Ну и так далее. Это играли «Спутники», едва ли не первая широко известная группа, за которой потянулись «Мефисто», «Олимпик» и все другие. Добеш ушел, и мы с Колдой остались вдвоем.

– Может, пойдем к Вашеку в кабинет? – предложил Колда. – Там поспокойнее.

– Давай, – согласился я.

– Я тут кое-что вспомнил, – медленно проговорил Богоуш. – Добеш меня надоумил.

– Это насчет чего?

– Насчет Бонди.

– А-а, это когда Добеш трепался про третьего в нашем гангстерском синдикате?

– Ну да, – усмехнулся Богоуш.

– Разрешите вас пригласить?

Голос-то я слышал, да как-то не воспринял его. Он совершенно сливался с гомоном вокруг меня. Лишь после того, как вопрос был задан снова, я поднял глаза. Надо мной склонялась веснушчатая девушка, которая вчера показалась мне близнецом Марлен Жобер. Она упиралась руками в коленки и улыбалась.

– Я подожду тебя в кабинете, – осклабился Колда.

Я встал. Точно, это была она, побитая девица, позднее невеста Милоня. Нас втянула толпа танцующих.

– А вы, Честмир, мне так и не позвонили, – с упреком сказала она.

Надо же, помнит, как меня зовут.

– Яна, не так ли? – Я попробовал изобразить сложное танцевальное коленце на тему из «Как это глупо!» Фрэнка Синатры.

– Вы запомнили мое имя?

– Так вот, скажи, ты не многовато себе позволяешь? И кстати – где этот твой садист?

– Кто?!

– Извини, это я так окрестил того парня, что вчера врезал тебе в «Ротонде». Ну того самого, в кожаном пиджаке.

– Ах, этот, – усмехнулась Яна, – да вот он.

И она ткнула пальцем куда-то мне за плечо. Я оглянулся. Действительно, садист в темных очках подпирал стену поблизости от диск-жокейского пульта.

– Это твой парень?

– Мои парни меня не бьют.

– Вот как? – я недоумевал. – Так кто же он?

– Он был моим парнем, – ответила Яна, – а ты что подумал?

– Подумал, может, брат.

– К сожалению, я единственный ребенок…

– …несознательных родителей, – закончил я. – Дети – наше богатство!

– Ну уж, кто-кто, а мои родители на редкость сознательные.

– Как видно, не очень. Но если ты так за них заступаешься, то, наверное, ты хорошая дочь.

– Да, я такая, – кивнула Яна. – Может, посидим немного?

– Где?

– Да хоть у бара, – выбрала место Яна, но от меня не укрылся полный триумфа взгляд, который она метнула в сторону темных очков. Я рассудил, что староват для таких забав.

– Да нет, пожалуй, – уклонился я, – у меня дела. Было очень мило, – добавил я более мягко, – как-нибудь позвоню, и договоримся о встрече.

– Ты это и вчера обещал, – возразили навязчивые веснушки, – меня это злит. Нельзя ли конкретнее?

– Пожалуйста, – произнес я, не проявляя инициативы.

– Значит, так: завтра в одиннадцать ты ждешь меня у факультета. У нас как раз кончается семинар по античке.

– У какого факультета?

– У медицинского, Честмир, ведь где еще быть античке, как не там?

– Понял, у философского.

– Правильно, на площади Красноармейцев.

– Мой факультет был поблизости.

– Ты учился на юридическом?

– Учился, – кивнул я и пожал веснушчатой девице руку. – Смотри хорошенько выспись перед семинаром.

– Ладно, – сказала она, – раз ты настаиваешь…

– А как же. – Я помахал ей на прощание и направился в кабинет Вашека Крапивы к Богоушу. Он был там один.

– Ну что? – спросил я с порога.

– А что такое? – Он озадаченно поглядел на меня.

– Ты же говорил, что из-за болтовни Добеша тебя осенило насчет Бонди.

– А-а, – протянул задумчиво Колда, – тут такое дело… Знаешь, о чем мне вспомнилось? Когда я вышел от Зузаны, – мне это только что пришло на ум, – машина Бонди все еще стояла на другой стороне улицы.

– Но ведь…

– Вот-вот, – подхватил Колда. – Ушел за полчаса до меня, а машину оставил.

– А где он живет?

– Не глупи, – хохотнул Богоуш, – как и ты, на Петршинах.

– Так тебе и впрямь понравилось?

Мы с Бридлером стояли возле «Букашки» и ждали такси.

– Понравилось, – ответил я.

Бридлерова пантомима называлась «Часы». Оборванец-мим, по-утиному ковыляя, выходит на сцену (как тут не вспомнить Чаплина!). Из кармана он извлекает большие часы-луковицу и смотрит на циферблат. Диапроектор, который обслуживает Вашек Крапива, отбрасывает на экран за спиной мима изображение ночной улицы в гигантском городе. Горят лишь неоновые огни, около многоэтажных домов громоздятся, подобно баррикадам, разбухшие мусорные баки.

Время на часах не нравится миму. Он подносит их к уху, встряхивает – идут ли? Однако тиканья часов не слышно из-за бурчания, в животе. Чтобы понять, идут часы или остановились, мим должен сначала поесть. Он подскакивает к экрану, к мусорным бакам, и жадно что-то глотает. Издалека приближается звук сирены то ли «скорой помощи», то ли полицейской машины. Мим жует все торопливей. Скорченный и испуганный, он пережидает оглушительный вой сирены. По мере того как вой ослабевает, страх сменяется восторгом простака, поверившего, что он перехитрил сильного. На экране взамен общего плана возникает деталь мусорного бака. Звучит отбиваемая на крышке торжественная барабанная дробь. Ритм постепенно становится спокойнее, затихает – как, впрочем, и мучившее мима чувство голода, – барабанный бой переходит в нечто лирическое – и вдруг новая тревога, трепет, смущение: появляется девушка.

Мим, застигнутый у мусорного бака, стесняется безучастно минующей его девушки, но стремится любой ценой обратить на себя внимание. Он пытается извлечь из пасти бака цветок. Но каким может быть цветок, попавший в отбросы? Когда герою наконец удается отобрать добычу у бака, он внезапно замечает, как жалок его подарок, и, робея, роняет цветок за спиной на землю, но тут же, в порыве плебейской гордости, театральным жестом предлагает прошедшей было мимо него девушке поужинать вместе. Отбросами из разбухших мусорных баков! Девушка, конечно, не голодна, но предложение бродяжки ее забавляет. И возбуждает любопытство. Однако вокруг слишком грязно, и девушка слегка воротит нос. И пища тоже нечистая. Девушка колеблется, взвешивает плюсы и минусы и наконец – скорее всего, из безрассудного каприза – принимает приглашение. Герой сознает, как временна и случайна прихоть девушки, беспокоится, что потеряет ее, боится за свою мечту и надежду. Он лихорадочно кидается к бакам, откуда извлекает замусоленные салфетки, поломанные вилки и ножи, битые тарелки – все это он с трогательной нежностью преподносит девушке, та же берет его роскошные подарки с искренней радостью. Пир можно начать. Блюда приправляются, превращаясь в настоящие лакомства, кетчупом со дна пустых бутылок и остатками перца и соли, сохранившимися в выброшенных баночках. Мусорный бак служит столом, и это уже настоящий бак, который мим «вырвал» из экрана. Девушка счастлива, но все-таки ей чего-то не хватает. И мим, чувствуя себя хозяином, понимает, чего. Он снова поднимает цветок, который обронил вначале, и ставит его в вазу. На мгновение, всего на одно мгновение, цветок становится настолько пышным, что, стоя посреди стола, мешает этим двоим смотреть в глаза друг другу.

Но вот они вылизывают тарелки. А дальше? Что дальше? – страстно допытывается у девушки мим. И тут девушка пугается. Который час? Мим достает свою луковицу, явственно слышится тиканье, маленькая и большая стрелки постепенно совмещаются, а секундная подползает к двенадцати. Мим держит часы перед собой, циферблат виден на экране: ровно полночь – и раздается мощный взрыв. Адская машина, а не часы! Картина гибнущего города. Мим с девушкой в испуге падают на колени. А потом на экране начинают мелькать изображения вещей, которые выброшены взрывом из мусорных баков. Старый башмак, оббитая кружка без ручки, ржавая консервная банка, вилка с выломанными зубьями, смятый комок газет, картофельные очистки, испорченный бритвенный прибор, выпотрошенная игрушка, безрукая кукла с глазами из бусинок. Девушка в ужасе убегает. Проектор высвечивает знаменитый кадр из эйзенштейновского «Броненосца „Потемкина"»: коляска, катящаяся по лестнице. И тишина. Мим все еще распростерт на земле, один, без девушки, которую он угостил царски щедрым ужином. Он тянется за цветком, который стоял в вазе посреди праздничного стола. Жалкие останки цветка, который, увы, уже не пахнет и не цветет! Но мим не верит в это. Он поднимается, и на экране вспыхивает картинка Длинной исчезающей вдалеке дороги. Микроскопический человечек в начале пути. Черный силуэт смешного существа, по-утиному шагающего с цветком в руке.