– Да, – сказал я, – Геда.

– Не надо было так… – сказала Яна и, заметив мои взгляд, натянула одеяло по самый подбородок.

– А разве я хамил? – спросил я. – Меня просто разозлило, что…

Она не дала мне договорить.

– А со мной ты так никогда не будешь обращаться?

– Конечно, нет, – улыбнулся я и неловко попытался расстегнуть ей лифчик.

– Честмир, – протянула она и свернулась под одеялом калачиком, – я очень хочу стать твоей девушкой.

. – Да я же тоже этого хочу! – чуть ли не прорычал я.

– Это не одно и то же, – улыбнулась Яна, – ты ужасно глупый…

– Ну, извини, – сказал я и уже во второй раз за этот вечер встал с постели.

Пожалуй, стоило оставить сигареты, спички и пепельницу возле себя. По крайней мере до тех пор, пока это создание не уснет. Создание, однако, и не собиралось спать.

– Расскажи что-нибудь, – попросила она, погладив меня по щеке.

– Например, сказку?

– Например.

– Жил-был один тип, – начал я саркастически, – которому не давала житья милиция, подозревая в убийстве…

– Это не то, – сказала Яна, – ты обещал сказку, а эту болтовню я слушать не желаю…

– Хорошо, тогда по-другому, – сказал я, – стояла избушка в Черном лесу!

– А дальше?

– Ив этой избушке в Черном лесу, на серебряном лужку варила кашку мышка по прозвищу «норушка».

Яна, которая сидела на постели скрестив ноги, захлопала в ладоши:

– Ну, и что было потом?

– Не перебивай меня, пожалуйста… мышка варила кашку и тому ее давала из своих детишек-шалунишек, кого сочла достойным, но все равно всем не хватило, поскольку мышиное семейство было большим и…

Сказка успешно продвигалась, и я изо всех сил старался ее усовершенствовать…

Яна исчезла, не оставив никаких следов, ничего не забыв. Во сколько же она ушла?

Я не имел ни малейшего понятия. Когда я выгонял ее, °на не хотела уходить. И я вспомнил, что действительно самым грубым образом выгонял ее. Другая на ее месте обиделась бы и ушла. Когда же все-таки Яна исчезла?

Я уснул на середине. «Люблю, ты вел себя хорошо. Позвони».

Мне вспомнились Гедины упреки. Она была права. Я Действительно запустил это дело, а вдруг…

Я стал жарить яичницу. Сегодня пятница, без четверти восемь. Подозреваемый Бичовский – по делу об убийстве Зузанки Черной – жарит яичницу…

Прежде всего мне надо позвонить Грешному. В десять нужно быть на радио, я же получил телеграмму от Камила.

Я достал записную книжку, в которую вкладывал всякие листочки с телефонами. Здесь была визитная карточка зубного врача, записка Яны и телефоны капитана. Два телефона. Второй из них – домашний. Сейчас, взглянул я на часы, капитан еще мог быть дома.

– Это Бичовский, доброе утро. – (Наконец-то!)

Там долго молчали. А потом…

– Ты думаешь, я бы не узнала тебя по голосу? – тихо засмеялась Яна.

Это был шок, испуг, ужас. Трубка выскользнула у меня из руки и упала на ковер.

Я все еще тупо разглядывал листочки с телефонными номерами. Янин и капитана Грешного. Три номера, два из которых совпадали. Хотя Грешный в свои сорок выглядел отлично, Яна тем не менее могла быть лишь его дочерью. Я машинально положил трубку на место. И телефон тут же зазвонил.

– Слушаю.

– Ты почему повесил трубку? – интересовалась Яна. – Я не верила, что ты позвонишь, но…

– Что – но? – спросил я.

– Я тебя люблю, – быстро проговорила Яна, – мама идет, не сердись.

И послышались короткие гудки.

На листочке капитана был еще один номер, и я его набрал. Сначала коммутатор, потом добавочный.

– Здравствуйте.

– А-а, пан Бичовский.

– Да, это я. Мне нужно с вами поговорить.

– Отлично, – обрадовался капитан.

Знали бы вы, товарищ капитан… Я решил все ему рассказать.

– Это действительно важно.

– Неужели? – спросил капитан. – Поверите ли, и У меня есть кое-что важное. Когда увидимся?

– В десять у меня запись на радио, – сказал я, – так что можно в два, заодно пообедаем.

– Где? – спросил капитан.

– Да хоть в «Ялте», например, – усмехнулся я.

– Ха-ха…

– Нет, серьезно, и если уж на то пошло, так я вас приглашаю.

– Нет, – сказал капитан Грешный, – буду вам признателен, если мы сохраним наши прежние взаимоотношения. Так что лучше в два «У Петра», хорошо?

– Хорошо, – согласился я, – значит, «У Петра».

И я повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и я сразу догадался, кто это.

– Мама пошла по магазинам, – сказала Яна. – Я так рада, что ты позвонил!

– Ты сонная. Скандала дома не было? Яна засмеялась.

– Еще какой! Папа меня отшлепал, но я…

– Что ты? – спросил я.

– Я ждала, что ты позвонишь, – сказала Яна, – и ты и вправду позвонил.

– Ну конечно, ведь ты же написала на салфетке, – пробурчал я. – Только забыла назвать свою фамилию…

– Фамилия у меня ужасно смешная, – сказала Яна. – Ты не поверишь.

– Поверю, Грешная.

Мне уже давно стало ясно, почему эта девушка столько про меня знает.

– Ну конечно, – грустно произнесла Яна, – выходит, нам с тобой больше не о чем разговаривать…

В этом вопросе прозвучал не только упрек, но и печаль.

– Ты, наверное, удивишься, – усмехнулся я, – но нам с тобой еще очень даже есть о чем поговорить.

– Серьезно?

– Серьезно, – ответил я.

– А когда? – нетерпеливо спросила Яна. – Я сейчас еду на факультет…

– В четыре… в четыре ты уже освободишься?

– Да, – сказала Яна, – в четыре освобожусь.

– Значит, «У Голема», хорошо?

– Договорились.

В трамвае, идущем к центру, на меня наткнулся Брандейс, наш банджист.

– Привет, Честик!

– Привет, – отозвался я, – что происходит, скажи на милость, что это за исторический рубеж?

Наш ансамбль никогда еще не играл на радио.

– Это все Камил, – таинственно объяснил Брандейс. – он договорился с Пилатом. Что мы сыграем несколько народных песен.

– Народных? – ужаснулся я.

– Да, – сказал Брандейс. – Тех, которые Камил аранжировал, – добавил он, видя мое выражение лица.

В рамках фолк и кантри Камил аранжировал «Гельпу» и «Залужицкое поле». Я сжимал футляр со скрипкой, и во мне крепло ощущение, что бояться нечего. Но неужели Пилат? – покрутил я головой. Мы вышли у радиоцентра и поспешили внутрь. Было почти десять. И весь оркестр в сборе. Камил с очень важным видом переходил от одного к другому.

– Не психуйте, ребятки, с нами будет петь Пилат, и если… – размечтался он, – если мы сами себе не подгадим, – вернулся он на землю, – то из этого можно сделать настоящий шлягер.

– Из чего? – спросил барабанщик Маца.

– Из «Гельпы» и «Залужицкого поля», – сообщил Камил, – ну неужто не справимся? – гордо прибавил он, стремясь подбодрить своих поденщиков.

– Наверное, – пробурчал Маца, – я просто о том, что мы это с Пилатом никогда не репетировали.

– У нас есть время до часу, – торжествующе объявил Камил, – а мы-то с вами уже сыграны.

Милонь примчался в пол-одиннадцатого. Единственный, кого, кроме Камила, он почтил своим вниманием, был я.

– Ну что?

– Ничего, – сказал я. – Отыграем, а потом поговорим.

Маэстро кивнул.

В четверть первого два наших опуса были готовы. Милонь отвел меня в сторонку:

– Пошли пожрем вместе, я плачу, ладно?

– Ладно, – согласился я, – хочешь – плати.

Покачиваясь от усталости, мы выбрались из здания.

– Пойдем в «Палас»? – предложил Милонь.

Это было недалеко от радио. Около четверти часа ходьбы. И всю дорогу до Панской улицы мы молчали.

– Что ты будешь? Выбирай, – подал мне Милонь меню.

Я быстро его проглядел.

– Почки, – сказал я.

Долго ждать нам не пришлось… Мы подняли глаза от тарелок:

– Знаешь, что я хотел у тебя спросить?

Пилат как раз заглатывал почку:

– Надеюсь, то же самое, что и я у тебя.

– Не уверен, – сказал я. – Мне интересно, что ты делал вечером в прошлую субботу.