Так я думала, а сама в это время запечатывала заклятье.

А потом пошла в кабинет и постелила себе на диване. Окровавленную тряпку положила под подушку.

«Главное — ни с кем не разговаривать, лечь в постель — и спать, только вот спать совсем не хочется», — озабоченно подумала я, уронила голову на подушку и мгновенно уснула.

Тонкие нити паутины теперь были плотно облеплены паутиной и от этого казались сплетенными из пушистой шерсти. А вот пауки стали крупнее. Жирные, с бело-черным узором на пузырчатых тельцах, они усеивали паутину словно адские ягоды.

И они наблюдали.

За мной.

Один особо жирный паук неторопливо спустился на пол, быстро-быстро побежал вперед, и я непроизвольно шагнула вслед за ним.

За поворотом оказалась знакомая каменная плита, и на ней лежал Женька. Я едва его узнала — и одежда, и лицо были равномерно покрыты слоем пыли.

«Женя», — беззвучно крикнула я.

Паук обернулся, как-то гадко ухмыльнулся и резво взобрался на каменную плиту. Сначала я даже не поняла, что он делает. Казалось, он просто замер на Женькином запястье, только вот брюшко его стало раздуваться, меняя цвет с серого на ярко-алое.

И я закричала, рванулась, чтобы согнать его, растоптать — но не смогла даже шевельнуться.

Паук посмотрел на меня и за спиной раздался холодный и знакомый голос: «Это мое…».

Сыто отвалившись, паук тем временем затрусил к следующей плите. Я посмотрела на нее — и обмерла: на ней лежал Дэн. Мертвый, запорошенный серой пылью, сломанный.

Паук, тяжело таща налитое брюшко, поднялся на лицо Дэна, поводил лапками по его чертам лица, словно лаская, а потом… ткнулся в губы. Словно поцеловал.

Я плакала, холодные и злые слезы градом катились по лицу, я плакала от бессилия, что ничего не могу сделать, даже поднять руку, даже произнести заклятье.

«И это мое», — раздался равнодушный и мертвый голос.

Обнаженной кожей я почувствовала осторожное прикосновение мохнатых хелицеров к моей ноге — и даже не смогла вздрогнуть от омерзения. Один паук пробежал по ступне, второй…

А потом они меня окружили, облепили, подхватили, понесли… Я чувствовала их мерзкие жесткие лапки, чувствовала, как некоторые успели приложиться и отпить моей крови.

Они уложили меня на соседнюю плиту, и кружево паутины закачалось перед глазами.

«И ты моя. Вы все умрете. Так же, как я и».

«Да не дождешься, — неожиданно яростно подумала я сквозь пыль, что заволокла мысли, — Если Бог с нами, то кто против нас???»

Мир качнулся, и я почувствовала, что возвращаюсь из сна в реал. Но я успела вскинуть голову и увидеть, как рассыпаются пауки по паутине, рисуя искаженное гневом лицо.

Женское лицо…

Вернее — девичье, совсем юное, с растрепанными волосами до плеч и злыми слезами в глазах.

«Вы все умрете!», — выплюнула она, и я проснулась.

Сев на кровати, я потерла виски руками и с недоумением посмотрела на следы пыли, что остались на пальцах. Посмотрела на подушку — и содрогнулась. На белом шелке лежала отвратительная мохнатая лапка паука, и похоже, что паучок этот был из Чернобыля, размером с лягушку.

— Господи-и, — простонала я.

«Сама заказывала такой сон», — сухо уведомил меня внутренний голос.

Крыть было нечем.

Я посидела, приходя в себя, потом накинула халат, достала из-под подушки пантаклю и пошла ее жечь на лоджию.

Пока политая бензином ткань весело полыхала в оловянном тазике, я сидела у распахнутого окна и тупо смотрела в небо.

Значит — мы все умрем?

— Саша, опять эта твоя Потемкина колдует! — откуда-то сверху раздался капризный голосок, и я узнала его. Юная и вздорная блондиночка, бог-знает-какая-по-счету жена банкира, что живет на два уровня выше меня.

— И что? — меланхолично отозвался Саша, который платил мне немалые деньги за то, что я раз в месяц прихожу к нему в банк, обновляю охранки от нежданных проверок да заклятья на удачу.

— Саша, но это невыносимо! Я тут воздухом свежим дышу, а она мне дым прямо под нос! И пахнет он странно, поди кого в жертву приносит!

— Да если и приносит — тебе-то что?

— Ну как что? Ты же мужчина! Разберись!

— Слушай, чего разгунделась? Человек деньги зарабатывает, так что помолчи.

Блондинка понятливо заткнулась. Аргумент насчет денег был в их семье неоспорим.

Неправ ты, Саша.

Не деньги я зарабатываю, я думаю, как спасти себя и Дэна. И цена тут высока, выше, чем ты можешь себе представить — наши души.

Догорела ткань, я пустила пепел по ветру, сверху раздалось возмущенное чихание. Убрала тазик в шкаф до следующего раза и пошла искать, кто есть в доме.

Дэн уже уехал на работу — было десять утра. На холодильнике висела записка: «Чмок, соня!», в раковине — чашка с недопитым кофе.

Женька нашелся в одной из гостевых комнат. Вытянувшись во весь свой немалый рост, лежал на диване и смотрел в потолок.

— О чем мысли? — осторожно спросила я.

— О том, что все бессмысленно, — пожал он плечами. — Магдалина, я устал. Я не вижу выхода, понимаешь? Мы с тобой мечемся, словно две белки в колесе, что-то пытаемся сделать, но все напрасно. Тау попробовали подключить — тот чуть сам жизни не лишился, да еще и выяснилось, что мне не помочь. К батюшке ты вчера ездила — чуть ему не перепало. А знаешь в чем первопричина?

— Ну?

Он вскочил и принялся расхаживать по комнате.

— Я. Я, Магдалина. Вся эта история началась с меня. Я попал в какое-то странное положение, и тебя потянул за собой. А уж ты потянула за собой других.

«Дэна», — мысленно кивнула я.

— И что, предлагаешь мне тебя бросить? — бесстрастно спросила я.

— Хорошая идея, только запоздалая. У меня ощущение, что мы умрем. Все умрем.

— Откуда ты это взял? — резко спросила я.

— Сегодня пришло в голову, — пожал он плечами. — Словно откровение свыше.

— Так, — я сжала виски пальцами. — Кто-то нами играет. Мне эти же слова сегодня приснились. И я знаю, кто тут массовик-затейник. Кажется, знаю.

— Да неужели?

— Вспоминай, — оборвала я его. — Умирала ли недавно кто-то из твоих знакомых девушек?

Он подумал и покачал головой:

— Нет.

— Думай, — настойчиво велела я. — Думай. Я не о родственниках, я о девушках вообще. Подойдет любая.

— Да нет же!

— Хорошо, — кивнула я. — Хотела исподволь узнать, чтобы ты ложных выводов не делал, но придется в лоб. Помнишь, мы как-то говорили о девушке, что тебя доставала своей любовью? Вроде Ниной ее зовут.

— Завьялова, — не задумываясь ответил он.

— Она жива?

— Да что с ней станется? — воззрился он на меня.

— Рассказывай про нее подробнее, что вас связывает, — велела я.

— Да ничего не связывает, — скривился он. — Вбила себе в голову, что любит меня. Подсовывает под дверь переписанное письмо Татьяны, звонит и в трубку дышит, с матерью подружилась, чтобы бывать в моем доме. При встречах смотрит жалобно: «Бери меня, я вся твоя».

— Ну так и брал бы, — хмыкнула я.

— Она малолетка!

— Ах, ну да, ты же у нас геронтофил, — усмехнулась я.

— Иди ты, — оскорбился он. — Просто чего с ней делать? С ней же не поговорить даже. Сексом заниматься, что ли? Скучно, да и не в моем вкусе.

— А, ну да, в твоем вкусе тощие тридцатилетние тетки, помню, — ехидно вставила я.

— Уже нет, — припечатал он.

— Вот гад, — горестно пробормотала я. — А сам — свидание, мороженки обещал…

— Так я же тебя тогда не знал!

— А вот теперь, как узнал — так и все, прошла любовь? — оскорбилась я.

— У кого-то парень любимый есть, или я что-то путаю? — осведомился он.

— Ой, и правда, — опомнилась я и отодвинулась от него. — Ты это… Не приставай ко мне, я же почти замужем.

— Не буду, не переживай, — искренне поклялся он.

Внутренний голос мерзко хихикнул.