— Магдалина, я не могу войти, — отрезал он. — Я не знаю, как это сделать.

— А кто знает?

— Сие мне неизвестно. Послушай, я предложил реальный выход. Изолируй меня от себя, и, по моим расчетам, через некоторое время проблемы не станет.

— Отчего ты так думаешь?

— Ну, — криво усмехнулся он, — адаптируюсь, привыкну жить без твоего тела, то-се…

— Звучит как бредовое расставание влюбленных, — задумчиво поведала я. — Вдумайся — «смогу жить без твоего тела…».

— Да мы с тобой сейчас почище влюбленных связаны.

— И как же мне тебя изолировать-то, горе?

Он встал со стула и принялся ходить вокруг соляного круга.

— Поехали ко мне на квартиру, — мерно говорил он. — Там каким-нибудь колдовским способом запри меня, чтобы мне было не выйти, и уезжай.

«Но ведь его сожжет тогда заживо!», — ахнул внутренний голос.

«Он знает, что предлагает», — бесстрастно ответила я ему.

Я думала.

На одной чаше весов — я. Мое тело и мое сознание. Если я сейчас откажусь — весьма скоро я могу перестать существовать. Что тело, это всего лишь бренная оболочка для духа, меня мной оно не делает. И когда Женька будет жить в нем — это будет именно он. Не я.

А на другой чаше весов…

Я вскинула глаза, внимательно глядя на Женьку. Я вглядывалась в его мальчишеские черты лица, вечную мягкую улыбку, русую челку… Вспомнила, как он спас меня на лестнице, вспомнила, как мы тогда с ним смеялись и не подозревали о том, что скоро наш мир рухнет…

… — С тебя свидание.

— Чего? Ты же это… малолетний.

— Мне двадцать два!

— А мне двадцать девять!

— Ой, да и постарше были!

— Геронтофил ты, однако!

— Я тебе жизнь спас?

— Ну?

— Так вот с тебя свидание. Ясно?

— Но я же старенькая!

— Кто, ты? Я тебя взрослее по жизни.

— С тебя мороженное и карусельки.

— Итак? — голос Женьки вывел меня из ступора, прогнал воспоминания.

Я ничем не могу ему помочь. Я не могу вернуть его в тело. Я могу только…

— Едем, — бесстрастно кивнула я.

Ибо я поняла, каким было последнее слово в том сне. «Помоги себе» — именно это сказал задыхающийся от боли шепот.

Жизнь — слишком сложная штука, да еще и любит подбрасывать гнусные моральные задачки. Нет тут белого — черного, нет четкого понятия «хорошо» и «плохо».

Вот, скажем, убийство детей… Одно из самых чудовищных деяний, что только может сделать человек. А что вы скажете о ситуации, когда ангелоподобный малыш, невинно улыбаясь, сидит в песочнице и тянет чеку у гранаты? А вокруг него — еще штук пятьдесят детишек?

По условиям задачи вы умеете стрелять, у вас есть пистолет, а до песочницы — слишком далеко, чтобы успеть добежать, да еще и этот высокий забор детсада…

Девять из десяти социально адекватных людей не смогут поднять руку на ребенка. И спустя время они забудут о трагедии, что приключилась у них на глазах, забудут кровавые брызги и крошечные трупики. А десятый убьет одного, зато спасет пятьдесят детей. А после не сможет ни забыть, ни простить себе того, что совершил…

Дай бог никому не оказаться в подобной ситуации.

Но гораздо хуже — когда надо выбирать: твоя жизнь или чужая. Инстинкт самосохранения твердит, нет, вопит, о том, что самое ценное, что есть у меня — это я. Совесть указывает на то, что тот, другой человек, заслуживает жизни не менее, чем я. В Евангелиях без труда можно найти четкое указание: в такой ситуации надо положить душу за другого.

Только, видимо, Женька прочитал это раньше меня. И сделал выбор.

Кинув рюкзак на кухонный стол, я принялась обходить его квартиру, расставляя по периметру зажженные свечи. В окна и двери я втыкала иголки, в углы сыпала четверговую соль. Слегка споткнулась, зайдя в Женькину комнату — тот, меланхолично насвистывая, рассматривал боевую катану, что стояла около дивана.

— Твоя?

— Ты дура? — процедил он.

— Ты чего? — опешила я.

— Если она в моей комнате — чья она еще может быть?

— Логично, господин Умник, — кивнула я, — а теперь выйди, пожалуйста, из квартиры.

— Нафига? — лениво отозвался он.

— И не заходи, пока я тут, — не обращая внимания, продолжила я. — Увидишь, что я вышла — не вздумай со мной заговорить, а после иди в квартиру. Все понял?

— Я не идиот, Магдалина, не то что некоторые.

Я посмотрела на него тяжелым взглядом:

— Послушай, может быть, хватит меня оскорблять?

— А что я сделаю, если ты дура? Вопрос к тебе на самом деле.

Я вышла, хлопнув дверью.

Как я, девушка, могу спорить с воином Катори? Да он меня одним ударом пришибет… пришиб бы. Как я, живая и во плоти, могу спорить с бестелесным привидением? Нечестно это. И как я, ведьма, могу спорить с тем, кого скоро сожгу заживо?

От последней мысли каменная стена, что я выстроила около сердца, все-таки рухнула, и я рванулась обратно к Женьке в комнату. Черт, мы придумаем что-нибудь, обязательно придумаем!

«Успокойся! — жестко рявкнул внутренний голос, сноровисто укладывая кирпичики в стену, — ты ему ничем не можешь помочь, ясно? Так подумай же о себе».

Если бы Женька вышел в тот момент — все было бы по-другому. Но я в одиночестве стояла в коридоре, хватая ртом воздух и чувствуя странную пустоту в душе.

А потом я пошла в кухню, достала из рюкзака Библию Ведьмы и открыла ее. Сила привычно ринулась в вены, заставив меня вздрогнуть. Краем глаза я увидела, как Женька молча вышел из квартиры. И тогда я распахнула руки, словно в полете, и принялась читать заклятье, не позволяющее вору выйти из этого дома. Я изменила его, теперь оно будет держать и морочить тут любого, кроме меня, а то ведь как не крути — но именно Женька тут хозяин, могло и не сработать.

Я уверенно читала заклятье, и чувствовала, как струится сила из кончиков пальцев, дальше, дальше, к маячкам свечей. Словно паук, я плела охранную сеть из чар, дабы любой, кто ее потревожит — увяз и уже не выбрался. Никогда…

И я мастерски ткала эту сеть, вывязывала узелки, плотно укрывая ей всю квартиру. Мир менялся около меня с каждым произнесенным словом, я чувствовала это, и со спокойной горделивостью принимала подчинение моей воле.

Вплетя в сеть надежную печать, я собрала в рюкзак свои вещи и не оглядываясь вышла из квартиры. Тщательно ее заперла, ключи сунула в карман — потом Женькиной матери отдам. Огляделась — привидения нигде не было.

Пока я ехала домой — следила за тем, дабы ни одной мысли не поселилось в моей голове. В пробках преувеличенно тщательно смахивала кончиком косы невидимые пылинки с колена. По пути заехала в бутик, с толком и расстановкой вусмерть загоняла продавщиц, требуя от них нечто особенное. Так ничего и не купив, поехала дальше.

По дороге я позвонила в больницу, представилась Женькиной невестой. Медсестра на посту с некими паническими нотками в голосе велела срочно приехать — больному стало значительно хуже в последние полчаса. Я сама поразилась спокойствию, с которым я выслушала это сообщение о том, что Женькино тело умирает.

Все получилось. Он был прав, это сработало. Я отвязалась от него, и на мое тело больше некому посягать.

Отличная новость.

И уже в собственном дворе, припарковавшись у забора, я неожиданно уронила голову на руль и разревелась.

В голове стучала одна мысль — я только что убила человека. Пока я примеряла шмотки — он корчился в огне. Его кожа лопалась от нестерпимого жара, и некому было помочь ему.

Я плакала навзрыд, остро осознавая, что этот мальчик меня спас. Он мог бы выждать время и снова стать полноценным человеком, пусть в моем теле, но лучше так! А он пытался уйти от меня, пытался держать дистанцию, и лишь когда я приперла его к стене — сделал выбор.