— Дана. Какая приятная неожиданность! А почему ты не вошла через боковую дверь? Разве у тебя нет ключа?

Они коснулись друг друга щеками, и мать постаралась не испачкать Дану сажей. На заднем плане верещал телевизор. Если растрепанный вид Даны и ее вспухшие глаза и говорили сами за себя, мать на это никак не отреагировала. Впрочем, Хиллы никогда не были большими мастерами замечать очевидное, что доказывалось примером двадцатилетней связи ее отца с секретаршей — связи вполне очевидной.

Дана прошла вслед за матерью через нарядную гостиную в кухню. В раздвижные стеклянные двери был виден дворик за домом. Фонтанчик воды из бассейна со змеиным шипением орошал цветы.

— Тебе следовало бы позвонить. — Мать положила губку в раковину, сняла резиновые перчатки и тыльной стороной руки отвела с лица прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. Дверца духовки была открыта, вытащенные конфорки отмокали в раковине. В помещении пахло нашатырем и сильно подгорелыми тостами. — Я как раз плиту чищу, — сказала она.

— Там есть автоматическая чистка, мама, — сказала Дана. Подойдя к стеклянным дверям, она открыла их. Ветерок тронул занавески. — Здесь надо проветрить.

— Ты что, по делам здесь? — Медина находилась на другом берегу озера Вашингтон, всего в пяти милях от центра Сиэтла в восточном направлении, и доехать до нее было легче легкого по одному или другому из двух мостов, но мать всегда говорила об этом как о чрезвычайно утомительном и трудном путешествии.

— Как Молли? Как мой милый ангелочек? — Мать явно нервничала из-за того, что привычное течение дня было нарушено.

— Молли — прекрасно, мама.

Мать распахнула холодильник:

— Дай я тебя чем-нибудь угощу. Стаканчик лимонаду хочешь? У меня индейка есть. А можно разморозить курицу. Я могла бы…

— Мама…

Мать замолчала.

— Я приехала специально, мама.

Мать захлопнула дверцу холодильника.

— Что такое? Что случилось?

— Ты сядь.

Мать нерешительно двинулась к круглому кухонному столу с вазой в самом его центре, полной только что срезанных в саду роз. Она выдвинула стул и села на самый краешек.

— Я с дурной вестью, — сказала Дана и по выражению лица матери поняла, что та услышала в этих словах эхо пятилетней давности — то же самое, что слышала и она, Дана.

— Ты не больна, нет? А Молли?

— Нет, мама. Молли здорова. Это Джеймс, мама… — Слова застревали в горле. По щекам ее покатились слезы. — Он погиб, мама. Джеймс погиб!

На лбу матери обозначились морщины. Глаза стали влажными.

— Погиб? — переспросила она потрясенно, как может спросить только мать, узнав о гибели своего ребенка. Ее тело сгорбилось, осело под тяжестью невыносимой муки.

— Он умер, мама. Джеймс умер, — сказала Дана, понимая, что эхо и этих ее слов ей предстоит слышать долгие-долгие годы.

Кизил и вечнозеленые кустарники, отбрасывая тени, окутали кухню и гостиный уголок серой пеленой, когда солнце скрылось за деревьями. Дана стояла возле терракотового кухонного прилавка, наполняя чайник водой, устремив взгляд на задний двор. На ножках садовой мебели — стола и стульев — заметна ржавчина. Надо их почистить, принести из кладовки подушки, расставить тенты. В доме Хиллов на берегу озера Вашингтон вновь соберутся люди. Предстоят ирландские католические поминки. С выпивкой.

Возбуждение, позволившее ей как-то продержаться и при первом страшном известии, и на опознании тела Джеймса, и когда пришлось сообщить матери, а потом обзванивать родных и друзей, сменилось тупой апатией. Кое-кто новость уже слышал. Они хотели обсуждать ее с ней, задавали вопросы, но ответов на эти вопросы у нее не было, как не было и желания пытаться что-то объяснять. Некоторые хотели прийти. Она вежливо отклоняла такое предложение. Звонили репортеры. Им она говорила, что семья от комментариев воздержится. Вскоре она отключила телефон.

Мать лежала в своей спальне наверху, в самом конце коридора, за закрытой дверью. Она потеряла сознание, сползла с краешка стула и грохнулась бы на пол, если б Дана не поддержала ее. Джек Портер, давний семейный доктор Хиллов, приехал немедленно, как только Дана позвонила ему. Приехав, он дал Кейти Хилл успокоительное и чем-то снизил давление.

Горячая вода из-под крана переполнила чайник и обожгла руку Даны. Она закрыла кран, отлила из чайника излишек воды и автоматически повернулась туда, где некогда стояла плита, а теперь находился крытый плиткой рабочий стол. После смерти отца мать переделала кухню вместе с тремя ванными. Теперь плита располагалась в центре, огромная, как в ресторане, с восемью конфорками и грилем такой величины, что на нем можно было жарить мясо для целого дивизиона. С колпака этой плиты свисала на крюках кухонная утварь. Дана никак не могла понять, зачем понадобилось матери ждать так долго и заняться переделками, лишь оставшись одной. Теперь же ей казалось, что она поняла причину. Причина была та же самая, что заставляла мать упорно чистить вручную плиту с кнопкой автоматической чистки. Ей надо было чем-то себя занять.

Дана поставила чайник на переднюю конфорку. Пламя пыхнуло, и в воздухе слегка запахло газом. Медное днище начали лизать сине-желтые огненные языки, пока Дана не отрегулировала пламя. Услышав шуршание автомобильных шин на подъездной аллее, она выглянула в боковую дверь. Синий БМВ подкатил и встал возле ее «эксплорера». Из машины вылез Грант с Молли на руках;

девочка ела рожок шоколадного мороженого, и следы шоколада были на ее личике и синем платье. Дана взглянула на часы. Ужинать Молли, конечно же, откажется. Она покачала головой, но вдруг подумала, какая это, в сущности, мелочь.

Она открыла дверь, вышла. Молли кинулась к ней и весело заулыбалась; испачканный шоколадом рот придавал ей комичный вид.

— Мамочка!

Увидев дочку, Дана не смогла сдержать слез; присев на корточки, она сжала девочку в объятиях. Когда она оторвалась от нее, Молли спросила:

— Почему ты плачешь, мамочка?

Дана вытерла слезы.

— Маме грустно, детка.

— Не надо. — И девочка протянула ей оставшееся мороженое. — Хочешь попробовать?

Дана откусила маленький кусочек.

— Это девочка моя приехала? Моя дорогая Молли приехала? — В боковой двери показалась Кейти Хилл в белом халате и тапочках, волосы ее были распущены. Косметика не могла скрыть красноту вспухших глаз.

— Мама, ведь доктор Портер не велел тебе вставать!

Пройдя мимо нее, мать обняла Молли.

— Неужели это моя крошка? Привет, ангелочек мой!

— А у меня мороженое, бабушка!

— Да, ангел мой, я вижу. — Кейти Хилл, закрыв глаза, покачивалась, сжимая в объятиях внучку.

— Привет, Кейти, — сказал Грант.

Кейти Хилл ответила, не поднимая глаз:

— Привет, Грант.

— Я очень сожалею по поводу Джеймса.

— Спасибо. — Кейти Хилл сгребла в охапку Молли. — Пойдем, ангел мой, давай поднимемся наверх, книжки почитаем.

— Бабушке грустно.

— Да, дорогая. Бабушке очень грустно, — сказала она и исчезла в боковой двери.

Дана шагнула к Гранту и, уткнувшись лицом в крахмальную белую рубашку, зарыдала у него на груди. Он поглаживал ее затылок, в то время как события этого дня обрушивались на нее водопадом битого стекла и каждый осколок оставлял в ней крохотный болезненный порез. Спустя минуту она отошла от Гранта, вытерла со щек слезы. Потом стерла с его рубашки след, оставшийся от ее размазанной туши для ресниц.

— Спасибо, что привез ее сюда, — сипло проговорила она, вдруг охрипнув.

— Я мог бы остаться с ней сам, если ты не против.

Дана откашлялась и, вытащив пачку «клинекса», высморкалась.

— Нет, все в порядке. Хочу, чтобы она побыла здесь. Для мамы она как лекарство.

Грант поднял глаза к мансардному окошку.

— Как она себя чувствует?

— Как и следует ожидать. Хочешь, поднимись и поговори с ней.

Грант отвел взгляд от окна.

— Наверное, не стоит. Похоже, я с ней не умею находить общий язык. Не очень-то лажу. Полиция сообщила тебе еще что-нибудь?