Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Припомните, о чем вы говорили с братом. Она сделала глубокий вдох:

— Он позвонил мне еще днем. А я забыла перезвонить. Он справлялся о моем здоровье. Утром я была у доктора… — Детектив внимательно глядел на нее, и глаза его были красными. — Он сказал, что у него осложнения. Еще днем сказал.

— Какие осложнения?

Она покачала головой.

— Этого он не сказал. — На секунду она запнулась. — Я не могла говорить, потому что пришел доктор. Брат хотел пообедать со мной, но я не могла. Мы собирались пообедать сегодня.

— А больше он ничего не сказал?

— Нет. Он только… Он не хотел говорить об этом по телефону. — Она взглянула на Логана. — Сказал, что разговор не телефонный.

— И вы не догадываетесь, о чем он собирался говорить?

— Нет. Никаких осложнений у Джеймса никогда не было.

— Никогда? — В тоне, каким это было сказано, она уловила скептическую нотку.

— Никогда, — твердо сказала она.

— Значит, если он позвонил вам, чтобы поговорить с глазу на глаз, это могло означать что-то серьезное.

— Не знаю, — устало сказала она. — Наверное.

— А не могло это быть нечто и приведшее к тому, что произошло?

— Что вы имеете в виду?

— Простите, что я вынужден вас об этом спрашивать, мисс Хилл, но не водились ли за вашим братом какие-либо грешки — страсть к наркотикам, азартным играм, что-нибудь способное спровоцировать ситуацию, когда кто-то вознамерился убить его?

— Вы сказали, что это было ограбление, что Джеймс застал в доме грабителей.

— Сказал. Я лишь делаю вывод из ваших собственных слов о том, что брат позвонил вам и сообщил, что у него осложнения.

Она покачала головой.

— Нет. — Запнулась и повторила уже более решительно: — Нет. Наркотиками Джеймс не баловался. Он был вегетарианцем и очень следил за собой, за тем, что ел и пил. И я никогда не слышала, чтобы он играл во что-нибудь, разве что на работе в тотализатор — ставил на ту или иную из студенческих баскетбольных команд. Мой брат был очень хорошим человеком, детектив. Джеймса все любили. Я не встречала никого, кому бы не нравился Джеймс. — От волнения и гнева ее голос стал хриплым. — Это просто нелепость какая-то. Нелепость, и больше ничего!

Логан кивнул:

— Нелепые проявления жестокости очень трудно объяснить и, боюсь, еще труднее смириться с ними. Наши офицеры опрашивают соседей вашего брата, выясняют, не заметил ли кто-нибудь из них чего-то подозрительного, необычного — незнакомых людей, бродивших вокруг дома, чужих автомобилей. Нашими служащими в доме найдены отпечатки пальцев, а за задней дверью — следы ботинок. Мы проверим, не зафиксировано ли в этом районе в последнее время каких-либо ограблений. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы выяснить, что произошло, и постараемся во всем разобраться.

— Мисс Хилл? — Дана повернулась на звук нового голоса. В коридор вышел мужчина в синем больничном комбинезоне и белом халате. — Теперь можете пройти. — Дана встала, но мужчина смотрел куда-то мимо нее. — Вас кто-нибудь сопровождает?

— Нет, — тихо сказала она. — Я одна.

Логан поднялся со скамьи.

— Я пойду с вами, — сказал он.

Дом Хиллов в Медине имел пять спален и был окружен участком величиной в акр — ухоженная лужайка, живые изгороди, кусты рододендронов, россыпи тюльпанов. На заднем дворе — бассейн и от него — мягкий спуск по покатому склону к самой кромке озера Вашингтон. Дана поставила машину перед трехместным гаражом слева от дома, так, чтобы из окон ее не было видно. Так она и сидела незамеченная, мечтая о том, чтобы сидеть так как можно дольше. Но это, конечно, было невозможно. Невозможно было и разрыдаться, впасть в истерику, лишиться чувств от мучительной боли, как если бы кто-то придавил ее к земле, наступив на грудь обеими ногами. Надо было сделать работу. Ей предстояло принести дурную весть, сделать это вновь. Это стало ее участью, ее работой — приносить дурные вести. Когда умер отец, матери об этом сообщила она. Джеймс был в отъезде. Она сказала им обоим то, что умолил ее сказать партнер отца по бизнесу, совладелец их адвокатской конторы, что отцу стало плохо, когда он играл в рэкетбол в Вашингтонском спортивном клубе, и что он умер по дороге в больницу. То, что на самом деле произошло это на квартире у секретарши отца после изрядной выпивки и во время полового акта с ней, посчитали несущественным, неуместной подробностью, способной только больно ранить мать.

Лицо брата — изуродованное ударами лицо — стояло у нее перед глазами, и было понятно, что вид этого лица будет преследовать ее еще много лет. Доктора постарались привести его в порядок. Лучше не думать, как выглядел он до этого. Лицо брата — распухшее и в синяках — было странного лиловато-бордового цвета. Глаза заплыли и были как щелочки, словно он еще не протер их после глубокого сна. Лицо это показалось Дане таким чужим, что у нее даже мелькнула надежда, что это все-таки может оказаться не он, но надежда эта быстро улетучилась.

— Мне надо посмотреть на его руку, — сказала она.

— Которую? — осведомился медэксперт.

— Левую.

Она обошла рабочий, с жестяным покрытием стол и встала слева от тела. На мизинце, на самом его кончике, была странной формы родинка. Точно такая же родинка и у нее на левом мизинце. Родинка была похожа на планету Сатурн с одним из его колец. В детстве они с Джеймсом, клянясь сохранить что-то в тайне, соединяли кончики мизинцев — родинка к родинке. Вот она — родинка Джеймса. Ее родинка. Их общая родинка.

Ошибки нет.

— Это Джеймс, — сказала она.

Дальше по улице залаял бигль Макмилланов — залаял невесело, как лают старые, усталые псы. Дана помнила его щенком. Что скажет она матери на этот раз? Чем смягчит горестное известие? И что можно сказать, кроме: «Мама, Джеймс умер. Его убили. Не знаю почему, да это и не важно. Он умер».

— О боже… — Она зажала рукой рот. По щекам заструились слезы. Кажется, опять она расклеилась. Она вцепилась в руль, стараясь удержаться от рыданий. О боже, боже милостивый…

А потом, окончательно сдавшись, она разрыдалась и плакала долго и горестно.

Утро прошло, серую пелену прорезала синева, и по синему небу поплыли белые облака. Но утренний холодок все еще пробирал — весна никак не могла побороть упрямую зиму. Дана шла по вымощенной камнем дорожке среди искрящихся на солнце теней, падавших от сосен и кизиловых деревьев, слегка раскачивающихся на легком ветру. Она прошла мимо железной дверцы, ведшую в кладовку при кухне. В детстве они с Джеймсом входили в дом лишь через эту дверцу. Но теперь дом этот был не ее, и уже давно как не ее. Воспользоваться ею сейчас было бы неуместно.

В глубине души она очень хотела, чтобы матери не оказалось дома. Но конечно, она будет дома. Где же ей еще быть? Мать никогда не работала, не работала ни единого дня в своей жизни. В этом не было необходимости с мужем, зарабатывавшим тысячи долларов в год и оставившим ей если не друзей, то порядочное состояние. После его смерти мать сохранила мало кого из светских знакомых, бросила и светские развлечения. Партнеры отца по бизнесу и их жены, так дружившие с Хиллами, когда Джеймс Хилл-старший загребал деньги для их адвокатской конторы, так стойко державшие язык за зубами и покрывавшие все эти годы его многочисленные измены, вдруг как в воду канули. Мать прекратила членство их семьи в загородном гольф-клубе Оверлейка — расхотелось ей таскать тележку с клюшками по полю одной — и продала их яхту. Маленький скутер она все же оставила — не для себя, а для внуков, которых, как она надеялась, в их семье будет много. Время она чаще всего проводила дома за вязанием, вышиванием, а также просмотром мыльных опер и всяческих ток-шоу по телевизору.

Дана остановилась перед дверью в высоком, укрепленном колоннами цоколе и секунду помедлила, чтобы справиться с волнением. Потом подняла дверной молоток в форме лошадиной головы и трижды стукнула в дверь. Спустя мгновение дверь распахнулась, и перед ней оказалась мама в желтых резиновых перчатках и с почерневшей губкой в руке; от губки пахло каким-то мощным очистительным средством. Мать растерянно улыбнулась.

9
{"b":"103448","o":1}