Коул прислушался — звука открываемой двери по-прежнему не было, как не было и света из двери. Все-таки это чертовски странно… Коул поднял глаза, подумав, что, может, парень этот извращенец и подглядывает за ним. Нет, никто не подглядывал. Потом он увидел ковбойские сапожки возле своей кабинки.

— Занято! — громко, не скрывая раздражения, сказал он.

Дверца соседней кабинки открылась и затем закрылась, замок защелкнули.

— Господи, — прошипел он так, чтобы его услышали, — теперь ему было плевать. — Решайся уж, что ли…

Он заглянул в нижнюю щель и с удовлетворением увидел, что сапожки стоят на плиточном полу носками вперед. Незнакомец сильно сбил Коула с ритма. Тот чувствовал, что дело еще не сделано. Ему требовалось пятнадцать спокойных, ничем не прерываемых минут каждое утро, чтобы кишечник опорожнился как следует. Он вновь сосредоточился на статье о том, как «Маринер» упустил свой шанс на пятой подаче, после того как все лунки были заполнены без аутов, но встрепенулся, услышав в соседней кабинке непонятный шорох. Словно мышь скреблась, грызла дерево, или крохотным ножичком сверлили дырку. Он приложил ухо к перегородке, отделявшей его от этого маньяка. И вдруг с нее соскользнул и с грохотом упал на кафельный пол контейнер с туалетной бумагой, оставив вместо себя дырку величиной с бейсбольную лунку.

Коул чуть было не упал со стульчака.

— Эй ты, придурок, я сейчас тебе жопу надеру!

Он наклонился к дырке.

— Слыхал… меня? — крикнул он. И тут же: — О, мать…

Блески стояла спиной к прилавку, глядя на колонки насосов. Ей расхотелось дразнить и соблазнять этого мальчугана. Бензинный счетчик отключился на цифре шестнадцать долларов шестьдесят восемь центов, а она выжала еще бензина, доведя счет до шестнадцати семидесяти пяти. Так она и знала, что будет больше, чем на пятнадцать долларов. Она повернулась к парню:

— Который час?

— А вам который надо?

Она покачала головой, брезгливо глядя на него.

— Время?

— Одиннадцать сорок пять.

Дрочила чертов этот Коул! Ей еще шесть минут его ждать. Тоска. Не может опростаться по-быстрому! Вечно тратит на это минут пятнадцать, волынит, читает про этих своих треклятых «маринеров». Он, конечно, мерзавец — и пьет не просыхая, и с ней обращается как с последним дерьмом, пьяный ли, трезвый ли. Работы постоянной у него нет — так, от случая к случаю нанимался на стройки, потому и связался с этим несчастным Лоренсом Кингом. Стал пропадать по ночам, пить и тратить все деньги, что зарабатывал, а к ней заявлялся, лишь когда требовался ему хороший минет. А сейчас он и вовсе спятил, воображает какой-то заговор, связанный с правительством. Небось это

Кинг все ему наговорил. Что Кинга шлепнули, она не удивляется. Мерзавец почище Коула. Но что уж она точно знает, так это что правительство тут ни при чем — большое ему дело до Кинга! Наверное, это какой-нибудь дружок Кинга по прошлой его темной жизни, чем-то Коул его разозлил, а может, деньги не отдал.

Важнее другое — что она будет делать в этом богом забытом Айдахо? Да еще среди родственников Коула! Увольте. Его братья небось будут по очереди ее трахать, а может, и не по очереди, а все разом. Очень ей это надо? Господи, в какую же дрянь она вляпалась, как это ее угораздило!

Она выглянула на площадку, где стояла «нова». На заднем сиденье висела кожаная куртка Коула. Он не взял ее с собой. В кармане были деньги. Ключи — в зажигании. Она улыбнулась, как ребенок, который, проснувшись, вспомнил, что сегодня Рождество.

Она повернулась к прилавку:

— Сколько всего?

— Двадцать четыре тридцать пять.

— Скажем, двадцать для ровного счета. — Она потянула к себе пакет с покупками. — А на пять баксов я тебе дам еще разок поглазеть и пощупать, так, чтобы у тебя встало в этих твоих оранжевых штанах!

Дана сошла с трапа самолета рейса 747 компании «Юнайтед Эрлайнс», ступив на открытое поле терминала аэропорта «Каулуи» на Мауи. Она остановилась, ища свою сумку, потом, пройдя через турникет, остановилась опять — поправить каблук. Пройдя несколько шагов, она вновь остановилась, любуясь пейзажем и вдыхая теплый аромат цветов и тропических растений, приносимый легким ветерком. Останавливаясь, она каждый раз оглядывала проходивших мимо нее людей, проверяя, не идет ли кто за ней следом. Человека, который посетил дом ее брата, на борту не было. Она прошлась по всему самолету, чтобы проверить. И в аэропорте она его не заметила. Правда, если за ней следил кто-то другой, этого она заметить не могла.

Она прилетела на Мауи в самый разгар жаркого дня, выиграв три часа от смены часовых поясов. Солнце жгло белым жаром, и она прикинула, что температура, наверное, достигала градусов девяноста. Спустя двадцать минут она покинула благодатную прохладу обдуваемого кондиционером автобуса и прошла к взятому напрокат автомобилю — джипу ярко-оранжевого цвета. Если бы кто-то выслеживал ее, слежка должна была начаться здесь. Однажды она уже побывала на этом острове, и ей было известно, что дорога на Мауи двухполосная, по одной полосе на каждое из двух направлений. Украсив себя темными очками, она выехала с площадки арендного бюро и несколько минут намеренно ехала в неверном направлении, после чего сделала резкий поворот. Ни один автомобиль позади нее не повторил этого маневра. Она ехала по опоясывавшей остров кольцевой дороге, и слева от нее был Тихий океан и темнокожие юноши на досках для серфинга, юноши, чьей единственной заботой, казалось, было поймать удачную волну. Женщина в арендном бюро, когда Дана спросила ее, как проехать в Лахейну, улыбнулась:

— Остров маленький. Если вы с первого раза не найдете, сделайте еще круг.

Однако Дана нашла с первого раза. Она свернула с автострады, подъехала к обочине и встала. Три машины, шедшие за ней по автостраде, поворот проскочили, продолжая двигаться вперед. Подъехав к воде, она свернула вправо на тянувшуюся вдоль набережной Переднюю улицу. Она проехала мимо парка с огромным баньяновым деревом. Корни и ветви дерева растопырились подобно щупальцам гигантского спрута, укрывая, как зонтом, художников, раскинувших в тени его свои палатки с бижутерией, ожерельями из бус и живописью на продажу.

Передняя улица пересекала центр Лахейны, где дома были двухэтажные, дощатые, по большей части белые. На тротуарах толклись туристы в шортах, сандалиях и открытых, на бретельках, майках. Дана улучила минуту, чтобы привести себя в порядок. Ее волосы от жары обвисли и слиплись. Ветер тоже не способствовал аккуратной прическе. Она затянула волосы в конский хвост, подкрасилась, одернула и поправила на себе блузку и брюки.

Большинство магазинов на Передней улице были местным гавайским вариантом дешевых лавчонок, торговавших сувенирами для туристов, бамбуковыми пляжными циновками и расписными футболками. Из ресторана с баром на втором этаже доносились вопли Джимми Баффета. Клиенты расположились на веранде — не то за поздним обедом, не то за ранней сиестой. На северной окраине городка ряды туристов поредели, а качество товаров стало заметно выше. Дешевые магазинчики уступили место художественным салонам и ювелирным лавкам. Дана оглядела украшения в нескольких витринах. Дешевый массовый товар она отвергла и поискала магазинчик в стороне от туристских троп. Пройдя в узенький проулок, она оказалась перед устланным плиткой внутренним двориком, где росли пальмы и бил фонтан. Возле входа в ювелирную лавку, в витрине которой были выставлены стеклянные фигурки дельфинов и китов и ваза из цветного стекла, стоял смуглый мужчина в сером полиэстровом блейзере и рубашке с открытым воротом. Подойдя поближе, Дана увидела в витрине драгоценности, в некоторые из них были вставлены ярко-синие камни, как и в лежавшей у нее в кармане серьге. Когда она приблизилась, швейцар кивнул и распахнул перед ней дверь, приглашая в сулящую отдохновение прохладу кондиционера.

Она сняла темные очки, приноравливая глаза к неяркому освещению. Под стеклом прилавка лежали синие камни и бриллианты. Ее вид и одежда не могли сразу же не привлечь к ней внимание.