Королев побывал в научно-исследовательском институте в Летнянах. осмотрел новый самолет Л-29 (потом, очевидно по его рекомендации, эту машину стал покупать Советский Союз), посетил авиазавод в Водоходах, где ему подарили часы с приборной панели. Затем советский академик отправился в Пльзень, но вместо того чтобы, как все русские, сразу кинуться пить знаменитое пиво, он долго рассматривал на «Шкодовке» детали локомотива из слоистого пластика и реактор на заводе «Атомная электростанция». Пиво в «Праздрое» ему понравилось, но пил он очень мало. Жена академика, когда на одном заводе им хотели подарить хрустальную вазу, рекомендовала нарезать цветов и поставить вазу в кабинете директора «как память о нас». В общем, чехи продолжали удивляться: эти русские вели себя как-то не по-русски.
Потом Королевы поехали в Брно, где Сергей Павлович осмотрел «Збройовку» – оружейный завод; в Бланско – предприятие «Метра», в Готвальдов – обувной гигант «Свит», в Куновицы – авиазавод. Тут чехи сказали, что нельзя уезжать из Моравии, не побывав в знаменитой пещере Мацоха и не прокатившись на лодке по подземной речке Пунквс. Королева уговорили осмотреть также знаменитое поле Аустерлицкой битвы, которое заинтересовало Сергея Павловича куда меньше, чем кузнечный цех в Новой Гуте.
Приехав в Словакию, Королев снова начинает тормошить своих гидов. В городе Нове-Место-на Ваге он посетил Институт автоматизации, в Братиславе – Институт сварки. Гидов поражало, как быстро ориентируется русский академик на каждом заводе или в институте. По глазам его было видно, что он моментально схватывал суть объяснений, а иногда мягким движением руки эти объяснения останавливал.
– Ясно, – быстро говорил он. – Пошли дальше...
Промчавшись по всей стране дней за десять, Королевы поселились, наконец, в небольшом домике на берегу озера Штрба в Высоких Татрах. Теперь, наоборот, русский академик стал на редкость малоподвижен, уклонялся от банкетов (выпивали один раз, но крепко!), предпочитая на ужин картошку с кислым молоком, не требовал ни охоты, ни рыбалки, не играл в карты, рано ложился спать. Чем он занимается, Сергей Павлович гидам не рассказывал, но постепенно по каким-то отрывочным репликам они сами поняли, что он «космический» человек. Однажды после ужина зашел разговор об охране природы и проговорили чуть ли не за полночь.
– А вы уверены, что сама современная концепция научно-технической революции верна? – спрашивал Королев у чехов. – Я не уверен. Мы не достигаем гармонического единства с природой. Мы должны понять и изучить весь этот гигантский, постоянно изменяющийся механизм и, не ломая его, каким-то образом подключить к нему машину нашей цивилизации...242
Редкие, ни на что не похожие три недели в жизни Сергея Павловича Королева. Единственные и никогда уже не повторявшиеся дни покоя и счастья.
16 июля Королевы вернулись в Москву. К этому времени Петр Васильевич Флеров завершал переоборудование спускаемого корабля Германа Титова. Главный пообещал, что сам приедет в Крым на испытания, когда все будет готово. И действительно, в конце августа он прилетел на пробный сброс. Погода была отличная, ни облачка, самолет виден хорошо. Стоящий рядом с Королевым Гай Северин смотрел в бинокль, стараясь не пропустить миг, когда раскроется парашют. Не дождался – парашют не раскрылся.
Место падения сразу обозначилось столбиком дыма, поднявшегося в неподвижном воздухе. Подъехавших на машинах людей «шарик» встретил насмешливым салютом запоздало сработавших пиропатронов. Вернее, «шарика» уже не было: «шарик» превратился в плюшку.
– Это нам совсем ни к чему, – задумчиво сказал Королев. – Надо разбираться... Улетая в Москву, Королев спросил Флерова:
– А что мы теперь Герману скажем? Исторический корабль загубили... Выяснилось, что ошибка в электросхеме привела к тому, что взорвались не все пиропатроны, которые отстреливают крышку парашютного контейнера. Парашют раскрылся, отняв у системы мягкой посадки то время, которое было ей нужно, чтобы твердотопливные двигатели успели сработать.
Перед отлетом Главного опять заговорили о будущей работе, и Королев сказал, что планирует пуск корабля с манекеном и, если все будет благополучно, следом сразу полетит экипаж.
– А кто? – спросил Флеров.
– Комаров, Феоктистов, Егоров.
Еще в августе 1964-го когда на заседании ВПК устроили «смотрины» семерым кандидатам в космонавты, Николай Петрович Каманин имел свой вариант будущего экипажа. Заседание было в пятницу, а уже во вторник Каманин доказывал заму Главкома Руденко, что Феоктистов вообще больной человек, а в способностях Катыса и Егорова выдержать все тяготы космического полета он тоже сильно сомневается. Лучшим экипажем, бесспорно, надо считать такой: Волынов-Комаров-Лазарев.
Маршал согласно кивал, но высказываться не торопился. Он знал, что не только медицинские запреты могут помешать стать космонавтом.
Мать Бориса Волынова была еврейка, и это очень не нравилось заведующему оборонным отделом ЦК Ивану Дмитриевичу Сербину. Отец Георгия Катыса в 1937 году был безвинно репрессирован, и, хотя к 1964 году его давно уже полностью реабилитировали, мудрецы в мандатной комиссии не рекомендовали включать его в экипаж. И то, и другое было гнусностью. Королев хотел, чтобы полетел Комаров, который нравился ему больше Волынова, но антисемитом он никогда не был. Решение мандатной комиссии по Катысу тоже очень раздражало Королева. Он, изведавший Колыму и шараги, понимал лучше других всю несправедливость недоверия к человеку только за то, что его отец бы оклеветан и посажен каким-то мерзавцем. Главный приготовился к бою, но тут ему передали слова, которые якобы сказал Хрущев:
– Скажите Королеву, что волну поднимать не надо...
Когда решался вопрос о Феоктистове, активно против него выступал Каманин:
– Как можно сажать в корабль человека, если у него язва, близорукость, деформация позвоночника, гастрит и отрубленные пальцы на левой руке?
Возможно, кое-что Каманин, наслушавшись докладов авиационных медиков, «творчески дополнил», но близорукость и пальцы – это точно.
Однако на защиту Феоктистова встал Бурназян, без проволочек выдавший ему медицинский сертификат. Медики ВВС дружно возражали. Королев понимал, что, если он предложит кандидатуру другого ученого, Карпов наверняка скажет, что он не успеет его подготовить. И, кстати, будет прав. Тогда ВВС смогут протолкнуть вперед кого-нибудь из своих, уже натренированных ребят. Взвесив все это, Королев выступил в поддержку Феоктистова, но считать, что он «проталкивал своего», было бы неверно. Отношения между академиком и кандидатом технических наук и в это время продолжают быть весьма сложными. В ОКБ ходила легенда (а может быть, и быль) о том, как на одном совещании довольно добродушно настроенный Королев, устав пререкаться с Феоктистовым, примирительно предложил:
– Ну хорошо, давайте проголосуем. Итак, существуют два мнения: первое – мое, второе – ваше. Вы согласны?
– Нет! – отрубил агрессивный Костя.
– ?!!
– Первое – мое, Сергей Павлович. А ваше – второе...
Споры часто возникают из-за несхожести характеров. Здесь они часто возникали именно потому, что между ними было сходство. Феоктистов не сравним с Королевым как организатор, но сравним по преданности делу. Не видеть этого Сергей Павлович не мог. Забегая вперед, надо сказать, что Константин Петрович оправдал доверие Главного. Он рассказал ему о корабле в космосе больше, чем все другие летавшие до него космонавты, вместе взятые.
Понимая, что желаемого экипажа из трех военнослужащих ВВС ему не пробить, Каманин идет на уступки и предлагает другой вариант: Комаров-Феоктистов-Лазарев. Королев возражал категорически: в этом случае он проигрывает ВВС со счетом 2: 1. Только Егоров! Каманин, который по упрямству мог состязаться с кем угодно, тоже уперся: только Лазарев! Вопрос остался открытый: о третьем члене экипажа так и не договорились. Карпов, как и ожидал Королев, тоже убеждал Сергея Павловича, что срок слишком мал, чтобы Егорова можно было подготовить к полету, но не убедил. В какой-то степени разрешить конфликтную ситуацию помог сам Борис Егоров.
