– «Ястреб», я «Заря-1», – спокойно сказал Гагарин, сидевший на связи с кораблем. – Тут у нас небольшая заминочка... Ничего, впрочем, серьезного... Как сделаем, я тебе скажу... А пока сиди, отдыхай...
В блоке управления третьей ступени отказал гироскоп.
– Где Кузнецов?! – взревел Королев.
Огромный, под два метра, как всегда совершенно невозмутимый главный конструктор гироскопов Виктор Иванович Кузнецов предстал перед Королевым, светящимся от гнева, как шаровая молния.
Взявши на вооружение некий принцип, скажем принцип действия паровой машины, цивилизация начинает его обкатывать, шлифовать, старается приспособить к все более широкому кругу своих потребностей. Принцип волчка был известен с незапамятных времен: если волчок раскрутить, он с удивительным упорством стремится сохранить положение своей оси, сопротивляется всякому отклонению. Ну и что? Кому и зачем это нужно? Игрушка, она и есть игрушка... Гироскоп изобрел еще в 1852 году Жан Бернар Леон Фуко, тот самый, который прославился своим маятником, показывающим, что Земля действительно вращается. Но для того чтобы пройти путь от гироскопа до гирокомпаса, потребовались десятки лет, тысячи тонн погубленных кораблей, сотни человеческих жизней. В детской игрушке таился высокий смысл, описание ее природы требовало знания вершинных областей математики, а создание на ее основе аппаратуры – дьявольской изобретательности, чистоты и точности, которых прежнее механическое производство не знало и даже не догадывалось, что так может быть.
И электромонтер Виктор Кузнецов тоже обо всем этом не знал. И что новая эта область науки и техники станет его судьбой – тоже не догадывался.
Кузнецов – самая распространенная в России фамилия, как в Америке самая распространенная Смит – тоже кузнец. Оттого, наверное, что Кузнецовы дети – потомки очень деятельных, энергичных людей, живущих на планете. Наш Кузнецов корнями из-под Каширы. Дед пришел в Москву в конце прошлого века и пристал к суконной торговле. Отец, наследуя занятие, стал было счетоводом в оптовом магазине, но заболел туберкулезом и отправлен был в киргизские степи на кумыс, где подружился со студентами Петровской академии – ныне Тимирязевки.
Они убедили его, что при слабом здоровье полезнее всего трудиться на земле, и помогли сдать экзамены в академию. Так что Виктор Иванович родился в семье студента.
Отец был человеком непоседливым и талантливым. В Гаспре поднимал советскую власть. Потом на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в 1923 году заведовал павильоном промыслов и охоты и чуть не остался в Москве, прельстившись экзотической должностью директора зоопарка. Потом уехал в Боровичи, в Новгородскую губернию, занялся промкооперацией. Сын ездил с ним, подрастал и постигал мир.
Исторический уже термин «индустриализация», звучащий абстрактно для нынешних школьников, для Кузнецова – годы юности. В Боровичах поднимался огромный, один из крупнейших в Европе, керамический комбинат, который выпускал огнеупоры для металлургии и облицовку, стойкую к язвам химии. Виктор пришел на комбинат помощником монтера, когда ему не было восемнадцати. Их мастерская обслуживала семь заводов комбината, и на каждом стояли разные машины – и русские, и немецкие, и английские. Инструкции по эксплуатации надо было сочинять в уме.
– Вы даже не можете себе представить меру нашей бедности в те годы, – вспоминал Виктор Иванович. – Ни проводов, ни гвоздей, ни инструмента не было. Мы сами делали молотки, отвертки, зубила. Потом откуда-то привезли замечательные шведские плоскогубцы, на всю жизнь их запомнил... Монтеры наши имели образование 3-4 класса. Я после школы считался корифеем, меня выбрали бригадиром, даже поручили рассчитать трансформаторную подстанцию. И рассчитал! И она работала! Но потом нам прислали парнишку-техника, и я понял, что ничего не знаю, что надо учиться...
В 1933 году Виктор Кузнецов поступил в Ленинградский индустриальный институт (ко времени окончания он превратился в Политехнический) на специальность «Котлы» – вряд ли есть область техники, более удаленная от космонавтики, чем эта, – и никогда не увидели бы мы Кузнецова в Совете главных конструкторов, если бы на втором курсе не наткнулся он на объявление об организации на инженерно-физическом факультете новой группы «Расчет и конструкция летательных аппаратов». И он решился...
Факультет был замечательный, благо декан – сам академик Абрам Федорович Иоффе. Кузнецову читали лекции выдающиеся советские механики Лев Герасимович Лойцянский и Евгений Леопольдович Николаи, да и слушатели, как потом выяснилось, тоже были выдающимися. В одной группе с дважды Героем Социалистического Труда, академиком Виктором Ивановичем Кузнецовым учились, например. Герой Социалистического Труда, академик, будущий знаменитый атомщик и директор Лаборатории ядерных реакций Объединенного института ядерных исследований в Дубне Георгий Николаевич Флеров, и трижды Герой Социалистического Труда, член-корреспондент АН СССР Николай Леонидович Духов – конструктор тяжелых танков и атомного оружия. Шесть Золотых Звезд на трех студентов одной группы – не так уж плохо, но как далеко еще было до этих звезд...
Преддипломную практику Кузнецов проходил на приборостроительном заводе в Ленинграде, и всем там он понравился. Поэтому, когда распределили его в отдел главного механика Ижевского мотоциклетного завода, прибористы решили этого толкового паренька перехватить. И перехватили. Приказ оформлял какой-то шутник, в приказе значилось: «В связи с высоким ростом установить оклад старшего инженера...»
Нам нужен был сильный флот. А флоту нужны были хорошие приборы. Приборов не было. КБ и завод работали без выходных дней. Там первый раз Кузнецов увидел гирокомпасы. Ими он и занялся.
Консультантом КБ был великий корабел Алексей Николаевич Крылов. Человек отважный и в трудах, и в жизни, он и в страшном 1937-м ничего не боялся. Когда секретчики донимали его анкетами типа: «Служили ли в царской армии...», он размашисто писал поперек листа: «Полный адмирал флота Его императорского величества государя императора Николая Александровича!»
Первые научные труды Крылова относились как раз к компасному делу, это была его «юношеская любовь».
– Компас – инструментик малый, – говорил Крылов, – но если бы его не было, Америка не была бы открыта...
Кузнецов ставил перед Крыловым задачи, решения которых ему еще были не по зубам. Крылов записывал и уходил домой. Через несколько дней приходил с ученической тетрадкой, в которой было решение. Синусы и тангенсы вычислял сам, потому что не доверял печатным таблицам...
Постепенно с гирокомпасами в КБ разобрались. Но одно дело – понять, другое – сделать. В мире было только две фирмы, которые производили гирокомпасы: в Нью-Йорке – «Сперри» и в Киле – «Аншюц». И американцы, и немцы заламывали за гирокомпасы бешеные деньги: один комплект стоил 200 тысяч долларов, при том что вполне приличный сухогруз – 60 тысяч. Ни Англия, ни Франция, ни Япония тоже не могли наладить это тонкое производство. Мы пробовали объединиться с французами и быстро поняли, что их опытные образцы никудышные. Делать было нечего, приходилось покупать: у американцев – для подлодок, у немцев – для надводных кораблей. Покупать и работать в бешеном темпе, чтобы избавиться от этой зависимости. Перед началом войны задача оснащения нашего флота гирокомпасами отечественного производства была решена. Уже тогда Кузнецов понял, насколько деликатная, хрупкая и капризная штука – производство этих приборов, и когда через много лет специалисты с микроскопами и спектрометрами докладывали ему, что в цехах его производства нужен внутренний избыточный наддув и стены должны быть из мрамора, потому что мрамор не держит пыль, он знал, что все это действительно придется сделать, что это не блажь и, потратив десятки тысяч рублей, он сэкономит стране миллионы.
Молодого инженера тем временем заинтересовала стрельба при качке. Нужна была система, как бы «отключающая» оружие от качки. Одна такая система той же фирмы «Сперри» существовала, но Кузнецов понял, что она недоделанная, а главное – решил, как можно ее усовершенствовать.
