Николай Петрович Каманин отмечает в своем дневнике, что, когда незадолго до старта Быковского и Терешковой Сергей Павлович заболел на космодроме воспалением легких и он пришел уговаривать его лечиться, Королев ответил:
– Я, между прочим, хочу еще и в космос слетать, а ты, Николай Петрович, забюрократился. О летной работе и не думаешь...
«Я... понимал, что в принципе СП прав, – записал Каманин. – В будущих полетах удастся снять требования „идеального здоровья“ к кандидатам на старт».
Георгий Николаевич Пашков – один из кураторов Королева в Совмине, человек очень наблюдательный, пишет:
«Как-то уже после полета Германа Степановича Титова сидели мы в домике на космодроме. Выдалась свободная минута перед началом заседания государственной комиссии. И тогда Сергей Павлович посмотрел на председателя Константина Николаевича Руднева205, на меня и сказал полувопросительно: «А что, братцы, не слетать ли и мне туда, а?»
Он знал, что ответ может быть только отрицательным – гипотония мучила его давно, и врачи даже не стали бы до конца выслушивать подобное предложение. Но сколь велика была его тяга к космосу, что даже он, человек необычайно рациональный, трезво видящий жизнь, по-моему, все же надеялся на чудо. И даже набросал черновик заявления. А вдруг получится слетать...»
Я потом много думал об этом. Пашков, мне кажется, точно передал интонацию его как бы случайного, как бы вскользь брошенного, а на самом деле продуманного, выстраданного вопроса. «А что, братцы, не слетать ли и мне туда?..» Скрытый драматизм этой ситуации заключался именно в том, что, по словам Пашкова, врачи и слушать Королева не стали бы, что страстное его желание никто не принимал всерьез, а объяснять это другим людям Королев не мог: они сами должны были понять его. Но никто не понял. А может быть, сделали вид, что не поняли...
Космонавты в Звездном городке 23 июля затеяли праздник Нептуна: обрядили Гагарина богом морей, а толстяка Никерясова – русалкой, барахтались в бассейне и веселились от души. Смеха поубавилось бы, знай они, что именно в этот день ракета со вторым космическим кораблем не вышла на орбиту. Это случилось на начальном участке выведения, довольно низко, но спускаемый аппарат успел отделиться от носителя. Госкомиссия подводила грустные итоги. Снова заговорили о возможном аварийном спасении космонавта. Ведь в случае серьезной аварии на старте предполагалось, что космонавт катапультировался – попросту выстреливался из корабля. Но расчеты показывали, что приземлиться он может и в котлован газоотводного канала. Сгореть бы он не успел: жаркий ураган просто зашвырнул бы его за несколько сотен метров в пустыню, однако при этом никаких надежд остаться живым у него не было. Поэтому решили над частью котлована натянуть металлическую сетку, а неподалеку в специальном бункере посадить команду спасателей-пожарников и медиков во главе с Львом Головкиным. Если космонавт упадет в сетку, они выскочат из своего укрытия и утащат космонавта в бункер. Если авария произойдет в первые примерно 40 секунд полета, космонавту будет очень плохо. Все зависит от того, что конкретно произойдет. Взрыв? Пожар? Уход с курса? Успеют ли сброситься головной обтекатель, отстрелиться люк и сработать катапульта? А даже если успеют, в каком положении по отношению к земле будет корабль? Ведь ракета может пойти кувырком и так развернуться, что катапульта вобьет космонавта в землю. Ну, а если даже все будет хорошо и парашюты успеют раскрыться, не опустят ли они космонавта прямо в пламя взорвавшейся на земле ракеты?
Эти первые сорок секунд были самыми опасными секундами полета. Провести экспериментальную проверку подобной ситуации, скажем с манекеном, было нельзя, даже не потому, что жалко губить ракету, а потому, что невозможно предусмотреть все варианты аварий. Короче, случись что в эти секунды, у космонавта было много шансов погибнуть. Катапульта была полумерой. Нужна такая система аварийного спасения (САС), которая могла бы оторвать корабль от ракеты и увести его в сторону.
О создании такой системы Королев договорился с главным конструктором Иваном Ивановичем Кортуковым, который делал для авиаторов катапультные кресла. Кортуков прекрасно понимал всю меру ответственности в связи с таким заданием и решил перестраховаться: стенки пороховых двигателей САС сделали такие толстые, что взорваться она не могла.
Королев послал к Кортукову своего эмиссара – Бориса Абрамовича Райзберга, который сразу увидел, что стенки САС перетяжелены, и сказал об этом Кортукову.
– Я, молодой человек, в тюрьме не сидел и сидеть не буду, – ответил Иван Иванович.
Райзберг доложил Королеву – так, мол, и так. Королев взорвался:
– Ах, так! Значит, «не сидел»!
Он устроил Кортукову страшный телефонный разнос, потом, боясь остыть, наорал на министра авиапрома Петра Васильевича Дементьева, которому тот был подчинен.
– Вы срываете ответственнейшую работу! – кричал Королев.
А Петр Васильевич не любил, когда на него кричали, поскольку сам умел это делать великолепно. Короче, сцепились крепко. Однако при всем нажиме Королева на МАП и КБ Кортукова, при том, что он сам ездил на испытания этой системы, САС впервые была установлена уже после смерти Сергея Павловича, на трагическом корабле «Союз-1» в 1967 году206.
В следующий корабль-спутник Королев задумал посадить собак. Эта мысль не вдруг возникла. Королев несколько месяцев назад специально ездил к Яздовскому и просил подготовить собак для суточного полета с возвращением на Землю. Задание вызвало у медиков прилив энтузиазма. Хотя они гордились экспериментом с Лайкой, полет ее все-таки оставил в душе некий неприятный осадок. Олег Газенко говорил:
– Сам по себе запуск и получение информации – все очень здорово. Но когда ты понимаешь, что нельзя вернуть эту Лайку, что она там погибнет, и ты ничего не можешь сделать, и никто не может ее вернуть, потому что нет системы для возвращения, – это какое-то очень тяжелое ощущение, ранее не известное мне...
С возвращением – это совсем другое дело, и отношение к собакам совсем другое! Быстро отобрали двенадцать дворняг и тренировали их очень тщательно, приучали к контейнеру, собачьим скафандрам, перегрузкам, вибрациям и, в конце концов, после отборочных испытаний выбрали двух милых сучек – Белку и Стрелку. Вместе с ними должны были лететь (каждая тварь – со своей программой!): две крысы, 15 черепах и 13 белых мышей. В катапультируемом контейнере, рядом с собаками, удалось разместить клетку с шестью черными и шестью белыми мышами и маленьким роем мух дрозофил.
Когда Королев, уже в МИКе, увидел весь этот «зоопарк», он очень оживился, расспрашивал Гюрджиана обо всех тонкостях их работы, разглядывал клетки с крысами и мышами, а когда Армен Арамович взял в руки одну мышку и начал ее гладить, Сергей Павлович тоже протянул палец, но поинтересовался:
– А не укусит ли эта мышь Главного конструктора?
Гюрджиан успокоил его. Королев осмелел, посадил мышь себе на ладонь, приласкал, потерся об нее щекой...
К этому времени завершилась работа в конструкторском бюро Семена Михайловича Алексеева. Волей случая ведущим инженером по «Востоку» у него был Федор Анатольевич Востоков. Систему жизнеобеспечения первого космического корабля разрабатывал большой коллектив, во главе которого стояли: ведущий инженер по скафандру Виталий Иванович Сверщек, ведущий инженер по вентиляционной системе Исаак Павлович Абрамов, инженер-испытатель катапультного кресла Виктор Тигранович Давидьянц. Специальный стреляющий механизм для этого кресла конструировали опять-таки у Ивана Ивановича Кортукова. Надо отметить и труд рабочих-монтажников, которые занимались всем баллонным хозяйством: Николая Александровича Рогачева и Сергея Васильевича Зайцева. Полет был бы невозможен и без специальной парашютной системы, созданной под руководством Федора Дмитриевича Ткачева, правой рукой которого был ведущий конструктор Игорь Шмаков.
