Таким образом, почти все реорганизации, предложенные в записке, осуществлены не были. Все оставалось, как и раньше: и Глушко, и Пилюгин, и Рязанский, и Кузнецов, и Исаев работали, и очень много работали, на космонавтику, но ни в какие специализированные «космические» организации они не превратились. Приборное академическое КБ с заводом создано не было. Гавриил Андрианович Тихов умер через полгода после отсылки докладной записки, похоронив вместе с собой идею создания Планетного института. Пожалуй, только одно из предложений Королева реализовалось более-менее оперативно – через четыре года. В 1963 году, когда стало ясно, что полеты человека в космос требуют огромной исследовательской работы, был, наконец, создан Институт медико-биологических проблем во главе с учеником великого Павлова Андреем Владимировичем Лебединским.
Таковы грустные итоги королевской инициативы. Он требовал крупных реорганизаций, больших затрат труда и денег. Но никому не хотелось тратить ни того, ни другого. Хрущев любил реорганизации: разделял партию на городскую и сельскую, придумал совнархозы, менял вывески министерств. Остряки потом говорили, что Никита Сергеевич не успел лишь разделить Министерство путей сообщения на «министерство туда» и «министерство обратно». Но реорганизовывать космонавтику он не хотел. Принять предложения Королева означало признать самостоятельность космонавтики, сделать шаг к ее отделению от военного ведомства и начать рассекречивание ракетной техники. Иными словами, космические планы Сергея Павловича, казалось бы, столь далекие от идеологической политики, в основе своей требовали новых демократических преобразований, большей открытости и гласности. Однако «оттепель» 1956-1957 годов пусть медленно, но уже пошла на убыль. Реалистический дух первых лет правления Хрущева все чаще подменялся коммунистическими фантазиями. И при анализе конкретных проблем жизнь рассматривалась не такой, как она есть, а такой, какой она должна быть. Королев покушался на святая святых Хрущева – на отработанную и проверенную систему секретности. Секретность была нужна Никите Сергеевичу везде, где мы действительно были впереди, – чтобы нас не догнали, и везде, где мы впереди не были, – чтобы никто не знал, что мы отстаем. Поэтому засекречено было все – от урановых шахт до стипендий спортсменам. Советский Союз, судя по официальным данным, был единственной страной в мире, где не случались авиакатастрофы и железнодорожные крушения. Да что там катастрофы! Сообщение о ташкентском землетрясении в 1966 году было воспринято всеми как невероятный подвиг гласности, потому что до этого времени и землетрясений не было!
Год от года режим секретности ужесточался. В справочнике Академии наук СССР 1958 года дан домашний адрес Королева, домашний телефон, место работы – п/я 651 – и рабочий телефон. В справочнике 1959 года – только п/я 651 и рабочий телефон. В 1960 году – вообще ничего, указано только, что состоит в Отделении технических наук. Этот справочник вообще был подарком для зарубежных разведок, поскольку по отсутствию домашних адресов можно было безошибочно определить, кто из ученых Академии работает по военной тематике.
Подобная неуклюжесть секретности объяснялась тем, что целью ее было не сокрытие тайн, а сокрытие правды. И приверженность Хрущева к секретности шла, быть может, от подсознательного чувства, что с ее потерей вся вдохновенно нарисованная им картина нашего светлого послезавтра, окрашенная розовыми всполохами занимающейся на горизонте зари коммунизма, может разом потускнеть. Во всяком случае, вопрос о рассекречивании Королева и Келдыша в 1963 году стоял, но Хрущев не захотел делать этого, и рассекретила их только смерть.
Знаменитый химфизик, лауреат Нобелевской премии, академик Семенов рассказывал мне, что Келдыш якобы получил предложение Шведской Академии наук присудить Нобелевскую премию человеку, руководившему запуском первого искусственного спутника Земли, для чего шведам надо было, как минимум, знать, кто этот человек. Бумага эта была переправлена Хрущеву, который быстро решил сложный вопрос: «Автор спутника? Весь советский народ!» Я хотел проверить этот рассказ Николая Николаевича и написал в Стокгольм. Господин Андерс Барани из Физического комитета Шведской Академии наук любезно сообщил мне, что все обстоятельства выдвижения того или иного кандидата на Нобелевскую премию сохраняются по существующим правилам в тайне в течение пятидесяти лет. Так что проверки рассказа Семенова надо ждать еще много лет. Впрочем, если говорить об орденах, премиях и других наградах, Хрущева несправедливо было бы упрекать в скупости. Он не жалел для «великих без фамилий», как назвал поэт Роберт Рождественский ракетчиков и атомщиков, премий, орденов и Золотых Звезд, но это были тайные ордена и премии, в то время как одну из своих Золотых Звезд – за освоение космического пространства – Никита Сергеевич получил открытым указом. Так зачем было Хрущеву реорганизовывать космонавтику? Человек умный, Хрущев после нескольких встреч с Сергеем Павловичем понял, что Королев принадлежит к той категории людей, которые будут работать с полной отдачей всегда, в какие бы условия они не были поставлены. А потому древо ОКБ Королева будет давать золотые космические яблочки и безо всяких организационных удобрений. Так стоит ли что-то менять?
Давно усвоил Королев мысль простую и ясную: в конечном счете все зависит от людей. Есть заводила, энтузиаст – пойдет работа, нет такого – никакое драгоценное оборудование, никакие финансовые инъекции ничего не дадут. Вот, например, космическая медицина. Подобрались энтузиасты: Яздовский, Покровский, Газенко, Серяпин, Генин, Юганов, Гюрджиан – и дело у них пошло. А вот у астрономов все получилось иначе.
Надо сказать, что Королев очень надеялся на поддержку астрономов, связывал с их будущим союзом многие свои планы, а союз все никак не получался. Уже во время работы над лунниками Сергей Павлович, по своему обыкновению, старался привлечь к новому делу ученых. Это его давняя, еще со времен ГИРД, установка. Ученые придавали всему Делу, и, разумеется, исполнителям Дела, большую солидность, не говоря уже о том, что действительно могли предложить что-нибудь интересное. Теперь, когда лунники становились реальностью, Королев с помощью Келдыша собрал астрономов, рассказал о своих планах, расспрашивал, какую аппаратуру надо поставить, что бы они хотели исследовать. Кукаркин выступил, благодарил, объяснил, какие замечательные перспективы открываются, если можно будет выйти за пределы атмосферы и рассмотреть ультрафиолетовую Вселенную, но большинство астрономов переглядывались и помалкивали. Они, как и геофизики несколько лет назад, были совершенно не готовы к такому разговору, предложения Королева представлялись им какой-то сказкой, и фантазия их иссякала на измерении магнитного поля Луны. Королев только крякал от досады, но молчал. Сергей Павлович решил обсудить некоторые детали фотографирования обратной стороны Луны, но и этот разговор на должном профессиональном уровне астрономы тоже провести не смогли. Их можно понять: подобные вопросы за всю многовековую историю их науки никогда не ставились! Кроме того, астрономы понимали, что, давая какие-либо рекомендации, они берут на себя большую ответственность – ведь их советы будут реализовываться, повлекут за собой немалые затраты, а к подобной ответственности они тоже не привыкли. В мире науки астрономы жили довольно обособленно, их конфликты и споры редко выходили за цеховые рамки, трудно было представить себе постановление ЦК о дальнейшем развитии астрономической науки или некое астрономическое подобие лысенковской августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 году. Теперь же воля и упорство этого коренастого кареглазого человека вытягивала их на авансцену событий, часто определяющих политический климат мира. Они и не отрицали: да, они действительно не готовы к такому повороту в своей жизни.
Через две недели после полета первого лунника Королев начинает снова тормошить астрономов. Заместителю председателя Астрономического совета Академии наук СССР Алле Генриховне Масевич он направляет письмо, в котором напоминает ей о встрече в МГУ, где они вместе с академиком Амбарцумяном говорили о тяжелом астрономическом спутнике Земли. Королев пишет, что он готов запустить такой спутник, отдавая приборам около двух тонн полезного груза. «Нам кажется, что в этом вопросе остановка не за нами, а за астрономами, – в этой фразе уже слышится плохо сдерживаемое раздражение. – Непонятно, почему так много упущено времени, а по сути дела, нет даже проекта задания на разработку первой автоматической системы для проведения астрономических наблюдений со спутника. Мы вносим предложение – немедленно начать работы в этом направлении под руководством Астрономического совета. В нужный момент ОКБ готово принять в этом участие.
