– Перед встречей с Вами, господин президент, – сказал он Эйзенхауэру, – советские ученые, инженеры, техники и рабочие порадовали нас запуском ракеты на Луну. Таким образом, проложен путь с Земли на Луну, и контейнер весом 390 килограммов с вымпелом, на котором изображен герб Советского Союза, сейчас находится на Луне. Земля наша теперь стала несколько легче, а Луна стала на несколько сот килограммов тяжелее... – был у Никиты Сергеевича вот такой талант незатейливого сельского популяризатора.
Впрочем, утверждать, что контейнер сейчас «находится» на Луне, можно было только с большими оговорками. Вряд ли его удалось бы там найти. Если автомобиль на скорости 80 километров в час врезается в стену, это уже не автомобиль, а просто металл. Лунник врезался в Луну на скорости более 12 тысяч километров в час. Это уже и не металл. Огромная его кинетическая энергия мгновенно должна была перейти в тепловую, он даже не расплавился и не сгорел, поскольку на Луне нет кислорода, он сублимировался – превратился в газ, минуя жидкое состояние. Так что вряд ли уцелели вымпелы с гербом СССР. Но вымпел с гербом – это символ. Копию вымпела – шарик, составленный наподобие футбольного мяча из металлических пятигранничков, Хрущев подарил Эйзенхауэру на приеме в Белом доме и снова объяснил президенту США, что мы первые достигли Луны. Никита Сергеевич не забыл помянуть добрым словом советскую ракетную технику и в Национальном клубе печати, а отвечая на вопросы журналистов, успокоил всех, сообщив, что, несмотря на свое очевидное первенство, мы не претендуем на Луну и «своей» территорией ее не считаем. В знаменитом выступлении в ООН 18 сентября Хрущев снова возвратился к полюбившейся ему теме, снова уязвил американцев:
– Мы открыли секрет использования водородной энергии раньше вас. Раньше вас мы создали баллистическую межконтинентальную ракету, которой у вас фактически нет до сих пор. А ведь баллистическая межконтинентальная ракета – это поистине сгусток человеческой творческой мысли...
Можно представить себе, с каким удовольствием читал Королев в газете эти слова лидера страны...
В тот же день поражавший всех своей энергией Никита Сергеевич встречается с лидерами конгресса и членами сенатской комиссии по иностранным делам и снова рассказывает им о луннике. 19 сентября на завтраке в голливудской киностудии «Твентис сенчури-Фокс» он опять говорит о вымпеле. Практически во время поездки по Америке не было выступления, в котором бы он не касался спутников и лунника. Очень часто во время этих выступлений Хрущева спрашивали: а не специально ли приурочен запуск ракеты на Луну к его визиту в США? Вопрос этот доставлял Никите Сергеевичу большое удовольствие. Он необыкновенно оживлялся, глазки его весело поблескивали и, обращаясь уже не к автору вопроса, а ко всем присутствующим сразу, он говорил под общий смех:
– А разве плохо приурочить такой полет? Если вы, конечно, можете его приурочить!..
Начиная с первого спутника и далее, через лунники к гагаринскому кораблю и потом вплоть до полета первого «Восхода», во время приземления которого и произошел первый в советской истории государственный переворот, космонавтика оставалась для Хрущева сильнейшим козырем в его политической борьбе, и это предопределяло его отношение, а, следовательно, отношение государственного и партийного аппарата к Королеву и его трудам. Став лидером столь важного научно-технического направления, определяющего в какой-то мере политику всей страны, Сергей Павлович уже помимо своей воли превращался в деятеля политического.
В папке из писчебумажного магазина А.Ю.Теуфель на Крещатике, в которую, если вы помните, Сергей Павлович Королев начал еще в 1925 году складывать вырезки из газет и журналов и с перерывами занятие это продолжал до 1959 года, есть вырезка из газеты «На страже» от 30 ноября 1934 года. Статья «Снаряд в стратосферу» снова обсуждала проблемы создания сверхдальнобойных пушек. Рукой Королева в рамку забраны слова: «Наводку орудия производили с большой точностью квалифицированные ученые, применявшие для наводки астрономические приборы».
Точность наводки заботила Королева в 30-х годах и теперь продолжала заботить. Если для выполнения первого пункта лунной программы – попадания в Луну – требовалась лишь повышенная точность движения самой «семерки», то для выполнения второго пункта – фотографирования лунного затылка – одного ракетного совершенства было мало. Чтобы сфотографировать Луну «сзади», надо было навести на нее фотоаппарат, т.е. сориентировать лунник в пространстве, упорядочить его движение, привязать к каким-то небесным ориентирам – он уже не имел права свободно кувыркаться в пространстве, как кувыркались и ПС, и Лайка, и «Луна-2».
Разговор об управляемом спутнике шел давно, когда еще даже первого в помине не было. Задания на разработку системы ориентации давались и Кузнецову, и Пилюгину, но у них хватало других дел, до системы ориентации в космосе ни у кого руки не доходили, а главное – никто особенно и не рвался этим делом заниматься, поскольку задача была абсолютно новая, без корней и, как ее решать, все представляли себе довольно смутно. Однако был человек, который как раз обожал подобные задачи.
– Интересно работать, когда знаешь, что этим делом занимаются во всем мире человек 10, ну 15, а еще лучше, если никто не занимается, – говорил он много лет спустя. Этим человеком был Борис Викторович Раушенбах.
Мы расстались с Раушенбахом давно – летом 1938 года, когда ведущий инженер «Объекта-212» в отделе Королева придумывал различные способы управления ракетами в полете. После ареста Сергея Павловича Борис Викторович еще какое-то время занимался автопилотами, но работы по жидкостным ракетам в институте постепенно сворачивались, и автопилоты оказались никому не нужны. Оправдывая свое прозвище «теоретик», Раушенбах занялся теорией горения в воздушно-реактивных двигателях. Московский быт его кое-как наладился, квартирные проблемы более-менее разрешились, и как раз за месяц до начала войны он женился. В эвакуацию в Свердловск вместе с институтом в октябре 1941 года Борис Викторович поехал уже с молодой женой. Но прожили они в Свердловске недолго.
В марте 1942 года пришла повестка из военкомата: «явиться». Борис Викторович удивился: все сотрудники РНИИ, как предприятия оборонного, были «забронированы». Удивился, но пошел. В военкомате он сразу насторожился: у всех новоявленных призывников были немецкие фамилии. Никто никуда их не призывал. Просто так удобнее было сцапать всех сразу.
Если не считать преступлением кратковременное проживание в квартире тещи Ягоды, за Борисом Раушенбахом никакой вины перед генералиссимусом не числилось. Вернее, вина, конечно, была, поскольку под пятым пунктом значился он в неприличном в годы войны виде: немец. Как может человек с таким паспортом, хоть и ни в чем не виноватый, находиться на свободе?! Раушенбаху суждено было повторить трагедию гениального инженера Рудольфа Дизеля, истинного парижанина, изгнанного из родного дома только потому, что он «бош»184.
Но юного Дизеля с семьей аккуратно репатриировали в Англию, а Раушенбаха посадили, чтобы умертвить. Спецотряды советских немцев еще ждут своего летописца – это белое пятно нашей истории. Раушенбах был в «Стройотряде 18-74». В этом лагере сидели немцы со всей России. Выжили, пожалуй, только уральские, закаленные. Волжане почти все померзли – умирало примерно десять человек в сутки. Их не хоронили, а складывали трупы на дровни и отвозили в яму.
– Меня однажды повалил ветер, – рассказывал мне академик, – не ураган, а просто ветер... Королев был хотя бы формально, но судим, ему определили срок за вредительство, он считал месяцы и дни, он видел край свободы: Раушенбах сидел безо всякого суда и срока и предела не видел, поскольку национальность человека с годами не претерпевает никаких изменений. Борис Викторович считает себя необыкновенным счастливчиком: он остался жив.
– В лагере я работал недолго: с весны до осени. У меня была прекрасная должность: контрольный мастер кирпичного завода. Я получал четыреста граммов хлеба и варил траву, так что питался хорошо. А осенью я уже начал работать на Болховитинова...
