– Увы, приходилось... Он вызвал к себе всех главных конструкторов по ракетной технике. Усадил всех нас за длинный стол и сказал:
– Я начну с того, что каждый из вас в течение трех месяцев должен подготовить как бы своего двойника, который разбирался бы во всех вопросах не хуже вас. Мало ли что с вами может случиться... Фамилии этих людей сообщите товарищу Михневу, моему помощнику. А теперь я вас слушаю...
Первым выступал Королев, рассказывал о ракетах, над которыми он работает, показывал чертежи, графики, рисунки траекторий. Иногда в рассказ встревал Устинов, дополнял. Берия одергивал его, как разбаловавшегося мальчишку:
– Сиди и не мешай! Что мне с тобой делать...
У меня и у других тоже сложилось впечатление, что Устинов не боится Берия. Очевидно, Берия всегда помнил, что Устинов – любимец Сталина. Когда Королев начал объяснять траектории, Берия перебил:
– Товарищ Королев, я – не техник, мне этого знать не надо. Мне надо знать, что эта ракета нам даст, сколько времени требуется для ее изготовления и сколько она будет стоить...
Королев не успел ответить, как зазвонил телефон, Берия схватил трубку, вскочил с кресла и вытянулся струной:
– Слушаю, товарищ Сталин!.. Я заканчиваю прием конструкторов ракетной техники... Понял... Буду...»
Совещание он свернул буквально на полуслове. Больше я его никогда не видел, о чем не жалею...
На восьмой день войны главного конструктора завода «Компрессор» Бармина вызвал к себе нарком общего машиностроения Петр Иванович Паршин. В кабинете сидели заместитель начальника оборонного отдела ЦК Лев Михайлович Гайдуков и главный инженер НИИ-3 Андрей Григорьевич Костиков.
– Все, что вы до сих пор делали, забудьте, – сказал Паршин Бармину. – Только это, – он пододвинул папку с секретными чертежами реактивной установки – скоро ее назовут «катюшей».
Нарком не сказал тогда Бармину, что к началу войны у нас было только шесть боевых машин. В ночь с 1 на 2 июля они ушли на фронт. Шесть! А нужны были сотни, тысячи!
– Костикова Паршин назначил главным конструктором завода, а меня – его замом, – вспоминает Бармин. – Костиков приезжал к концу рабочего дня, да и то не каждый день. Это не работа. В производстве он совершенно ничего не понимал. Его конструкцию, как говорили старые рабочие, – на колене надо делать, он не представлял себе реальных возможностей производства. А ведь нужна была большая серия. Я решил все делать по-своему, он злился, писал рапорты, чтобы меня убрали. Но, в конце концов, убрали его, я стал главным конструктором «Компрессора». Завод эвакуировался в Челябинск, но мы в Москве продолжали делать «катюши»...
Едва ли найдется у нас еще один академик, который бы за годы войны был отмечен «генеральским» орденом Кутузова. У Бармина был этот орден.
С Королевым Бармин встретился в Германии, но виделись они там, впрочем, редко: Бармин работал в Берлине, а Королев – в Тюрингии. В послевоенные годы баллистические ракеты сблизили их. Стартовый комплекс первых баллистических был довольно примитивен, и, когда речь зашла о ракете межконтинентальной, поначалу думалось, что и тут можно будет сработать по «классической» схеме: поставить ее на хвост, и конструкторам и стартовикам это было привычно, а привычное – успокаивает. Стали считать и получилось, что отвести на старте газовые струи одновременно из центрального блока и из «боковушек» – невозможно. Решение оказалось столь же новаторским, как и сама ракета. Межконтинентальную ракету стартовые фермы брали «за талию», она не стояла, она висела над газоотводным проемом. При этом собственной тяжестью она как бы сама себя заклинивала. Но задача-то была не только в том, чтобы удержать эти 300 тонн, но и в том, чтобы ракету вовремя отпустить, не притормозив в эти первые, самые трудные секунды ее полета. И вот здесь конструкторы КБ Бармина нашли действительно на редкость изящную схему, ранее никогда в мировой ракетной технике не применявшуюся. Как только двигатели набирали силу, способную уравновесить массу огромной машины, ракета, естественно, переставала давить на упоры ферм, и в этот момент противовесы, откидывая фермы в сторону, освобождали ракету. Точнее, она как бы сама себя освобождала, когда стартовый комплекс был ей уже не нужен. Об этом писать легко, поскольку все видели старты космических ракет в кино и на телеэкране, но додуматься до такой инженерной простоты, ой, как трудно! Ведь, действительно, нет никакой гидравлики, пневматики, магнитов, электрических цепей, ничего, что может потечь, заклинить, замкнуться. Надежность обеспечивается законом всемирного тяготения Ньютона. Ньютон – соавтор солидный, на него можно положиться, не подведет...
Но это школьники знают, что не подведет, а люди ответственные полагаться на какого-то там Ньютона не могут. Собралась именитая комиссия экспертов под председательством академика Благонравова. Смотрели, считали и решили, что все-таки не мешало бы задублировать всю эту систему гидроцилиндрами.
– Я отказался наотрез, – рассказывал Бармин. – Примчался Королев, расшумелся: «Я забракую, я не приму такой старт...» А я спокойно так говорю: «Ну, что ты шумишь? Давай сядем и я тебе все объясню. Ты сам увидишь, как все здорово получается...» Он все понял и очень мне помогал...
Королеву очень хотелось до окончания строительства стартового комплекса в Тюратаме, проверить работу всей конструкции Бармина не на макете, а с реальной ракетой. Правда, не совсем ясно было, где можно провести подобные испытания? В Москве облазили все, но цеха, в котором поместилась бы «семерка» со стартовым комплексом, не нашли.
– Надо искать! – упрямо повторял Королев. – Большой театр нам все равно не дадут. На Москве клин не сошелся, надо посмотреть в других городах...
В молодости, когда он искал помещение для ГИРД, он разбил Москву на квадраты и нашел подвал на Садово-Спасской. Четверть века спустя Королев снова ищет помещение, но разбивает на квадраты уже всю страну. Подходящий цех он опять все-таки нашел, был такой на Ленинградском металлическом заводе имени Сталина. Там и смонтировали стартовый комплекс. Однако для установщика места уже не было, ракету поднимали с помощью крана. Этот же кран имитировал подъем ракеты, когда проверяли работу противовесов. Всю студеную зиму 1955/56 года огромный завод лихорадило от любопытства: что же делают в большом цехе? При всей натуге службы режима, в конце концов, узнали: испытывают какую-то здоровенную ракету...
Кроме макета для отработки конструкции Бармина изготовляли отдельные детали для статических испытаний: «боковушки», баки, хвост – нагружали, разгружали, если надо, ломали. Наконец, нужна была машина для горячих испытаний на стенде. Испытательные стенды под Загорском принять «семерку» не могли: они не были рассчитаны ни на такие габариты, ни на такую мощь – ракета могла их разворотить. (Такую возможность предвосхитил замечательный французский карикатурист Боск: «Три-два-один-старт!» – ракета на месте, а фермы летят!) Поэтому «семерку» испытывали частями: центральный блок, потом «боковушки».
Не меньше, чем о корпусе самой ракеты, спорили о ее двигателях. Конечно, было бы лучшим вариантом поставить в центральном блоке и в «боковушках» по одному мощному двигателю, но где их взять? Да и испытательных стендов для них нет. Разумеется, двигатели можно было спроектировать, а стенды построить. Но на все это требовалось время. Сергей Павлович не требует от Глушко совершенства, он готов на компромисс. Подобно тому как вся двухступенчатая схема «семерки» была не оптимальна, двигатели этой ракеты тоже не были оптимальны. В каждом из пяти блоков – центральном и четырех «боковых» – стояла связка из четырех двигателей, разработанных в КБ Валентина Петровича Глушко. Двадцать двигателей это, конечно, хуже, чем пять. Но эти двадцать были надежны, а надежность искупает лишний вес и, главное, не тормозит работу.
Конечно, и с этим двигателем возни было предостаточно. Ведь еще закладывались по сути основы ракетного двигателестроения как науки, еще только учились бороться с невероятными, доселе неизвестными технике, тепловыми потоками, только изучали механизмы непредсказуемых детонаций, только создавали математические модели, которые позволяли бы сразу находить, например, оптимальные размеры камеры сгорания. Теория говорила: чем длиннее сопло, тем большую тягу можно получить. Но длинное сопло – это лишний вес, который съедал выигрыш в тяге. Искали золотую середину. Первые двигатели были длиной метра два. Их гоняли на стенде, замеряли тяги, укорачивали, снова гоняли. Геометрию камеры сгорания тоже искали во многом опытным путем.
