Это чувство понятно и объяснимо. Оно нередко овладевает женщинами, которые хотят иметь детей и не имеют их. Нина Ивановна по многу месяцев в году одна. Насколько скрасил бы ребенок ее жизнь! Как же ей не нервничать?! Тем более что она знает, что и муж хочет ребенка. Конечно, ей было бы легче, если бы тогда она прочла продолжение его исповеди:
«Как это все неверно и ненужно. Моя родная маленькая девочка, если бы ты знала, как сильно и нежно я тебя люблю и как мучаюсь сам от всех этих волнений и твоих сомнений. Ты должна быть спокойной, уверенной и все будет хорошо... Вот совсем недавно зимой был такой хороший, спокойный период нашей жизни, ты была спокойна и так необычно приветлива, ласкова. Как хороши были эти дни».
Дела житейские, что мартовское небо: то солнечная синь, то вьюга, и Королев здесь, наверное, мало отличается от всех нас. Но есть в его сердце одна действительно незаживающая рана – дочь.
Ксения Максимилиановна уходом Королева была разгневана. Она не унизилась до писем в партком, да и не был Королев тогда членом партии, но отношения своего к бывшему мужу не скрывала, и понять ее можно. Наверное, она поторопилась все рассказать Наташе: ребенку в двенадцать лет трудно разобраться в мире человеческих привязанностей, в которых и сами взрослые разобраться не могут. Но дело было сделано: Наташа узнала об «измене отца». Она на мелкие клочки изорвала все его фотографии, которые нашла в доме, и заявила, что видеть его не хочет. Бабушка Мария Николаевна тоже посчитала, что так будет лучше. Королев предпринял было несколько попыток примирения с дочерью, столкнулся с резким, если не агрессивным, отказом и попытки оставил. Но ведь дочь! Родная кровь! Каково ему было. Страдал. Работа отвлекала, забывался, но вспоминал и страдал.
В день ее совершеннолетия он поздравил ее. Письмо его из Капустина Яра очень точно рассказывает и о нем самом, и о его отношении к дочери, и даже чуть-чуть об отношении дочери к нему и достойно того, чтобы привести его целиком, поскольку до сих пор оно во всех публикациях цитировалось с купюрами.
«Наташа, через несколько дней наступает день твоего совершеннолетия, и ты по праву можешь считать себя взрослым человеком.
От всего сердца приветствую тебя в этот день и желаю быть достойным гражданином нашей Великой Советской Родины.
Несмотря на тяжелые испытания, которые мы все вынесли за минувшие годы, ни на один миг наша Родина не оставляла заботы о тебе. Как ни было трудно, но ты росла и училась, и жизнь для тебя была светлой127.
Помни об этом всегда и всегда люби наш народ и землю, на которой ты выросла.
Этого я тебе желаю во всем и навсегда.
Желаю тебе также радостного труда, хорошей учебы, а также счастья в твоей личной жизни.
Я не сомневаюсь в твоих успехах в учебе и работе.
Ты выбрала себе благородный путь в жизни128, и я уверен, что ты окажешься достойной своего избрания.
Личная жизнь – во многом в твоих руках, а хороших людей на свете много встретишь. Будет и большая любовь, и дружба – все это обязательно будет!
Я считаю неправильным, милая Наташа, твое поведение в отношении меня. Я прошу тебя подумать об этом хорошенько.
Я искренне и крепко тебя люблю, часто вспоминаю и очень хочу, чтобы ты снова со мною виделась и чтобы было сломано то отчуждение, которое создалось за последние годы. Ты теперь взрослая и сама многое понимаешь.
Сейчас я нахожусь очень далеко от тебя, но 10 апреля129 знай, что буду тебя вспоминать здесь, в этой пустыне. Не забывай своего отца, который тебя очень любит, всегда помнит и никогда не позабудет.
Крепко, крепко тебя обнимаю и целую. Всегда твой друг,
Сергей».
Трудный, болезненный процесс ломки того отчуждения, о котором пишет Сергей Павлович, продолжался очень долго. В 1955 году Королев жалуется в письме к Нине Ивановне: «Хочу поделиться с тобой и о Наташе. Как обидно и горько мне, что она не хочет меня знать... Очень это мне грустно и тяжело вспоминать – все же ведь дочь родная. Я знаю, ты не любишь этих разговоров, но ведь мне не с кем об этом поговорить, кроме тебя. Даже с мамой не хочу, а то еще одно расстройство будет. Может, конечно, еще пройдет время, и она поймет все как надо?»
Василий Павлович Мишин рассказывал мне, как Королев звонил Наташе с Байконура, чтобы поздравить ее с днем рождения.
– Она бросала трубку, – насупясь, говорил Василий Павлович, – а он сидел и плакал...
За десять лет жизни Королева в Подлипках Наташа ни разу не была у него дома, хотя Нина Ивановна никогда этому не препятствовала. После переезда в Москву он некоторое время жил неподалеку от Театра Советской Армии130 – была однажды, а в останкинский дом приезжала раза три за все годы. Королев не был приглашен на свадьбу дочери. В роковые дни января 1966 года она ни разу не навестила отца в кремлевской больнице накануне операции и даже в день его рождения, за два дня до смерти.
Конечно, время и житейский опыт притупляли остроту давнего конфликта. Говоря языком дипломатическим, нормализация отношений – дело медленное. Отец интересовал Наташу все больше и больше по мере того, как иногда случайно брошенные фразы приоткрывали покров тайны над его трудами: сначала она догадывалась, а потом и узнала, что отец – один из самых крупных безымянных ученых страны. Она вспомнила, как однажды еще маленькой девочкой, лежа в постели, читала роман Жюля Верна «Из пушки на Луну», как отец подсел к ней и сказал:
– А ты не думай, что это фантазия. Вот увидишь, люди непременно побывают на Луне, и это случится очень скоро...
И теперь она начинала понимать, что он тогда говорил ей правду...
Надо признать, что после смерти Сергея Павловича Наталья Сергеевна, доктор медицинских наук, лауреат Государственной премии СССР, сделала очень много для пропаганды жизни и трудов своего замечательного отца.
Но с площадей, на которых открывали памятники Королеву, из аудиторий, где проходили многочисленные научные «Королевские чтения», нам пора вернуться в прошлое, на улицу Карла Либкнехта в городе Калининграде. До останкинского особняка было еще далеко, а пока его квартира – одна комната. Однако, исследуя свое жилище, Сергей Павлович обнаружил, что некогда оно состояло из двух комнат, но одну из них «прирезали» к соседям. Королев сумел вновь ее «отрезать» и уже готовился с Ниной расположиться в этаком неслыханном просторе, но не заладилось: надо было выручать Юру Победоносцева.
Если бы мне предложили назвать фамилии друзей Сергея Павловича, я бы надолго задумался. А может быть, в конце концов, так бы никого и не назвал. Но нельзя не признать, что в круг самых близких ему людей входил Юрий Александрович Победоносцев. Эта фамилия то появляется в книге, то исчезает, потом снова появляется. Он всегда где-то близко.
Юрий Александрович Победоносцев был коренным москвичом, как и его родители. Отец окончил МГУ, преподавал физику. В голодный 1921 год семья спасалась в Полтаве, а Юра, которому было 14 лет, уже работал на мельнице под Херсоном, пас коров, короче, был уже самостоятельным человеком. В Полтаву поехал доучиваться, но и там самостоятельность не утерял – дежурил у дизеля на городской электростанции, был подручным механика в авторемонтных мастерских. Когда Королев чертил в Одессе свой планер, Победоносцев в Полтаве чертил свой. Они были ровесниками, и биографии их сходны до деталей, но сначала Победоносцев все время, выражаясь спортивным языком, на полкорпуса впереди: его планер летал на вторых Всесоюзных планерных состязаниях в Коктебеле в 1924 году, а планер Королева только в 1929-м. И легкий самолетик, авиетку, спроектировал он тоже раньше Королева и повез в Москву на суд профессора Ветчинкина. Владимир Петрович внимательно посмотрел расчеты, чертежи и еще более внимательно разглядывал автора проекта: парень без образования спроектировал хорошую машину. Ветчинкин предложил Победоносцеву остаться в ЦАГИ. Юрий радостно согласился. Он работает чертежником, механиком-лаборантом, одновременно учится в МВТУ на том же факультете, что и Королев, но курсом ниже. Готовит испытательные полеты и летает сам. Летать его учил Огородников. Однажды они полетели вместе на Р-5, вошли в «штопор», а выйти никак не могли.
