– Позвоните мне через два-три дня...
Секретарь Громова отнекивался, тянул, давал понять, что звонки ее нежелательны, но недооценил упорства Марии Николаевны (это качество Главный конструктор бесспорно унаследовал от матери) и, в конце концов передал ей записку Громова к Председателю Верховного суда СССР с просьбой принять ее.
Летом 1971 года я посетил Михаила Михайловича (он жил в высотном здании на площади Восстания) с единственной целью: узнать подробности его заступничества за Королева, известного мне лишь по рассказам Марии Николаевны.
– Весна 39-го? – переспросил Громов. – Я ездил в Берлин за медалью ... Откровенно скажу, я не помню, что мать Королева приходила ко мне, но я действительно хлопотал, чтобы ее принял Председатель Верховного суда и характеризовал Сергея Павловича как порядочного человека...
В мемуарах, опубликованных в 1977 году (см. журнал «Новый мир». 1977. № 1-3.), Громов этот эпизод вспомнил. О Марии Николаевне он пишет: «Когда-то, а точнее после моего полета через Северный полюс, она пришла ко мне на Большую Грузинскую с просьбой помочь ей встретиться с влиятельными людьми, которые могли бы устранить трагическую несправедливость, угрожающую ее сыну. Я это сделал».
Мария Николаевна решила обратиться и к Гризодубовой. Валентина Степановна – молодая, красивая, знаменитая70 – была в зените своей славы.
Только что получила она новую квартиру неподалеку от Петровского замка, еще не везде докрашенную, с газетами на полу (необходимо было предварительно очень внимательно просматривать газеты, чтобы не расстелить на полу портрет вождя. Грязный калошный след на газете мог стоить человеку жизни). Пока Мария Николаевна нашла ее квартиру, уже стемнело. Дверь открыла мать Вали Надежда Андреевна. Выслушав Марию Николаевну, всплеснула руками:
– Сережа Королев! Ну как же, такой славный мальчик, я помню его в Коктебеле...
Закричала в дальние комнаты:
– Валюша! Иди сюда. Это мама Сережи Королева. Помнишь Сережу? Вышла Валя, с распущенными волосами, в пеньюаре:
– Сережа... Ну, конечно, помню...
Отец всегда брал ее с собой в Коктебель. Она была совсем девчонка, планеристы любили ее и баловали. Феодосия, гостиница «Астория», летчики стояли под балконом, задрав головы и открыв рты, она бросала им в рот виноградины... Существуют какие-то пустяки, которые непонятно почему застревают в памяти навсегда. Черноглазый крепыш Сережа Королев. Очень хорошо плавал...
– Вы успокойтесь, что можем, мы все сделаем, – ласково сказала Надежда Андреевна. – Валя, надо написать записку в Верховный суд... Подумать только, и Сережу...
Она вела всю переписку дочери. Героине писали сотни людей, жалоб, просьб защитить, заступиться было очень много. В аппарате Верховного Совета мать Гризодубовой уже знали, говорили: «Ну, вот еще одно послание от бабушки Гризодубовой...»
Валентина Степановна отличалась характером взрывным, отчаянным и, если уж что-то решала, шла напролом – недаром она занималась в юности боксом. Могла себе позволить выходки дерзкие, куда более опасные, чем перелет на Дальний Восток. Лаврентию Павловичу Берия, например, сказала однажды:
– Если вы будете ко мне приставать, я о вас все расскажу Иосифу Виссарионовичу!
Она якобы ходила в Кремль заступаться за Сережу Королева, с большим трудом добралась до Поскребышева и взяла с него обещание, что он непременно передаст ее заявление Сталину. Трудно сказать, показывал Поскребышев эту бумагу Сталину или сам дал команду разобраться.
Рассказывая об этих страшных годах всеобщей подозрительности, доносительства, предательства идеалов и друзей, особенно приятно находить в этой грязи зерна истинного благородства. Это относится не только к Героям – Герою легче быть благородным. Молоденький Гриша Авербух, который работал с Королевым в РНИИ, сразу после ареста Сергея Павловича пришел к Ксении Максимилиановне – вот это герой! То, что в дом «врага народа» приходили Юрий Александрович Победоносцев и Евгений Сергеевич Щетинков, говорит о них больше, чем все характеристики, лауреатские дипломы и орденские книжки вместе взятые. Сейчас, по счастью, это трудно понять, но в то время поведение Авербуха, Победоносцева и Щетинкова следовало считать не просто благородным, но мужественным.
Если взглянуть на всю историю возвращения Королева с Колымы трезво, да подумать, то быстро сообразишь, что для этого недостаточно было чьих-либо хлопот. Тем более что записки Героев написаны уже после возвращения Сергея Павловича с Колымы. Главную причину изменения судьбы нашего героя правильнее искать в событиях более масштабных, в извивах политики общегосударственной.
Осудив на январском Пленуме 1938 года крутой раскат репрессий, Сталин одной рукой как бы пригрозил слишком усердному Ежову, а другой продолжал его подталкивать: аресты, ссылки и расстрелы продолжались. Но к концу 1938 года Сталин, удовлетворившись (пока!) результатами деятельности НКВД, очевидно, понял, что пора проводить вторую пересменку палачей. Все оборачивалось красиво и достойно: в январе Ежову велели поуняться, он не послушался, пусть пеняет на себя... В преддверии XVIII съезда парии Сталин не включает своего недавнего любимца в состав ЦК. 17 ноября 1938 года публикуется Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР о грубейших нарушениях социалистической законности – очередной шедевр сталинского лицемерия. Следом специальное Постановление принимает Пленум Верховного суда, в котором указывается, что «в судебной практике имели место случаи неправильного применения ст.ст. 58-7, 58-9, 58-14 УК РСФСР». В начале декабря Сталин освобождает Ежова от обязанностей наркома НКВД, давая ему еще некоторое время до ареста посидеть в кресле наркома водного транспорта.
С именем нового наркома НКВД Лаврентия Павловича Берия Королев связывал самые светлые надежды и чаяния. И не без основания! Ведь, действительно, Иванова выпустили, Петрова восстановили в партии, а Сидорова посадили в прежнее высокое кресло. Маленькие факты, налагаясь на человеческое стремление к справедливости, порождали большие слухи. Всячески поощряемые, они способствовали созданию светлого образа чекиста-либерала, верного друга и соратника великого и мудрого вождя, который просто не знал обо всех творящихся в стране ужасах, но теперь-то узнал и вот вместе с новым, пусть строгим, но справедливым наркомом начал ошибки исправлять.
Берия, который был умнее Ягоды и Ежова вместе взятых в десять раз, изучив опыт предшественников, понимал, что даже пустячная ошибка, даже небольшой перекос, малейшее несоответствие, нет, не командам, а невысказанным желаниям Сталина, будут стоить ему головы. Ясно, что в кровопускании требовался передых. С другой стороны, если брать интересующую нас грань проблемы, Берия не мог не видеть все большего внимания вождя к военной технике. Внимание было, а военных специалистов не было – кто расстрелян, кто сидит. Выпускать сидевших, пожалуй, преждевременно. Во всяком случае, нигде, ни в одном выступлении Сталина не уловил Лаврентий Павлович и намека на необходимость реабилитации. Ежов был осужден за перегибы, но жертвам этих перегибов доброе имя возвращено не было. Значит, открывать клетку рано. А вот приспособить этих умных недострелянных зеков к работе, держа их при этом за решеткой, было бы правильно. Как тут не вспомнить столь блестяще оправдавшую себя практику прежних лет, хотя бы КБ «Внутренняя тюрьма» в Бутырках. Есть в экономическом управлении люди, которые ценный этот опыт не растеряли и способны его приумножить. Если зеки сделают что-то стоящее, кто пожнет их лавры. НКВД! Кто стоит «на страже завоеваний», недоумок Ворошилов со своей конницей и тачанками-ростовчанками, или он, Берия, с новыми танками и торпедными катерами? И вождь увидит это. И оценит. Но даже если ничего из этого не выйдет, кто мешает отправить всех этих спецов обратно в рудники? Никто!
Это время с полным основанием можно назвать эпохой новой экономической политики НКВД. Очень быстро начинает выстраиваться обширная сеть шараг: всевозможных институтов, лабораторий и конструкторских бюро, в которых работали репрессированные специалисты.
