«Его в госпиталь кладут, – подумал я, – а подследственный его уже почти три десятилетия лежит в кремлевской стене».

Из вежливости пришлось выслушать жалобы отставного полковника на нашу медицину.

На том мы и расстались с Михаилом Николаевичем.

Следователя Быкова разыскать не удалось, жив ли он – неизвестно. Единственный человек, кто может сегодня рассказать о Королеве во время следствия – Шестаков. Он не расскажет никогда. Я прочитал много дел того времени, дел, которые вели следователи Клейменова, Лангемака, Глушко. Валентин Петрович Глушко неохотно, кратко, но все-таки рассказал мне, что вытворяли с ним на Лубянке. Не думаю, что для Королева были сделаны какие-нибудь послабления – кто бы и зачем делал? Я не знаю точно, как все было с Королевым, но я знаю, что было с десятками людей, равного с ним бесправия в то же время и в том же месте. Я ничего не могу здесь доказать и никого не могу обвинить. Я могу только попытаться увидеть...

Когда Сергея Павловича Королева сразу же по прибытии на Лубянку утром 28 июня 1938 года ввели в комнату для первого допроса, он увидел молодого темноволосого, черноглазого, симпатичного парня, примерно одних с ним лет и даже похожего на него плотной, кряжистой фигурой.

– Вы знаете, за что вас арестовали? – спросил он, пожалуй, с ненужной для первого вопроса надменностью в голосе.

– Нет, не знаю, – просто ответил Сергей Павлович.

– Ах ты не знаешь... твою мать!! – неожиданно страшно взревел симпатичный парень. – Сволочь! Мразь! – с этими словами он смачно, поднакопив в крике горячую слюну, плюнул в лицо Королева.

Королев бросился на него инстинктивно, не думая уже где он находится, кто перед ним, но рывок его был, оказывается, предусмотрен. Размашисто – так вратари выбивают мяч в поле – следователь ударил его сапогом в пах, мгновенно сбив с ног. Потеряв сознание, Королев еще извивался какое-то время на полу, карябал ногтями паркет, потом утих.

Когда он очнулся, рядом с парнем стоял еще один человек в белом халате. Он наклонился к Королеву, хмуря брови, пощупал его пульс, помог встать и сказал следователю:

– Страшного ничего нет.

Теперь Королев стоял у стены, а следователь сидел за столом.

– Значит так, – сказал следователь безо всяких следов прежней ярости в голосе, очень буднично и делово. – Будешь стоять на «конвейере» до тех пор, пока не подпишешь показаний.

Королев стоял до вечера. Есть не давали, пить не разрешали. Вечером пришел другой следователь, совсем молоденький, лет двадцати двух, не старше, с красивой русой кудрявой головой.

– Зачем вы себя мучаете? – спросил он Королева. – Ну, вот же черным по белому написано, что вы – вредитель. Вы поймите, вы – уже вредитель, это уже доказано следствием, понимаете? А ваше признание – вещь формальная. Вы полагаете, что, упираясь, вы делаете себе лучше? Поверьте мне, все как раз наоборот. Не помогая следствию, вы, прежде всего не помогаете себе. Неужели вам не ясно? Подпишите, и дело с концом...

– Что такое «конвейер»? – тихо спросил Королев.

– «Конвейер», – с улыбкой объяснил кудрявый, – это значит, вы будете стоять, а мы сменяться.

– Как это?.. – не понял Королев.

– Нас будет трое. Мы тут будем круглосуточно. Неужели вам не ясно? Советую подписать..

Он не пугал, действительно так и было: вечером пришел еще один, а рано утром снова тот, первый, симпатичный.

– Стоим? Молчим? – начал он весело. – А что вы такой скучный, невеселый? Небось, смеялись, когда ракеты разбивали вдребезги, когда ракетный самолет, опытную модель со своим дружком сожгли! – Чем больше он говорил, тем больше распалялся, свирепел. – Тогда, наверное, от души хохотали, а теперь вот, когда всей вашей банде хвост прижали, сразу вдруг погрустнели. Сейчас я вас пробочкой подбодрю...

В ящике письменного стола у него лежала разная пыточная мелочь: куски резиновых шлангов с металлом внутри, плетенки из кабеля со свинцовой изоляцией, бутылочные пробки со вставленными внутрь булавками так, что жало выходило наружу на два-три миллиметра.

Следователь тыкал пробкой в живот и шипел прямо в лицо:

– Напишите, кто вас завербовал... Просто на клочке бумаги.. Протокол составлять не будем... Все между нами останется... Ведь Клейменов вербовал вас? Ведь так?..

Потом вдруг снова, словно клапан какой срабатывал, срывался в крик:

– Почему молчишь, тварь?! Думаешь, нам нужны твои показания? Есть у нас показания!

И снова вкрадчиво:

– Это глупо: отпираться от вещей очевидных. Вы же инженер, можете рассуждать логично. Ну, давайте вместе разбираться. Вы работали в НИИ-3?

– Работал.

– Институтом руководил Клейменов. Троцкист. Немецкий шпион. Вредитель. Это он сам признал. Вы выполняли его указания?

– А как же можно не выполнять указаний начальника института, в котором ты работаешь?

– Вопросы задаю здесь я. А вы – отвечаете. Вы выполняли указания Клейменова?

– Выполнял.

– Слава богу! Вы понимаете, что, выполняя вредительские указания, вы тем самым совершали вредительство?

– Но ведь весь институт, так или иначе, выполнял указания Клейменова...

– Я не спрашиваю обо всем институте. С институтом мы еще разберемся. Вы за себя отвечайте. Вот ваш дружок Глушко понял, что запираться глупо и честно пишет: «Вел подрывную работу по развалу объектов, необходимых для обороны страны с целью ослабления мощи Советского Союза, тем самым подготовлял поражение СССР в войне с капиталистическими странами... Сорвал снабжение армии азотно-реактивными двигателями, имеющими огромное оборонное значение...»

– Да почему же «сорвал»? Он их доводил до ума. ОРМ-65 – хороший двигатель, я с ним работал...

– ОРМ-65? – задумчиво переспросил следователь, листая бумаги дела. – Есть и ОРМ-65. Вот слушайте: «В 1936 году Глушко с целью оправдать свою бездеятельность подготовил для сдачи азотно-реактивный двигатель ОРМ-65 для установки на торпедах и ракетоплане, который им же, Глушко, вместе с Королевым при испытании был взорван с целью срыва его применения в РККА...» Очень интересно получается. Значит, вы признались, что работали с двигателем ОРМ-65, так?

– Работал. Можете посмотреть протоколы горячих испытаний...

– У нас с вами свои протоколы. И не менее горячие! Итак, вы признаете, что работали с ОРМ-65, а Глушко признает, что работа эта – вредительская. Стало быть, вы кто? Вредитель! Зачем взорвали двигатель? А? Говорите честно. Ведь легче будет...

– Да ничего мы не взрывали! Он цел! Можете поехать в институт и посмотреть...

– Куда мне ехать, я сам решу. Не мое дело по институтам ездить, а мое дело получить от тебя показания, узнать, кто там еще затаился в вашем институте. И ты мне их назовешь! Всех назовешь!!! Назовешь, выблядок фашистский!!!

Весь налился кровью и, как-то боком подскочив к Королеву, резко и очень сильно ударил в лицо, сбив с ног.

Очнулся, когда облили холодной водой.

Следователь сидел за столом, перебирал бумаги, мурлыкал себе под нос: «Ты постой, постой, красавица моя, дай мне наглядеться, радость, на тебя...»

Щека Сергея Павловича чуть прилипла к полу от засыхающей крови. Когда он зашевелился, следователь проворно поднялся из-за стола, подойдя совсем близко, молча ударил ногой в лицо... Королев очнулся под утро от укола шприцем. Врач сказал, что надо быть осторожнее: очевидно, он так побился, споткнувшись на лестнице. Королев плохо разглядел врача: все лицо заплыло и от глаз остались щелки.

В феврале 1988 года я беседовал с членом-корреспондентом Академии наук СССР Ефуни. Сергей Наумович рассказывал мне об операции 1966 года, во время которой Сергей Павлович умер. Сам Ефуни принимал участие в ней лишь на определенном этапе, но, будучи в то время ведущим анестезиологом 4-го Главного управления Минздрава СССР, он знал все подробности этого трагического события.

Анестезиолог Юрий Ильич Савинов столкнулся с непредвиденным обстоятельством, – рассказывал Сергей Наумович. – Для того чтобы дать наркоз, надо было ввести трубку, а Королев не мог широко открыть рот. У него были переломы двух челюстей...