Король приехал навестить кардинала и вошел к нему в сопровождении Вилькье и нескольких адъютантов. Ришелье, увидев подходящего к постели короля, немного приподнялся.

- Государь, - сказал он, - я знаю, что мне пришла пора отправиться в вечный, бессрочный отпуск, но я умираю с той радостной мыслью, что всю жизнь посвятил на благо и пользу отечества, что возвысил королевство вашего величества на ту степень славы, на которой оно теперь находится, что все враги ваши уничтожены. В благодарность за мои заслуги, прошу вас, государь, не оставить без покровительства моих родственников. Я оставлю государству после себя много людей, весьма способных, сведущих и указываю именно на Нуайе, де Шавиньи и кардинала Мазарини.

- Будьте спокойны, г-н кардинал, - ответил король, - ваши рекомендации для меня священны, но я надеюсь еще не скоро употребить их.

При этих словах кардиналу была поднесена чашка с яичными желтками. Король лично подал ее кардиналу.

После того, как король ушел из покоев Ришелье, кардинал попросил. Что бы к постели подозвали мэтра Шико.

Услышав имя медика Ядвига отпустила кубок, подняла голову и стала внимательно слушать.

Досточтимый мэтр подошел с некоторым испугом к постели больного.

- Шико, мой дорогой, я вас прошу не как врача, а как друга, сказать мне откровенно, сколько остается мне еще жить? - спросил кардинал у медика.

- Вы меня извините, Ваше Высокопреосвященство, - отвечал лекарь, - если я вам скажу правду?

- Для того-то я вас и просил к себе, - заметил Ришелье, - ибо к вам одному имею доверенность. И вы, мэтр, знаете почему…

- Ваше Высокопреосвященство и возлюбленный падре! - с каким-то тихим отчаянием начал отвечать Шико, - Через сутки вы или выздоровеете или умрете. Я думаю, что это кризис.

- Благодарю, - свистящим шепотом произнес Ришелье, - все бы вы давали такие точные ответы!

К вечеру лихорадка значительно усилилась и пришлось еще два раза сделать кровопускание. В полночь Ришелье пожелал причаститься. Когда священник приходской церкви Сент-Эсташ, где кардинал был крещен после рождения, вошел со святыми дарами и поставил их вместе с Распятием на стол, специально для того приготовленный, кардинал сказал:

- В скорости я предстану перед Судией, который будет меня судить строго! Путь осудит меня он, если я имел иные намерения, кроме блага церкви и государства!

Больной причастился, а в 3 часа был соборован. Со смирением отрекаясь от гордости, бывшей опорой всей его жизни, он обратился к своему духовнику:

- Отец мой, говорите со мной как с великим грешником и обращайтесь со мной как с самым последним из ваших прихожан.

Священник велел кардиналу прочитать "Отче наш" и "Верую", что тот исполнил с большим благоговением, целуя Распятие, которое держал в руках.

А прекраснейшей из герцогинь Парижа, мадам д'Эгийон сделалось дурно, подруга ее госпожа Вижан проводила герцогиню домой, где ей пустили кровь.

4 декабря врачи перестали давать лекарства. Однако племянница привезла какого-то врача, который дал кардиналу странную блестящую пилюлю, и тому полегчало.

Все вздрогнули ибо основание кубка сжимаемого Ядвиго со страшной силой с треском распалось.

- Cholera! - прошептала миледи Сомерсет, - Это очевидно "вечно живущее лекарство" - пилюля из ртути и других ядовитых соединений! Jezu! Как я ее ненавижу… Продолжайте, любезный граф!

Сам Ришелье не верил своему мнимому выздоровлению.

В полдень он едва слышно произнес склонившейся над ним племяннице:

- Моя горячо любимая Ла-Комбалетта, я ухожу… Мне тяжело и не хотелось бы видеть своим посмертным взглядом страдания дорогой для меня… Прошу оставить меня… Молю!

Герцогиня предчувствую свой близкий обморок тотчас вышла. Едва племянница закрыла за собой дверь, как кардинал впал в беспамятство.

- Так умер наш великий министр! Многие его осуждают! Но только не ваш покорный слуга! Ибо наш великий кардинал, несмотря на все свои сомнения, понимал, что нужно действовать так, словно у него их нет! И он старался сделать Францию великой страной! - закончил Айала.

- Дорогой мой супруг! - Ядвига положила обломки кубка на стол, - Разрешите мне покинуть вас и милостливого графа!

- Да, драгоценная моя, иди и отдохни! - любезно отправил жену Сомерсет.

Ядвига вместе с камеристкой вышли из каюты герцога. Мадлен-Сесиль пошла в свою каюту, а герцогиня Сомерсет отправилась на палубу, заверив камеристку, что с ней ничего не случится.

Холодный декабрьский ветер принес мелкий снег, который осыпал пол палубы сделал тот скользким. Полячка закутавшись в меховой плащ крепко держалась левой рукой за перила, а с правой периодически слизывала выступающую кровь на ссадине. Треснув кубок снес кожу на косточке указательного пальца. Глаза женщины были сухие, но губы кривились и дрожали.

- Как ты все рассчитал! Да… Теперь я могу спокойно обращаться к тебе на ты! А тогда это получалось трудно! Теперь тебя нет! Грешник и святой в одном лице! Ты отрекся от меня! Ты отдал меня другому! Ты все решил за меня… И умер…

Она со всех силы стукнула по ограждению. Слез не было. Но такая мутная тоска поднималась в душе, что в какой-то миг бедной женщине захотелось бросится в холодные темные воды.

- Я никогда не скажу тебе тех слов, что хотела сказать! Я гневила Господа нашего не далее как вчера, когда в тоске вымысливала, что лучше бы Дави был девочкой и тогда я смогла бы хотя бы жить во Франции. Пусть бы мы так не встречались. Но я бы постоянно слышала о тебе, знала бы, что ты рядом. А может и смогла бы лечить тебя. Господи! Прости меня закореневшую во грехе! Но лучше бы я отравили это дурру племянницу! Тогда твоя смерть не была бы такой страшной!

- Вы не боитесь, Ваша Светлость, что вас унесет холодный северный ветер? - раздался насмешливый мужской голос из темноты.

- Это вы, граф? - спросила Ядвига, - вам наскучило общество моего супруга и вы тоже решили прогуляться?

- Ах, дорогая герцогиня, - де Айала приблизился у герцогине так, что его стало видно в сгущающихся сумерках, - когда вы сломали кубок, то я сделал вывод, что вы, мадам, очевидно, та самая герцогиня, чьи пакеты я доставлял в Париж маркизу Рошфору.

- Вы, сударь, весьма проницательны! - ответила полячка.

- Все мы обучались одному искусству у великого человека, который ныне почил в бозе! Вижу, что вы его ценили высоко. А потому, что я невольно услышал, я понял, что он также ценил вас.

- И как много вы услышали, граф? - надменно спросила миледи Сомерсет.

- Я, мадам, оказался на палубе именно в тот момент, когда бы сожалели, что не отравили племянницу. И тогда я сделал вывод, что вы были достаточно близки и к этой даме и, что вполне естественно, к Его Высокопреосвященству.

- И вы, синьор, не услышали большего?

- Даже если я и слышал то, что не предназначено для моих ушей, я, поверьте мне, миледи, сумею сохранить тайну. Хоть я и испанский граф, но матушка моя была француженкой. Отец же всю свою жизнь посвятил пьянству и распутству. Он умер оставив нас нищими, хорошее еще, что я был единственным ребенком. Матушка могла каким-то образом жить за долги и сводить концы с концами. Кардинал же Ришелье, мир его праху, дал мне возможность подняться! Выкупить свое испанское поместье. И честно служить родине моей матушки. Поэтому я считаю себя честным человеком, а не предателем.

При упоминании имени умершего министра Ядвига снова потеряла контроль над собой.

- Тогда, любезный граф, послушайте! Послушайте меня одну минутку! Мне не с кем поговорить! Я всегда одна! Я всегда была очень несчастна, правда. Это не слова, это бедное переполненное сердце изливается наружу. Таких, как я, не очень-то жалеют, и это несправедливо. С юности я стала разменной монетой. Моя семейная жизнь началась с того, что меня изнасиловали и изуродовали. Затем меня вроде бы спасли, но, опять таки, не ради меня самой. Герцог Лианкур, наверное, так же как и вы, синьор, хотел выкупить свои поместья и зажить спокойной жизнью. А для этого ему надо было найти себе достойную замену. Он был моим другом, но думал о себе, не обо мне. Мне в моем положении нужно было сердце, которое бы полюбило меня.