У Анжелики понемногу отлегло от сердца. Разделив свое волнение с другими, она словно уменьшила его, да и госпожа Жонас своими разговорами не давала ей вернуться к мрачным мыслям.

— Мужчины очень выносливы, нам даже трудно себе представить насколько. А мы, женщины, сидим дома и делаем из мухи слона… Ну подумайте сами: холод, снег, расстояние, они не так уж страшны, если это ненадолго. У них, у мужчин, толстая кожа, горячая кровь и холодный ум. Разве вы когда-нибудь видели, чтобы мессир граф проявил хоть малейшие признаки усталости или страха? Лично я — нет!..

— Я все понимаю, — сказала Анжелика, нюхая настойку и отхлебывая ее маленькими глотками, — но ведь в лесу так легко заблудиться, тем более в такую пургу.

— Заблудиться! Если б они заблудились, меня бы это удивило!.. Разве мессир Рескатор не лучший кормчий всех океанов? Уж мы-то о нем кое-что знаем, не правда ли? А эта пустынная равнина мало чем отличается от моря, и звезды, между прочим, тоже всегда на своих местах и послужат тем, кто разбирается в небосводе. Синьор Поргуани сказал мне, что мессир граф взял с собою свой секстант.

— О, неужели? — воскликнула Анжелика, ободренная этой новостью.

И вдруг она снова помрачнела:

— Но ведь пурга, ночь. Этот адский снег заметает все следы и прячет звезды.

— Они найдут какое-нибудь укрытие, может быть, спрячутся в индейской хижине и переждут там пургу. А днем отыщут дорогу. Ведь не зря мессир граф такой ученый, да и Флоримон, разве он может заблудиться!

— Да, верно, с ним Флоримон, — повторила Анжелика, силясь улыбнуться.

Она закрыла глаза; госпожа Жонас приняла из ее рук чашку, взбила подушки и заплела ей волосы, чтобы она чувствовала себя покойно.

— Как мне благодарить вас? — пробормотала Анжелика, которую уже окутывала сонная нега.

— За что? Все справедливо, просто пришло наконец время позаботиться и о вас немного, мой бедный ангел, ведь вы столько носитесь с нами, — взволнованно сказала госпожа Жонас.

В этот вечер Анжелика поняла, какое место занимает она в сердцах обитателей Вапассу. В благодарность за то, что она все это время наделяла их мужеством, помогала им, поддерживала в них терпение, хорошее настроение, веселость, они теперь взяли на себя заботу о ней.

— Мужчины сказали, что, если завтра мессир граф не вернется, — добавила госпожа Жонас, — они снарядят отряд и отправятся им навстречу.

— Но ведь они даже не знают, в какую сторону он ушел…

— Они догадываются. Он ушел на север, по следу этого похвальбишки Пон-Бриана…

Анжелика открыла глаза и пристально посмотрела в раскрасневшееся лицо госпожи Жонас, потом в отчаянии закрыла лицо руками.

— Это я во всем виновата, — простонала она. — Но чем прогневила я небо, коль скоро, казалось бы, здравомыслящий мужчина счел себя вправе прийти сюда и оскорбить моего супруга в его собственном доме? Госпожа Жонас, умоляю вас, будьте искренни, скажите мне, разве в моем поведении было что-нибудь такое, что могло, пусть хоть немного, побудить лейтенанта так неуважительно отнестись ко мне?

— Нет, ясно же, нет, и не вздумайте казнить себя… Я прекрасно вас знаю, голубушка, я наблюдала вашу жизнь и в ЛаРошели, и на судне, ис мужем, и без мужа. И всегда и везде находились мужчины и такие, которые считали, что вы можете оставаться благоразумной, и такие, которые допускали, что не можете. Просто вы очень красивы, но это же не ваша вина. Но именно ваша красота и порождает недоразумения.

— О, он всегда был и будет эгоистом, — воскликнула Анжелика, — что ему мои муки! Он следует лишь своим побуждениям, своему кодексу чести, он уходит, даже не предупредив меня… и если он…

— Вы не смогли бы так любить его, если бы он был иным. С мужчиной более хладнокровным вам было бы покойнее, слов нет, но вы бы меньше его любили, поверьте мне. Ваша доля прекрасна… Но так уж повелось испокон веков — сокровище всегда вызывает зависть.И вас не должно удивлять, что кто-то пытается нарушить ваше счастье… Ну, хватит разговоров. Я побуду эту ночь с вами. Если вы проснетесь и вас будет мучить бессонница, мы опять чуточку поболтаем.

Они умолкли, слушая, как скрипят балки, как за окном завывает ветер, как рушатся с раздирающим душу треском деревья. Временами порывы ураганного ветра вдруг затихали, словно придушенные пушистыми сугробами снега. А сугробы, должно быть, становились все выше.

— К утру нас совсем занесет, — сказала госпожа Жонас.

Они уснули наконец, потом проснулись, вполголоса поговорили немного о Ла-Рошели, о людях из Голдсборо и о всяких неотложных мелких хозяйственных заботах.

— Надо бы попросить Кловиса сделать нам второй утюг, — сказала госпожа Жонас, — но у него такой скверный характер!

— Однако только у него и получаются хорошие утюги — и легкие, и в то же время достаточно тяжелые. И в них никогда не приходится без конца раздувать угли.

Утро наступило тихое. Измученный мир еще не осмеливался вернуться к жизни. В комнатах форта было сумрачно, потому что снег завалил окна. Но как только, не без труда, правда, отворили входную дверь, торжествующий зимний день, окрашенный перламутром и золотом, ворвался в залу. Природа улыбалась, и в сиянии ее девственной красоты было столько чистой белизны снега, атласной синевы неба, золотисто-желтого солнца и совершенства мягких очертаний возвышающихся вокруг деревьев, напоминавших длинные обгоревшие восковые свечи.

— Не ходите туда, не трогайте, смотрите, как красиво! — закричала Онорина, а сама тотчас же побежала на белый ковер и принялась с наслаждением кувыркаться на нем.

Мужчины, вооружившись лопатами, откинули снег от входа. Местами, особенно с той стороны, откуда дул ветер, его навалило до крыши. Они мужественно сражались с огромными сугробами, барахтались в этом очаровательном холодном плену, и человеческое дыхание маленькими полупрозрачными облачками поднималось над погребенной под снегом землей.

Анжелика с ликованием воспринимала сейчас радужную красоту окружающей природы, словно забыв о том, что эта природа таит в себе смертельную угрозу. Она решила, что в такой день не должно быть места ни печали, ни отчаянию.

Утро было уже в разгаре, когда она вдруг услышала крик и опрометью выскочила из дома. Все показывали друг другу на прибрежную скалу, от которой в эту минуту отделялась огромная снежная глыба.

— Обвал…

— Но отчего обвал, отчего? — заорал Жак Виньо. — Посмотрите, госпожа графиня. Это они!..

И тогда все увидели на черном и крутом лике скалы две человеческие фигуры: они медленно спускались с одного уступа на другой, цепляясь за ветви деревьев и кустов.

— Это они!..

Мужчины издали победный клич и стали бросать в воздух свои меховые шапки. Потом они решили бежать к подножию скалы, но им тут же пришлось вернуться, так как без снегоступов нельзя было ни шагу ступить. Пришлось отказаться от мысли идти навстречу путешественникам, и время, которое прошло, пока они сами не подошли к форту, тянулось бесконечно долго.

И вот они появились, совсем близко, живые.

Анжелика вела себя как безумная. Она зачем-то пошла в дом, потом выбежала во двор, потом снова вернулась в залу и долго кружила по ней. Наконец, вспомнив, зачем пришла сюда, она схватила бутыль водки, которую они хранили в ларе под замком, и пулей вылетела на порог.

Жоффрей де Пейрак уже подходил к двери. Их взгляды встретились. На его заросшем бородой лице блуждала слабая улыбка, оно показалось ей исхудавшим, словно искаженным гримасой, и на нем выделялись лишь бледные следы шрамов да его темные, горящие лихорадочным блеском глаза. Он неотрывно смотрел на нее.

Он смотрел на нее, безразличный ко всему вокруг, он разглядывал ее, как будто она была единственным живым существом в мире. И для нее он возник, словно солнце, без которого для нее нет жизни, и она тоже не видела никого, кроме него. Виньо пришлось взять у нее из рук бутыль.

— Выпейте, мессир граф, — сказал он, наливая полную чарку и протягивая ее хозяину.