Но в предвкушении этого блаженства они не должны были забывать о всех сложных ритуалах, сопровождавших столь важные переговоры, от которых зависело все будущее ирокезского народа.

Анжелика призналась мужу, что ей очень бы не хотелось присутствовать на сегодняшней церемонии. Хотя она немало способствовала приближению этих переговоров, она считала, что ее присутствие на них отнюдь не обязательно. Убеждая мужа, она сказала, что, как объяснил ей Перро, женщины, хотя по законам ирокезов они и имеют право голоса, никогда не присутствуют на совете мужей, а за них выступают там их посредники, чаще всего кто-нибудь из юношей. Кроме того, ее с самого утра мучает мигрень, и ей даже подумать страшно, как вынесет она эти несколько томительных часов сидения с индейцами.

В конце концов Жоффрей согласился, ответив, что, если сами вожди не потребуют ее присутствия на переговорах, она может удалиться. Честно говоря, ее больше всего пугала мысль снова оказаться рядом с Уттаке. Со Сванисситом она чувствовала себя легче и даже попросила Никола Перро передать старому вождю несколько венецианских жемчужин, которые они приготовили утром с Онориной.

Увидев, что стороны обменялись приветствиями и сейчас начнутся переговоры, она незаметно вернулась к себе и провела вечер со своими друзьями и детьми; время от времени к ним кто-нибудь приходил и рассказывал, что происходит на переговорах.

Оттого что Сваниссит был безумно голоден, а с кухни доносились дразнящие воображение запахи, искушая его желанием скорее оборвать свои речи, он из гордости и самолюбия продолжал говорить; и хотя его красноречие давно перешло все границы человеческого терпения, де Пейрак спокойно внимал ему.

Сначала он на все лады повторял, что сегодня с ними здесь нет Тахутагета, потому что он оставил его во главе своих войск. Одни отряды находятся неподалеку, в лесу, другие начали переправляться через реку ниже по течению. Их много, очень много, наверно, целая тысяча, французы из Квебека даже не представляют, сколько воинов у Сванмссита.

И если он, Сваниссит, только узнает, что Человек Гром хочет обмануть его, что все его обещания были лживыми, что он старается ослабить ирокезов, склоняя их закопать томагавк войны, чтобы французам было легче разгромить их, пусть пеняет на себя! Ирокезы не уйдут из Катарунка, не насладившись местью. Кое-кого они поджарят, кое-кому «поправят прически».

— У вас тут есть хорошие шевелюры, — сказал он. — И у тебя, и у твоих сыновей, и у твоей жены. Нет-нет, сам я не стану снимать с нее скальп! — вскричал он, словно уже наступил момент действовать. — Я тебе уже говорил, и ты должен это запомнить: ни разу в жизни я не убил и не снял скальпа с женщины или ребенка. Я так и умру, не взяв на душу этот грех, не нарушу древних законов наших предков. Но наши молодые воины забыли эти законы, — добавил он, с презрением взглянув на своих собратьев, хотя все они уже были люди в возрасте. — Они всему учатся у белых, они перестали уважать тех, кто дает им жизнь, от кого зависит все будущее, они дошли до того, что прибивают скальпы убитых женщин у входа в свои вигвамы. Скоро ирокезы станут такими же подлыми и бесчестными, как и вы, белые.

Де Пейрак невозмутимо выслушал весь поток угроз и оскорблений. Он понимал, что эти злобные излияния скрывают лишь неуверенность Сваниссита, и постарался успокоить его. Не известно, сколько еще продолжались бы их разглагольствования, если бы вдруг не испортилась погода. Налетел порывистый ветер, над рекой и озерами поднялся густой туман, стремительно нахлынув на землю, он затопил ее до самых горных вершин.

Пришлось срочно собирать разложенные на земле подарки, оружие и нести их в форт.

Там в зале уже пылал жаркий огонь в очаге. Столы ломились от яств. Жирное мясо, благоухающий вареный маис, маринованные ягоды ждали гостей. В воздух поднялся голубой дымок табака, и прозрачная влага наполнила кубки.

По велению графа вход в этот рай был разрешен лишь испытанным мужам, закаленным флибустьерскими оргиями и языческими пиршествами.

Флоримон и Кантор в их число не попали, юношей отослали во флигель, где за праздничным столом собрались женщины, дети и все те, кто не выносил излишеств в спиртном.

Анжелика от всего сердца рассмеялась при виде растерянных и смущенных физиономий своих сыновей. Вскоре к их компании присоединился бретонец Жан, который храбро признался, что он не большой любитель водки и его пугают порции вареной медвежатины, а когда он наблюдает обжорство индейцев, его начинает тошнить.

Так же радушно они приняли и мальтийца Энрико Энци. У него была больная печень, доставлявшая ему много неприятных моментов в жизни, но, так как его товарищам было хорошо известно, как ловко орудует он кинжалом, не многие решились бы посмеяться над ним, когда, пожелтев, он с ужасом отталкивал от себя стакан вина или водки.

Дамы постарались, чтобы вечер в их обществе прошел весело. Было много музыки, играли на флейте и на гитаре, без конца заставляли петь Кантора, и все дружно подпевали ему. К чаю подали оладьи и конфеты из жженого сахара, куда для аромата добавили чуть-чуть аниса.

Мэтр Жонас рассказал страшную историю об оборотне, известную в его родных краях. Несколько раз он внезапно останавливался на полуслове, но совсем не потому, что забывал свою сказку. Напротив, он слишком хорошо ее помнил — в последний раз он рассказывал ее своим двум мальчикам, похищенным иезуитами… Он мужественно довел ее до конца, и интерес, с каким все его слушали, был для него лучшей наградой. Флоримон и Кантор вместе с детьми умоляли его рассказать еще что-нибудь такое же захватывающее.

Потом все разошлись спать. Анжелика посоветовала сыновьям остаться у нее, здесь они лучше отдохнут, чем в большом доме, где сейчас стоит такой гвалт. Завернувшись в одеяла, юноши улеглись прямо на пол, поближе к огню.

Нависший туман клонил людей в сон. Он окутал землю мягким покровом, в котором тонули все звуки, неожиданно раздававшиеся в тревожной тишине ночи.

Со всех четырех смотровых площадок форта часовые тщетно старались разглядеть, что происходит за палисадом, там слышался какой-то скрип, бульканье, вернее, до них долетало сквозь ватное одеяло тумана лишь эхо этих неясных и непонятных звуков. Возможно, просто у реки истошно квакали лягушки, и в лесу кричал козодой и ухали совы.

Оттого что вокруг форта не было больше вигвамов, ночь казалась еще темней и глуше. В прошлые ночи сквозь туман мерцали огни, тянуло дымком, слышался детский плач. Сейчас все было мертво кругом. Форт Катарунк затерялся в туманной мгле, как потонувший в волнах океана корабль.

Катарунк окутал туман. Туман за окнами. Туман в доме. Ледяной туман висит в воздухе, теплым туманом наполнился дом. Над фортом — густая завеса тумана, сквозь которую с трудом пробиваются мерцающие холодные звезды, комнату застилает голубой туман табачного дыма.

За окном сырой, пронизывающий до костей туман покрывает огромные пространства, он ползет над темной землей, крадется, как дикий зверь, готовый напасть на жилище человека, а в зале, где идет пир, туман пропитан запахом душистого табака; здесь можно курить сколько душе угодно, с отупевшей головой на сытый желудок.

Сваниссит счастлив. Старый сенека наелся до отвала. Он почти не пил: его всегда страшила необоримая, дурманящая власть водки. Он не хотел ни вина, ни пива. Но зато с каким наслаждением запивал он маисовую кашу студеной водой из глубокого колодца, чуть пахнущей землей! Он так устал от войны и так долго, голодал, что сейчас обилие пищи и выкуренный табак подействовали на него, как горячительные напитки. Старый сенека захмелел, как и все остальные. Ему представлялось, как он приносит ожерелье-вампум на совет матерей и старейшин. Он подумал о полученных подарках, о взаимных обещаниях…

Он думал о Стране Великих Охот, что ждет своего доблестного воина по ту сторону жизни. Сердце его блаженствовало… Ему казалось, что именно такие радости найдут ушедшие в иной мир души. Больше ему нечего было желать! И даже… Вот неожиданность! Перед ним появился Модрей, тот самый мальчик, которого он когда-то называл своим сыном.