В Вапассу трудились, как в муравейнике.
Жоффрей де Пейрак сам занимался всем — руководил плотниками и каменщиками, давал советы дубильщикам кожи и столярам, и нередко можно было видеть, как он берет в руки длинный топор лесоруба и валит дерево несколькими точными и сильными ударами, словно он решил один на один встретить мятежную природу и в единоборстве победить ее.
И вот, хотя об этом и не было речи, работа все время продолжала связывать их, ибо благодаря ей они познавали друг друга, благодаря ей они забывали о себе, благодаря ей они подготавливали себя друг для друга. Де Пейрак догадывался о смятении Анжелики. Он заметил, что от чрезмерной усталости ее временами одолевают сомнения и тогда все видится ей в мрачном свете.
В такие минуты призрак Каина, застигнутого бурей, снова неотступно преследовал ее.
«А если и впрямь Бог против нас? — нередко думала она. — Если мы и вправду прокляты? Приговорены заранее, куда бы ни пошли, я или он?.. К чему же тогда бороться?..» И еще ей вспоминался исполненный ненависти взгляд какого-то странного существа, притаившегося в кустах на берегу озера в тот день, когда она купалась там, застывший взгляд, который буквально пронзил ее и отравленной стрелой проник в сердце. Это воспоминание часто преследовало ее. И случалось, что, возвращаясь из леса, она останавливалась на опушке, чтобы перевести дух и оглядеться.
По левую руку от жилища, у подножия двух холмов, покрытых зияющими чернотой дырами или свежими синеватыми рубцами, виднелись какие-то странные сооружения — колеса и стоящие торчком брусья, напоминавшие орудия пыток, орудия кошмара. Вершину одного из холмов венчал крошечный лесок, откуда днем и ночью, словно из кадила, не переставая тянулся тонкий дымок. Анжелика знала, что там, в этом леске, расположены хижины углежогов, нечто вроде приподнятых над землей глиняных сводов, прикрывавших пышущие жаром от непрерывного горения дрова — бузину и березу, — из которых рудокопы получали уголь, необходимый для их работ.
Жилище, где, словно в Ноевом ковчеге, предстояло жить новым колонистам, выступало из земли на краю мыса, и теперь можно было совершенно отчетливо видеть его крышу из белой дранки и поднимающиеся ввысь четыре высокие каменные трубы.
Когда Анжелика думала о предстоящей зиме, ее тревожила еще одна мысль. Несмотря на все те хорошие качества, которые она открыла в людях де Пейрака, большинство из них оставались мужланами, грубыми, несговорчивыми, иными словами, они вызывали беспокойство. Когда они все вместе будут жить в форте, к чему приведут теснота их жилища, несхожесть характеров, лишения, отсутствие женщин? Не породит ли это обстановку, которая отравит им существование?
В Пуату во время восстания ее крестьяне, помнится, ненавидели тех, кто, как им казалось, были ее любовниками: Ла Мориньера и барона Круассе…
А здесь ситуация сходная. Сдержанность, которую мужчины пока что проявляли по отношению к жене своего хозяина, может в один прекрасный день превратиться в чувство совсем иного рода. Анжелика прекрасно понимала, что та отчужденность, с какой муж держится с ней в присутствии других, объясняется его нежеланием пробудить в этих одиноких мужчинах ревность.
Госпожу Жонас тоже тревожили подобные мысли, она беспокоилась за Эльвиру
— ведь молодая женщина пребывала в самом подходящем для ухаживаний возрасте. До сих пор мужчины держались с ней учтиво, но кто знает, что будет, когда они поселятся все вместе и ими завладеет тоска…
Однажды Жоффрей де Пейрак взял Анжелику за руку и повел на берег озера. Сухой прохладный вечер был очарователен.
— Вы чем-то озабочены, душа моя? Я вижу это по вашему лицу. Доверьте мне ваши беды!..
Немного смущаясь, она рассказала ему о страхах, которые иногда одолевают ее. Прежде всего, не окажутся ли злой рок и неудача сильнее, чем их мужество?
Голод, холод, работа? Нет, этим ее не запугаешь. Разве та жизнь, которую долгими зимами они вели в Монтелу, так уж разительно отличалась от того, что ждет их здесь? Оторванность от мира, изнурительный труд и постоянная угроза нашествия бандитов, так же, как здесь индейцев или французов, — разве это не порождало ту же атмосферу опасности и тревоги? Нет, не это ее беспокоит… Она любит Вапассу…
Он понял, о чем она умалчивает.
— Вы боитесь проклятия, которое меня преследует? Но, любовь моя, никакого проклятия нет. Абсолютно никакого проклятия. Напротив, есть лишь некоторые разногласия между теми, кто задержался на путях незнания, и мною, которому Господь пожелал осветить неведомые пути. И если даже мне придется поплатиться за это гонениями, я не пожалею о том, что Господь оказал мне эту милость. Я пришел в эти страны, чтобы сделать их богаче. Разве в этом есть что-нибудь неугодное Создателю? Нет. Так не будьте же суеверны и подозрительны к Богу. Вот в этом коренилось бы зло…
Он вытащил из камзола маленький золотой крестик, который снял недавно с шеи убитого патсуикета.
— Взгляните-ка сюда… Что вы видите?
— Крестик, — ответила она.
— Так вот, меня поражает, что он золотой… А я видел много подобных миниатюрных украшений на туземцах, кресты и другие вещицы, с тех пор как решил изучить страну. Я получил лишь единственное объяснение по этому поводу: украшения эти якобы подарены местным жителям матросами из Сен-Мало, приходившими к их берегам. Но оно меня не удовлетворило. Наши бретонцы не настолько щедры. Для подарка вполне хватило бы и медного крестика. Кресты изготовлены здесь, а это свидетельствует о том, что в этих странах, где алчные испанцы, развращенные сокровищами инков и ацтеков, не нашли ничего, все-таки есть и золото и серебро. Правда, золота видимого, которое лежит на поверхностив самородках, что вымывают в ручьях, — ничтожная малость, но, возможно, много золота невидимого, притаившегося в недрах земли. Кресты сыграли свою роль. Я разгадал эту загадку. Как видите, они навели меня на след. Вапассу — самый богатый из моих рудников, но у меня есть и другие, почти повсюду в Мэне. Теперь, когда я знаю, что губернатор Канады неусыпно следит за мною, мне надо поторопиться, чтобы заставить мои находки приносить плоды…Я рассчитывал с полным комфортом устроить вас в Катарунке. Однако, придя сюда, мы выиграли время. Нам нужно пережить зиму, это будет тяжело. Но здесь нашим единственным недругом будет природа. Но природа же принесет мне могущество. Когда-то я был богат, но не имел власти. Теперь мне еще нужно приобрести богатство, чтобы иметь право жить. И мне легче будет достичь этого в Новом Свете, нежели в Старом.
Некоторое время он неторопливо шагал вдоль озера, крепко прижимая к себе Анжелику, потом вернулся к разговору.
— Послушайте меня, моя дорогая, мы все здесь — висельники, и именно потому мы выживем. Я собрал этих мужчин, ибо знаю, им известна цена терпения. Тюрьма, галеры, неволя, глубина нравственного падения, которое они постигли в компании самых гнусных отбросов человечества, — все это превосходная школа терпения… Пережить здесь долгие зимние дни, иногда с пустым желудком? Они все способны на это. Они способны и на большее… Холод, голод, теснота?.. Что это для них? Они знавали худшее… Может быть, вы тревожитесь, что будет тяжко детям? Но если у детей есть все необходимое и они чувствуют, что окружены любовью, они не будут страдать. Когда сердце ребенка ублаготворено, он необычайно вынослив. Я верю и в ваших друзей супругов Жонас… Эти люди тоже знают, что такое терпение. Долгие годы ждали они возвращения своих сыновей. Но однажды пришел день, когда они поняли, что больше не увидят их. Никогда. И они пережили этот удар. А Эльвира? Я согласился взять с собой эту молодую женщину потому, что она сама умолила меня об этом. И я знаю почему. Она больше не в силах была оставаться со своими земляками из Ла-Рошели, считая их виновными в смерти мужа. Ведь именно они вовлекли его в бунт, который я вынужден был подавить, в результате чего ее муж был убит. Здесь она придет в себя скорее, чем в Голдсборо. Впрочем, я думаю, когда она решилась покинуть побережье и отправиться с нами, ею руководило то же чувство, которое толкнуло на это и супругов Жонас. Я охотно принял обеих женщин в наше мужское сообщество. Я хотел, чтобы у вас были подруги, с которыми вы могли бы обсуждать свои женские дела. А дети Эльвиры стали бы товарищами в играх для Онорины, чтобы она чувствовала себя менее одинокой теперь, когда я завладеваю вами.
