— Хорошо, хорошо, — соглашался Ефим. Где же здесь подлянка? Или он, дуя на воду, откажется от сделки века?

— Единственный момент, — вкрадчиво начал гость («Вот оно», — подумал Береславский), — но очень важный. Нам по ряду причин нужно, чтобы договор был заключен июлем, то есть двумя месяцами назад.

— Почему?

— А вам какая разница? Это ж наши внутренние проблемы.

— Это так. Но уж больно велик договор. Вот и интересуюсь.

— Тут тайны-то нет. Мы планировали работу с вами еще в июле. Тогда же подготовили договор. Ваши прайсы нас полностью устроили. — Он тряханул зелеными листами, которые достал из портфеля. — Потом собирали справки. Проверяли вас, — улыбнулся Марк Григорьевич.

Все. Дальше не надо. Летний прайс был в желтых тонах. А этот напечатан три дня назад. Буквально за день до нападения на Сашку. Ефим вдруг почувствовал себя немножечко антисемитом.

Г-н Рейзман не понял причины изменения настроения. А объяснять что-либо Ефим не собирался.

— Извините, Марк Григорьевич. Мы не сможем работать с вашей фирмой.

— Почему же?

— Из чисто антисемитских соображений, — нахально и отчасти честно ответил Береславский.

— Вы что, с ума сошли? — Тот, казалось, не собирался уходить. Никак не мог взять в толк, что человек может отказаться от такого предложения. («Может, его втемную используют? Хотелось бы на это надеяться…»)

— Все, Марк Григорьевич. Аудиенция закончена, мне надо работать.

— Вы очень пожалеете об этом, Ефим Аркадьевич, — процедил, выходя, гость. — Вы не знаете, кому отказываете. — Рейзман пытался пугать, но Ефиму было понятно, что Марк Григорьевич просто обескуражен и, похоже, сам напуган результатом беседы.

В кабинет зашла Марина Ивановна.

— Ты чего с мужиком сделал?

— Угадай с трех раз.

— Он прямо ошалелый.

— Ошалеешь тут. Маринка, ты знаешь, только что я отказался от двухсот штук зеленых.

— Он тебе предлагал?

— Точно.

— Правильно сделал, что отказался. Гнилой мужик.

— Спасибо, утешила.

Марина Ивановна принесла Ефиму чайку с медом, чтоб чуток успокоился. Не успел он допить чашку, как дверь снова открылась. В дверях появилась крепкая круглая физиономия Василия Федоровича Ивлиева.

— Здорово, буржуй!

— Здавствуйте, Василий Федорович! — У Ефима гора с плеч упала. Господи, как классно, что старик приехал так вовремя!

— Не смог я в санатории. За….ли режимом. — Подполковник запаса Ивлиев никогда не утруждал себя соблюдением нормативной лексики. — А чего ты такой задроченный? Ужель на твою фирмешку кто-то наехал? Не верю. Ведь чтоб наехать, нужно заметить…

— Еще как заметили, — пробурчал Береславский. «Смейся, смейся, старый черт! Как ты вовремя появился!»

Отношения у них были своеобразные. Старый друг и ровесник отца Ефима, Ивлиев всю жизнь прослужил в КГБ, причем в оперативном подразделении, которое реально воевало в самых разных необъявленных войнах. Ефим помнил, как еще совсем маленьким, с отцом навещал Ивлиева в санатории, где тот отлеживался после ранения. Старик не очень любил делиться воспоминаниями, но Ефим знал, что тот участвовал во взятии Дворца Амина в Афганистане, воевал в Анголе и Латинской Америке.

Распад СССР подполковник пережил на удивление легко, так как его, повидавшего самую разную жизнь, коммунистическая болтовня никогда не привлекала. Воров и олигархов он не любил, но считал первый, воровской период становления новой экономики неизбежным.

Что его ужасно задевало — так это потеря Россией территорий. Здесь он был чуть не монархист, что служило причиной страшных словесных баталий между ним и Ефимом. Все кончалось страшным матом и хлопаньем дверью. Чтоб через два-три дня потихоньку вернуться на круги своя.

Дело в том, что старик очень любил Ефима. Его собственный сын все детство прожил с матерью, не пожелавшей жить с человеком, регулярно исчезающим неизвестно куда. И возвращающимся иногда с малярией, а иногда с пулей в животе. Сын так и вырос вдали от отца. А потом укатил в Южную Африку, откуда не писал и не звонил.

Так что Береславский был для Ивлиева в некотором роде сыном. Ивлиев никогда не был для Ефима в некотором роде отцом, но был, безусловно, одним из самых близких людей. Хотя сейчас, когда родного отца не стало, подполковник стал еще нужнее. И дело не только в его работе по защите фирмы (что тоже в ряде случаев весьма пригодилось). Дело в том, что каждый человек хочет иметь рядом с собой старшего. Отца, брата, друга. И если тебе за сорок, и у тебя жены и дети — это ничего не меняет. Даже самому сильному нужна опора.

— Так что случилось? — стер с лица улыбку Ивлиев.

— На Сашкину квартиру был налет. Он убил троих у себя на дому и одного — на выезде, — даже с некоторым злорадством рассказывал Ефим. Пусть подполковник не думает, что его ничем не удивишь.

Но он действительно не удивился!

— Сам-то цел?

— Да, в тюрьме. А тебя не поразил наш Рэмбо?

— Нет. Он — мужик. Не то, что ты.

— А я кто? — обиделся Береславский.

— Ты — сопливый романтик предпенсионного возраста, — отрезал старик. — …Но иногда и ты пригождаешься, — смилостивился он, выслушав, что успел сделать Ефим для помощи узнику.

В их беседу вмешалась Марина.

— Ефим, это срочно, — сказала она и соединила линию. Береславский узнал голос Юры Иванова.

— Слушай меня внимательно, — сказал генерал. — Задержали парня, который опять лез в ту квартиру. Запиши номер. — Он продиктовал телефон. — Это начальник ОВД полковник Кунгуренко. Он предупрежден. Езжай туда и попробуй что-нибудь выяснить. Если смогу, я тоже подъеду.

И, не прощаясь, повесил трубку.

— Кто? — спросил подполковник.

— Юрка Иванов. Говорит, еще одного взяли. Сегодня к Ленке лез в квартиру. Я тебе рассказывал, Атаман сообщил.

Ивлиев недовольно поморщился при упоминании и генерала милиции, и уголовника. К первым он всегда относился с корпоративным недоверием, второго считал порождением сопливого Ефимового романтизма.

— Ладно, Фимыч. Не ссы раньше времени. Старые кадры не подведут.

Они в момент собрались и двинулись в ОВД к Кунгуренко.

Марина Ивановна проводила их до лифта и тайком перекрестила ушедшую кабину. Ох, как ей все это не нравилось!

Сеня буквально дрожал от возбуждения, «раскалывая» Петруччо. Редкостный факт, но Митрошкин был почти уверен, что деморализованный Петруччо вот-вот СДАСТ ЗАКАЗЧИКА! Такого не было не только в Сениной практике, но и в подавляющем большинстве расследований заказных убийств! Даже когда их проводили лучшие следователи и огромные сыскные бригады.

Сеня приковал Петруччо к батарее в своем кабинете, не давая тому забыть обстановку его первого за сегодняшний день краха. И теперь было ясно, что назревал второй.

Петруччо, прошедший восьмилетний котел «зоны», откровенно боялся маленького и сопливого Митрошкина. Он так и не понял, как все произошло. Одно мгновение — и прощай, свобода! В самом худшем варианте: с фотографиями предполагаемых жертв в кармане и «дурой» в кобуре.

— О, господи, — чуть не вслух застонал Петруччо. Пистолет ему продал «чурка» на рынке. Уверял, что чистый. Но кто знает, в кого из него шмаляли? Еще два часа назад это никак не беспокоило бандита. Но теперь весь мир был против него.

— Ну, что, дозрел? — поинтересовался Митрошкин и шмыгнул носом. Ринит к осени всегда усиливался.

— Ничего не знаю, — безнадежно прошептал Петруччо. И получил почти незаметный, но ужасно болезненный удар в живот.

Избиения были привычны Петруччо. Уж сколько и как его били! Но здесь пугала даже эта обычная при задержании процедура. Откуда в недомерке столько силы? Почему он бьет туда, куда меньше всего ожидаешь? Может, мысли читает? И тут же получил еще один мгновенный, но сильный удар.

Дверь в кабинет со скрипом открылась. Вошел старший лейтенант в форме.

— Проводится воспитательная работа? — весело спросил он. — Могу помочь.