Я быстро поправилась. Эта болезнь, может быть, была благословением Божьим, потому что эта горячка вытянула из меня все болезненное. Огромная энергия овладела мной, мне хотелось деятельности. Теперь я сама хотела служить великой императрице, которой я была обязана свободой, хотела исполнить обет, который я ей дала в ту ужасную ночь моей жизни.
В тихой уединенности этой благочестивой обители я имела случай увеличить мои знания в разных отраслях. Монастырь имел прекрасную библиотеку, а настоятельница, высокообразованная женщина, свободно говорившая по-латынн и по-гречески, была моей учительницей. В этом году я приобрела столько знаний, как никогда во всю мою жизнь, и так быстро пополнила все пробелы моего образования, что даже настоятельница удивилась.
Через год я получила приказание ехать в Испанию; в Мадриде я должна была получить письма, в которых будет сказано, что мне делать. Письма, которые ждали меня в Мадриде, были мне переданы австрийским консулом. Это были письма, собственноручно написанные Марией Терезией. Она напоминала мне в них, чтобы я следовала своему обету и сделала все возможное, чтобы поскорее стать доверенным лицом прусского короля.
Взгляд в зеркало убедил меня, на какой путь я должна вступить, чтобы успешно исполнить волю государыни, к которой я чувствовала глубокую, страстную любовь и все увеличивающееся уважение. После перенесенной тяжелой болезни я стала еще гораздо красивее, чем прежде. Все — я должна это высказать, чтобы сделать дальнейшее понятным, Лейхтвейс, — были восхищены моей наружностью, мужчины ухаживали за мной и клялись, что я красивейшая женщина на земле. Красота — это такая сила, против которой не устоит и король. Я должна была только задрапировать эту красоту в подходящие одежды.
Тут представился случай воспользоваться стараниями моего отчима; ведь уважаемый Полидор хотел меня воспитать для карьеры танцовщицы. Я отправилась к испанскому учителю танцев. Как известно, в этой стране процветают апельсины и лимоны, но еще больше и пышнее благородные танцмейстеры. И вот я стала учиться. Учитель восхищался мной и пророчил мне блестящее будущее: он уверял, что я перегоню и отодвину на второй план всех танцовщиц мира, что все театральные директора и публика забросают меня деньгами и лаврами. Бедный танцмейстер не знал, для какой цели мне нужно было его искусство, он не знал, что из публики всего мира я хотела обворожить только одного, и этот один был король.
Опять прошел год, который я провела на берегах Манцанареса. Когда прошел и этот год, я решила, что наступило время выступить в поход против прусского короля; моим оружием должна была быть красота, женское очарование, пение, танцы и женская хитрость. А такое оружие должно привести к победе. И я действительно одержала победу, да такую, о которой и не грезила в своих самых смелых мечтах.
Король Фридрих Прусский имел в Рейнсберге замок, который еще в бытность его наследником был его любимейшим местопребыванием. Здесь, вдали от прозаической обстановки берлинского двора, где его бережливый и даже скупой отец вел мещанское хозяйство, он мог жить свободно, следуя своим идеалам, здесь ему было позволено углубиться в великие произведения французских философов, читать французские пьесы; здесь он не носил простую прусскую солдатскую форму, которую навязал ему отец, а элегантное французское платье со шпагой на боку; здесь он не должен был заплетать свои великолепные волосы в косу, а носил их, следуя французской моде, напудренными, завязанными сзади узлом и перевязанными черным шелковым бантом. Здесь Фридрих был окружен лучшими и вернейшими друзьями; умнейшие и красивейшие женщины спешили в Рейнсберг, чтобы вращаться в обществе собравшихся там людей; здесь жили жизнью бесконечно далекой от той, которую считали серьезной и приличной в тогдашних бюргерских кругах Пруссии, к которым в некоторой степени принадлежал и прусский двор.
Вступив на трон своих предков и став королем, Фридрих охотно возвращался в Рейнсберг, когда на время мог сбросить тяжесть правления и когда ему хотелось получить наслаждение и возбуждение. Нередко в рейнсбергском театре устраивались представления, и тогда величайшие артисты получали приглашение играть перед королем. Мне удалось получить такое приглашение.
Дело в том, что в Испании церемониймейстер короля видел, как я танцую, и так много рассказывал королю о моей наружности и моем искусстве, что король жаждал познакомиться со мной. Вот однажды я и получила приглашение отправиться в Рейнсберг и исполнять там главную роль в балете. Могу сказать, как Цезарь: я пришла, увидела, победила.
Балетное представление имело место не в закрытом помещении, — это бы противоречило вкусам короля, который всегда любил соединять искусство с природой, — а в одном из красивейших мест рейнсбергского парка: между высокими и старыми деревьями парка занавесом было отделено небольшое пространство и поставлено небольшое возвышение, которое должно было служить сценой. Не было ни ламп, ни искусственного освещения. Луна и звезды, которые чудесно и ясно сияли в эту ночь, заливали своим мягким светом отдельные сцены балета.
Балет назывался «Лесная фея». Действие его от начала до конца происходило в лесу, так что великолепные деревья парка образовывали кулисы, занавес шумел, — нельзя было придумать более величественной и живописной декорации. Я играла лесную фею. В балете изображалась любовь некоего смертного, который, заблудившись в лесу, был приведен карликами к их госпоже. Она и была той феей, которую смертный любил, и ласково приняла его, так как и ей понравился прекрасный смертный.
Нет, — воскликнула Аделина Барберини, — я не хочу говорить больше об этой незабвенной ночи; я не могу описать вам, Лейхтвейс, как после представления король долго молча шел со мной по лесу и как я тогда почувствовала веяние его сильного духа!
Странная смесь чувств и ощущений наполнила мою грудь: ведь я должна была ненавидеть и погубить этого человека, а между тем я не могла не преклоняться перед ним и не любить его. Король предложил мне переселиться в Потсдам и принять ангажемент там и в его придворном театре в Берлине. Он посулил мне такое вознаграждение, какого, вероятно, до сих пор еще никогда не платили артистам; он обещал построить мне собственный дворец, дать в мое распоряжение королевский выезд и лошадей — словом, я должна была иметь все, чего бы ни пожелала моя душа и что, как он думал, могло порадовать женское сердце. И за все это он не требовал, собственно говоря, ничего. Клянусь вам, Лейхтвейс, король никогда не любил меня в том смысле, как обыкновенно понимается любовь мужчины к женщине.
Он восхищался моим телом, видя в нем возрождение античной красоты; моя внешность очаровывала его так, как очаровывала бы его статуя, сделанная рукой мастера; это было чувство истинной радости и наслаждения красотой и правдой. Ему нравился также мой ум, и он мои беседы находил глубже и значительнее, чем беседы других женщин. Короче говоря, не прошло и полугода, как я стала признанной любимицей короля.
Конечно, по всей стране точно искра пронеслась весть: Фридрих, слывший всегда врагом женщин, наконец побежден, и меня называли любовницей короля. Но уверяю вас еще раз, Лейхтвейс, что это ошибка и клевета на короля и на меня. Нет, я не любила короля и чем больше встречалась с ним, тем меньше меня влекло к нему. Правда, я не раз восхищалась его большими знаниями, его энергичной деятельностью и умом, но при этом часто я замечала, с какой железной суровостью он уничтожает те жизни, которые стоят у него на пути; я сравнивала его с Марией Терезией, и тогда он казался мне сокрушительной молнией, а она оплодотворяющим солнечным светом.
Я сдержала тот обет, который дала австрийской императрице. Король редко говорил со мной о политике и вообще был очень скуп в высказывании своих намерений и планов; вероятно, он полагал, что женщина, даже самая образованная, не доросла еще до понимания таких вещей. И все-таки, если не от самого короля, то от его придворных, которые охотно оказывали услугу мне, фаворитке, мне удалось узнать многое, чрезвычайно важное для Марии Терезии и ее правительства. Да, я была преданнейшей шпионкой великой императрицы; я оказала ей неоценимые услуги, потому что, благодаря мне, она постоянно была посвящена в замыслы своего врага, прусского короля. Да, я сторицей отплатила Марии Терезии за жизнь, которую она подарила мне, освободив меня из тюрьмы и дав мне свободу; я воздала сторицей за благодеяние, оказанное ею мне. Мне казалось, что я отплатила довольно. Страшны те проценты, которые я выплачивала ей; это — неудачная жизнь и существование без любви; это бесконечные горячие слезы, которые я проливала по ночам оттого, что мне приходилось выступать врагом против своего мужа и ребенка, пока они стоят на стороне прусского короля.
