— Бежать? — спросила я. — Он ведь караулит меня и днем и ночью. О, теперь мне все становится ясным. Он, конечно, не мог упустить из рук своей певуньи-птички, какой была я. О! Два года, два прекрасных года моей юности потеряла я, он украл у меня их, этот негодяй, он унизил меня, сделав меня слабою, безвольным призраком, и нет возможности спасения — нет ее?

— Не плачьте, синьора, — шептал мне молодой врач, — соберитесь с силами, я слышу шаги несчастного. Вас спасут, потому что теперь я буду с вами, и я думаю, что моя воля будет сильнее воли этого демона. С радостью и уверенностью в победе я вступаю в поединок с Цезаре Галлони, в поединок в области «животного магнетизма», а не в поединок, где оружие: сабли и кинжалы.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Галлони. Взгляды его, которыми он окинул меня и молодого врача, выражали недоверие и вместе с тем тайную, плохо скрытую злобу. Но мы оба пытались принять самый естественный и безразличный вид, и, хотя взгляды итальянца пронизывали меня, как обыкновенно, я чувствовала себя настолько бодрой и свежей, что на этот раз могла противостоять силе воли итальянца.

— Ужасная страна Австрия, — задыхаясь от злобы, произнес итальянец. — Полиция придирается здесь как нигде. Как только я успел спуститься в гостиную отеля, как мне сказал хозяин, что он только что получил приказ отправить меня к ближайшему дежурному полицейскому, где обо мне будет составлен протокол. Речь, конечно, шла о вчерашнем вечернем представлении в концертной зале. Из-за этой истории прошло десять минут, и я заставил вас ждать, господин доктор?

Доктор Месмер заметил, что это не имеет значения, и Галлони поставил перед ним перо, чернила и бумагу, только что принесенные им.

Месмер написал какой-то пустой рецепт, дал мне несколько советов по поводу состояния моего здоровья и распрощался со мной. Но когда я внимательно осмотрела рецепт, я прочла на другой стороне его следующие слова, написанные мелким почерком:

— Ну, как понравился тебе этот врач? — спросил меня Галлони, когда мы остались одни.

Я считала целесообразным убедить его, что я не особенно верю в знания этого молодого врача, и спросила Галлони, не лучше ли позвать на другой день еще другого доктора.

— Другого доктора? — сурово спросил Галлони. — К чему? Этот молодой врач знает столько же, сколько каждый другой, то есть знает так же мало, как и другой. Но в общем вы, кажется, чувствуете себя лучше? Нет, мы останемся при докторе Месмере, ведь никто из врачей не знает ничего.

Я достигла того, чего хотела, и как будто покорно повиновалась воле своего мучителя. Галлони не ложился. Однако мне он посоветовал немедленно удалиться в спальню и лечь спать. Я сделала это, чтобы не возбудить его подозрения. Но я еще не успела раздеться, как он постучал в дверь моей комнаты и тихонько вошел. Я заметила, что в длинном полотняном мешке он несет две шпаги. Он был в пальто и шляпе, очевидно, готовый к уходу.

— Мне нужно с вами поговорить, Аделина, — сказал он и положил шпаги на кресло. — Сядьте возле меня на диван и выслушайте меня.

Я дрожала, потому что не сомневалась, что он хочет завлечь меня в заколдованный круг своего магнетизма. Ах, Месмера теперь уже не было вблизи. Я боялась, что не могу противостоять усыпляющим взглядам его глаз. Но на этот раз мои опасения не оправдались.

— Я принужден теперь удалиться и оставить вас в продолжение нескольких часов одну, — обратился ко мне итальянец, глядя перед собой неподвижным взглядом. — Я хочу вам дать подробное разъяснение по поводу моего ухода. Вчера вечером во время концерта, окончившегося так печально как для меня, так и для вас, мне нанесли в чрезвычайно дерзкой и вызывающей форме тяжелое оскорбление. В то время, как я стоял за кулисами и слушал ваше пение, внезапно вошли двое мужчин, в которых я узнал старых знакомых. Это были Баркер и Жирарден, студенты, с которыми мы когда-то жили в Париже под одной кровлей.

При упоминании имени Баркера я слегка вздрогнула. Это движение не скрылось от итальянца, и он быстро продолжал;

— Вы никогда не любили этого Баркера, хотя вы тогда и хотели стать его женой. Вы тогда были вообще слишком молоды, чтобы знать, что такое любовь, чтобы носить в своем сердце великое чувство истинной любви.

Он был прав. Действительно, только теперь я поняла, что я тогда не любила Баркера, что только моя неопытность, исчезнувшая теперь, могла тогда заставить меня согласиться на этот брак. Потому что, если бы я любила молодого англичанина настоящей любовью, я бы теперь не могла не дрожать за него. Но хотя я и чувствовала дружеское сочувствие к нему, — другое, более теплое чувство не наполняло моего сердца. Я не стала противоречить Галлони, а он несколько раз кивнул головой И продолжал:

— Баркер и Жирарден пришли ко мне не как старые друзья, но, напротив, как разбойники, как бандиты, желающие отнять жизнь у ничего не подозревающего путника. Они взваливают на меня ответственность за то, что вы последовали за мной, когда я покинул Париж. Они обвиняют меня в том, что я вас насильно увез, против вашего желания, вернее, что я похитил вас. И не успел я этим нахалам указать их место, как Баркер поднял трость и вот, взгляните, этот красный след поперек моего лица, который горит, как адское пламя, не только на моем лице, но в груди моей, это доказательство и результат их дерзкого нападения.

На бледно-желтом лице итальянца ярко выделялся красный шрам — и с этим позорным клеймом Галлони производил еще более отвратительное, отталкивающее впечатление, чем всегда.

— Но я не прощу этому негодяю, — гневно шипя, произнес итальянец, и его темные глаза жутко загорелись фосфорическим блеском. — Я намереваюсь отплатить ему за обиду, и, право же, с богатыми процентами. Я не стану, как мальчик, пользоваться палкой, если захочу оставить на ком-либо следы своего гнева, нет, сталь моей шпаги отплатит ему за все, что он сделал мне.

При этих словах Галлони схватил обе шпаги и вскочил, дрожа от гнева.

— Я вызвал его на поединок, — продолжал он скороговоркой, — и если он не трус, то через час очутится на указанном месте.

Тогда меня охватило смутное предчувствие, что, быть может, важно знать, где находится это место, и я сказала Галлони, делая вид, что забочусь о нем:

— Ради Бога, Галлони, берегитесь. Вы находитесь в чужом городе, в стране, законы которой нам неизвестны. Может быть, здесь дуэль запрещена и вы за свой поступок можете понести кару?

— Не беспокойся, моя дорогая певунья-птичка, — ответил итальянец. — Я достаточно знаю Вену, чтобы знать, где можно проделать подобные дела. Я встречусь с Баркером в конце императорского Пратера, там, где шумят волны Дуная. Там находится площадка, окруженная с одной стороны высокими деревьями, а с другой стороны — рекой, там не раз соперники скрещивали шпаги, там пролито немало крови. Ха, ха, я надеюсь, что кровь этого англичанина также удобрит эту почву. А теперь будьте здоровы, Аделина. Я считаю возможным, что Баркер ранит или же убьет меня; если это случится, обещайте мне после этого известия о ранении или смерти не проводить здесь даже одного лишнего часа.

— Значит, я должна бежать? Уехать отсюда по возможности скоро?

— Да, я советую вам направить ваши шаги в Италию, где вы можете жить спокойно и где вас никто не знает. А для того, чтобы у вас были необходимые для этого средства, я даю ключ от моей кассы, которая в моей спальне прикреплена винтами к кровати. Эта шкатулка содержит значительное состояние золотом, кредитными билетами и разными драгоценностями. Если я умру или буду тяжело ранен, отвезите эти деньги за границу, где они будут в безопасности. Если я оправлюсь от тяжелого ранения — я последую за вами и сумею найти вас. В случае же моей смерти — золото и все остальное принадлежит вам. Только дайте мне сейчас клятвенный и торжественный обет, что вы никогда не станете женой Баркера.