Роберту вспомнился человек, у которого он был в гостях два года тому назад. – Когда это произошло? Как?

– Он умер три месяца назад, в сентябре. Эта наполеоновская блокада, будь она проклята, не дает возможности своевременно получать нужную информацию из Испании, не говоря уже о бесконечных задержках в пути наших судов с вином. А что до того, как это произошло, то, по всей вероятности, очень тихо и спокойно. В своей собственной постели. Похороны состоялись помпезно, как и подобает быть похороненным католику. Официальный некролог упоминал «скорбную вдову». А письмо от моего неофициального источника рассказывает о том, как она набросилась на похоронах на его любовницу и придала этому печальному ритуалу необходимую зрелищность.

– Полагаю, что Мария Ортега и донья Кармен – два сапога пара.

– Ты кажется говорил, что ни разу с ней не встречался?

– С женой? С женой нет. А вот любовницу я видел. Это удивительная женщина, должен признать.

– Да, ты это уже говорил. Тебе придется иметь дело с ними обоими, но я не думаю, что это вызовет какие-либо затруднения.

– Следовательно, ты не изменил своего мнения, – в форме полуутверждения осведомился Роберт.

– Разумеется, нет. Ты что забыл, о чем мы с тобой говорили?

– Я не забыл. Но…

– Что но? Если у тебя пороха не хватает на это, то лучше скажи мне сразу.

Роберт сразу говорить не стал. Он еще раз обвел взглядом удобную, знакомую комнату, вмещавшую целую жизнь: связи, близость, общение, нет, не одну, а десять таких жизней, и задумался над тем, что ему предстоит унаследовать.

– Пороху у меня хватит, – наконец признал он, – Я даже не могу выразить, как желал этого, еще до начала нашего разговора. А с тех пор я вообще ни о чем не могу думать. Мне кажется, я одержим этой идеей.

– Власть, – продолжил Бенджамин. – Это то, за что люди всегда боролись и умирали.

– Еще недавно я мог бы сказать, что только деньги, но теперь я думаю так же, как и ты.

– Мы оба правы. – Бенджамин подошел к окну и облокотился на подоконник.

Мало что изменилось в этом доме за два столетия. Он оставался двухэтажным, нижний этаж был обит деревом, окна были узкими, небольшими, с переплетенными свинцовыми середниками. Великолепный вид, открывавшийся на лондонский Тауэр искажался волнистыми, старыми стеклами. Тем не менее, этот символ исключительного права короны даровать жизнь или обрекать на небытие, был прекрасно виден.

– В наше время власть дают деньги, – начал задумчиво размышлять Бенджамин. – Может быть, в предыдущие эпохи так не было – не знаю, не уверен. В чем я твердо убежден, так это в том, что сейчас этим миром правит богатство, какими бы иллюзиями ни пичкали себя венценосные головы.

– Ты уже сказал Лиаму? – поинтересовался Роберт.

– О смерти Доминго? Нет еще.

– Я имею в виду твои планы.

– Нет, об этом я ему тоже не говорил, – Бенджамин бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной полке. Медный маятник размеренно качался. – Он вот-вот должен прийти и мы вместе ему об наших планах скажем.

Лиам Самуил Мендоза был обязан своим именем Лео-раввину, делавшему обрезание. Англо-ирландское имя Лиам исходило от его экзальтированной матушки. Оба имени означали – лев. Иногда казалось, что внешность Лиама соответствовала имени: он носил роскошную гриву волос песочного цвета, выразительный крупный нос, крепкую, солидную фигуру. Но этим и ограничивалось его сходство с царем зверей. Лиам был медлителен и неповоротлив, с тяжелой и неспешной, плоскостопой поступью меланхоличного человека. Да и думал медленно и трудно. До последнего времени Роберт считал, что он походил на отца, но теперь не мог сказать, в кого пошел его брат.

– Значит, Доминго умер, – повторил Лиам, после того как отец сообщил ему новость, таким тоном, будто запомнить ему это стоило значительных усилий.

– Да, два месяца назад, как я уже сказал. – Сегодня Бенджамин в общении со своим старшим сыном выказывал меньше терпения, чем обычно.

– И Пабло Луис стал во главе дома.

– Пабло-идальго, – согласился Бенджамин. – Звание переходит к нему согласно закона. Вполне возможно, что он вообразит себя главой дома. Но при условии, что он способен думать и заниматься серьезными делами… А он на это не способен.

На лице Лиама появилось такое выражение, будто он только что получил неожиданный подарок.

– А если не Пабло Луос, то кто же тогда?

– Твой брат Роберт.

Лиам перевел взгляд с брата на отца, потом снова посмотрел на Роберта.

– Вы так решили с Доминго, когда ты был в Испании?

– Ничего я не решал, – ответил Роберт. – Эта идея принадлежит отцу.

Лиам продолжал вертеть головой, адресуя вопрошающие взгляды то Роберту, то отцу.

– Прошу меня простить, но я ничего не понимаю.

– Боже Всемогущий! – наконец взорвался Бенджамин. – Неужели ты не способен усмотреть в этом элементарную логику. В Кордове сейчас нет человека, способного стать лидером дома Мендоза. Единственный, из оставшихся в живых, сын Доминго – урод, маньяк, который носится по Испании с одной корриды на другую, погрязнув в созерцании крови убиваемых быков. В общем так… – Бенджамин замолчал, как бы решая сложную задачу, и внимательно осмотрел сидящих перед ним своих сыновей. – Тебе, – он указал пальцем на Лиама, – предстоит продолжать наше дело здесь, в Англии, когда я совсем выбьюсь из сил, а Роберт – самая подходящая фигура для Кордовы. Лучшего выбора быть не может… С тобою в Англии и Робертом в Испании дом Мендоза ждет такое процветание, какого нам еще не приходилось знать.

«Хорошо сработано, ах ты, старая лиса», – в душе восхитился Роберт. Ведь все подано так, что Лиаму ничего не остается, как чувствовать себя польщенным от оказываемой ему чести. И он не ошибся, Лиам с невесть откуда взявшимся энтузиазмом принялся с отцом обсуждать планы на ближайшее будущее.

– Осуществить это мы должны без всякой драматизации событий, – продолжал Бенджамин: – Роберт вернется в Кордову и, как можно быстрее, возьмет в свои руки бразды правления, которые, без сомнения, уже в руках Пабло Луиса. Мне кажется, что этот горбун только и ждет, чтобы кто-нибудь взял их у него.

– И если он заупрямится, то неизбежно проиграет, – тихо добавил Роберт. – Если бы он согласился сотрудничать, это было бы наиболее пристойное решение проблемы.

– Ну, знаешь, пристойное или не очень – роли не играет, – возразил отец. – Делай так, как мы решили. Пусть он с тобой потягается, этот одержимый быками идиот. А помощь ты сможешь найти там, откуда ее и не ждешь. – Бенджамин смотрел на Роберта в упор, его взгляд был тверд… Через минуту, как бы расслабившись, он произнес: – Я даже, грешным делом, забыл сейчас о том, что не сидел сложа руки все эти двадцать шесть лет… Ну, а теперь, Лиам, я тебя больше не задерживаю. Через час в Адмиралтействе совещание, на котором, я полагаю, тебя будут ждать.

– Еще корабли? – поинтересовался Роберт, как только Лиам удалился.

– Да, – ответил отец.

– Ты уже распространялся на тему стремления к власти, – Роберту не терпелось продолжить с отцом беседу.

– Да… Власть это всегда борьба. Но людям, командующим битвами, война никогда не идет на пользу. Они всегда лишь кулаки, приводимые в движение силами более высокого порядка. Кстати, мне из надежного источника стало известно, что наш новый премьер-министр собирается потребовать мира, заключить с Наполеоном своего рода соглашение. Мне кажется, это придумано не им самим, а Питтом, поэтому он и ушел и обходными маневрами усадил в свое кресло Эддингтона. Так ведь проще: кто же поверит человеку, который во всю глотку призывал нацию к войне, а теперь также громко станет призывать к миру.

– Возблагодарит Бог любого, кто за это возьмется. Если у него это получится, то мы снова сможем начать отправку вина морем, – воодушевился Роберт.

Бенджамин кивнул.

– Сможем. Но, независимо от того, идет война или все живут в мире, наша роль должна состоять в том, чтобы иметь возможность контролировать расходы тех, кто финансирует армию и флот… Вот это настоящая власть, сынок. Именно поэтому ты завтра отправишься на континент. – Произнеся это, Бенджамин выставил на крышку письменного стола небольшую шкатулку. – У меня для тебя кое-что имеется. Взгляни-ка вот на это.