В Кордову Роберт возвратился после полуночи четвертого декабря. Он дольше отсутствовал, чем предполагалось, так как по дороге из Кадиса он посетил Херес, где застал Федерико Руэса при смерти.

Молодого человека придавил дуб, росший вблизи дома. Желая сэкономить деньги на расходах, он взялся валить деревья, из которых изготовлялись бочки для вина, и однажды, когда он валил очередной дуб, с ним случилось это несчастье. Роберт хорошо помнил, как сам посоветовал ему свести до минимума накладные расходы. Роберт, которого мучила совесть за то, что случилось с его виноделом, решил задержаться в Хересе до тех пор, пока не решится судьба Федерико. Был вызван лекарь, который взялся спасти Руэсу жизнь, путем ампутации ему ноги.

– Объясните мужу, что он как был здесь главным лицом и моим партнером, – сказал он Марисоль, – так им и остается. А для того, чтобы изготовлять его замечательный херес, вовсе не обязательно иметь две ноги. Другого такого винодела, как он, нет и быть не может.

Жена Федерико осыпала Роберта неуместными, в данном случае, благодарностями.

– Спасибо вам, дон Роберт, вы самый добрый человек во всей Андалузии.

– Ерунда. Просто его здоровье и работа в моих личных интересах должны быть нормальными, – ответил ей Роберт, смущенный потоком благодарностей в свой адрес. – А теперь я должен ехать, так как в Кордове меня уже давно кое-кто ждет и беспокоится обо мне.

Марисоль скрыла свою улыбку, но Роберт ее заметил. Значит и здесь, в Хересе, прознали про женщину, которую все называли императрицей.

– Я полагаю, что во дворце скоро может состояться свадьба, – заявил он не смущаясь. – Мне придется потерпеть до тех пор, пока Федерико не поправится и вы вместе приедете ко мне в гости.

Остаток пути он мчался, как демон на черных крыльях. От волнения и счастья у него звенело в ушах. Наконец-то он принял долгожданное решение, на душе у него стало легко и радостно. Да, он женится на Софье. Она любит его и выйдет за него замуж: в этом он не сомневался. Он тоже любил ее, а как по-иному можно назвать то чувство, которое постоянно требовало того, чтобы Софья была рядом. Как еще можно объяснить тот жар, молниеносно вспыхивающий в нем при мысли, что он обнимет ее, поцелует и ляжет с ней в постель. Причина его страстного желания Софьи заключалась не только в его шестилетнем воздержании, он сгорал сейчас от желания обладать женщиной, которая завладела его чувствами. И это была Софья со всей присущей ей неповторимостью и душевной красотой, которая была неотделима в его представлении от красоты телесной.

Дорога таяла под копытами скакуна. В свисте ветра ему слышались ритмы фанданго, он громко смеялся и это было чувство чистой, ничем не замутненной радости.

Он не стал звонить в ворота Патио дель Ресибо и поднимать на ноги весь дворец. Ему хотелось проникнуть во дворец без всяких объявлений, как снег на голову, и прямиком отправиться в будуар Софьи. Она будет пребывать в дремоте, а он обнимет ее, снимет с нее шелковую ночную сорочку и, не говоря ни слова, станет ее жадно любить. Они скрепят их союз единением тел. Может быть именно этой ночью она понесет от него еще одно дитя. Если бы только это могло произойти, в каком он был бы восторге! Хотя никто и никогда не заменит ему его Рафаэля, его первенца и наследника.

Роберт остановился у ворот конюшен и не успел отпустить шнур колокольчика, как вышел молодой грум.

– Это вы, идальго! Мне не велено было дожидаться вас. – Юноша протирал глаза, он еще не проснулся и затем взял у Роберта поводья.

– Никто не знал, что я должен приехать, – успокоил его Роберт. – Позаботься о нем как следует, мальчик, он сослужил мне добрую службу. – Слушай, нет ли у тебя свежей чистой воды? – спросил Роберт, перебрасывая через двери загона свой запылившийся сюртук.

– Вот, идальго, в этой байке. Я как раз принес ее вечером, чтобы утром напоить лошадей.

– Подойдет. – Роберт с удовольствием ополоснул затылок, лицо и вымыл руки. Конечно, хорошо было бы принять ванну и вымыться по-настоящему, но он не мог ждать, пока ее приготовят. Душой и телом Роберт рвался к Софье. А пока и этого, с позволения сказать, мытья достаточно.

Дворец был погружен во тьму и безмолвствовал, чему Роберт был рад. По черной лестнице, предназначенной для прислуги, он поднялся наверх и остановился у спальни Софьи. Прежде чем войти к ней Роберт решил снять сапоги. Боже мой, Боже! Да в том состоянии, в котором он сейчас пребывал, ему ничего не стоило завалиться к ней в кровать в этих грязных сапожищах. Усмехнувшись про себя, Роберт осторожно открыл дверь и тихонечко вошел в комнату, так же осторожно прикрыв за собой дверь. Толстая шерсть турецкого ковра, устилавшего пол, делала его шаги бесшумными, когда он направлялся к постели…

Гардины на балконной двери были раздвинуты, комнату освещал яркий свет луны, но полог широкой кровати был задернут. Он отодвинул его и нагнулся, чтобы поцеловать Софью, но ее кровать была пуста.

Мгновенно от страха у Роберта сжалось сердце. Где она могла быть? Да в такой поздний час. Ему в голову сразу же пришло его прибытие из Хереса в прошлый раз, когда его встретила Анхелина ужасным известием. И он тогда чуть не поверил в то, что Софья его оставила. Но сейчас такого не могло случиться, ведь при расставании он чувствовал, что ее кровь бурлит от желания не меньше, чем у него…

Пока звучал внутри него этот монолог, боль и беспокойство за Софью и Рафаэля не уменьшились. Но что же ему оставалось думать, как ни то, что Софья покинула его. Но одна, без Рафаэля она этого не сделает. Подгоняемый страхом и злостью, Роберт бросился вон из этой комнаты, в которую еще минуту назад пробирался пьяным от вкушения сладостного наслаждения любовником. Он помчался по переходу к комнате своего сына. Из-под двери спальни Рафаэля выбивалась полоска света. Роберт не стал сразу открывать дверь, а сначала прислушался. Он явственно услышал голоса мальчика и его матери. Роберт перевел дух. Дорогие ему люди никуда не исчезли. Может быть мальчик заболел или что-то еще заставило Софью быть с Рафаэлем? Роберт без стука открыл дверь.

Комната освещалась светом мерцающей лампы. Рафаэль не спал. Он стоял посреди комнаты и рассматривал себя в большом зеркале, висевшем на стене, Софья стояла позади него и держала руки у сына на плечах. На ней был белый атласный пеньюар, волосы распущены и откинуты на спину. У Роберта захватило дыхание. Софья его поразила своей красотой. Она первая встретила его отражение в зеркале и улыбнулась ему. Софья молча посторонилась, позволяя ему как следует рассмотреть сына.

Мальчик был завернут в широкий талес с белыми и синими полосками и густой широкой бахромой. На его голове красовалась парчовая чалма. Этот головной убор в Испанию завезли мавры, но с их уходом такие тюрбаны продолжали носить лишь евреи. Так одеть мальчика означало только одно – заявить во всеуслышание, что отец этого ребенка был евреем.

– Господи, что вы делаете? – обеспокоенно спросил Роберт.

Он уже представил себе рыскающих по дворцу инквизиторов, хотя и понимал, что это маловероятно.

– Я знакомлю Рафаэля с его настоящим наследством, – спокойно ответила Софья.

Она повернулась к нему, и Роберт увидел на ее лице совершенно незнакомое ему выражение. От нее исходило какое-то мистическое излучение. Нечто подобное он видел на лицах де Майя и Гарри Хоукинса. Рафаэль вообще не заметил, как Роберт вошел в комнату. Мальчик был околдован созерцанием в зеркале себя и своих необычных одежд.

– Софья, я не понимаю, почему ты решила сделать это для меня?

– Не только для тебя, – перебила она его. – Но и для себя, и для Рафи тоже.

– Боже, что за бессмыслица, – подумал Роберт. – Откуда у тебя эти вещи? – спросил он, указывая рукой в сторону Рафаэля.

– Из пещеры. Они очень старые, но все в пригодном состоянии.

– Из пещеры?.. Из какой пещеры?

– Из той, которая в Патио де ла Реха.