У главного входа Роберта встречала Анхелина. Он сразу же догадался; во дворце что-то случилось. Ее волосы были в беспорядке, по щекам текли слезы.

– Что произошло? – спросил он.

– Они ушли, идальго. Гитанита и ее сын, они оба пропали.

– Как они могли уйти? Что ты говоришь? – Роберт пытался побороть надвигающийся на него ужас и справится с тошнотворным страхом, который его охватил.

Нити, связывающие его с действительностью, были еще такими слабыми, что свалиться в пропасть ему ничего не стоило. И если Софья надумала его оставить, то он полетит туда и уже никогда из нее не выберется. Стоп, хватит об этом. Надо выслушать Анхелину и узнать, наконец, в чем дело.

– Три дня назад, вечером, мальчик куда-то пропал. – Анхелина держала в руках черную шелковую косынку, постоянно ее теребила своими огрубевшими руками и раскачивалась сама в отчаянии, как маятник.

Роберт запустил пальцы в волосы, потряс головой.

– Анхелина, ты говоришь, что Рафаль куда-то убежал?

– Мама моя! Да нет же, идальго, его забрали.

– Кто забрал? Боже правый, женщина, да у тебя ум за разум заходит! Где донья Софья?

– Я же говорю, – продолжала голосить она. – Гитанита ушла. Сначала она, как безумная, носилась по всему дворцу, плакала, звала его. А потом, ой идальго! Она вдруг перестала плакать, вся аж одеревенела, как мертвая, я даже испугалась. Потом пошла к себе наверх, побыла там и опять спустилась вниз. Идальго, это была цыганка! Настоящая цыганка, идальго. Не такая, какой она была, когда пела, а настоящая. Одета как они, волосы как у них. Я ее не признала, вы бы ее не признали, ее собственная мать бы…

– Ясно, Анхелина. Что мне не ясно, так это где она сейчас.

Анхелина снова запричитала.

– Я не знаю. О, Святая Дева, защити нас. Не знаю я, где она и где ребенок не знаю тоже. – Она всхлипывала и вытирала глаза косынкой.

Роберт повернулся и посмотрел на карету, которая все еще стояла в Патио дель Ресибо. Насколько ему было известно, других во дворце не было, как и не было лошадей. Они давно перевелись здесь.

– А что, донья Софья пешком отправилась?

– Нет, дон Роберт, – сквозь слезы бормотала Анхелина. – У одного из садовников она взяла ослика. Боже мой, на ослике по улицам, как какая-то замухрышка. Вся Кордова уже думала, что проклятье с этого дома снято. А теперь они все узнают, что это не так. Дворец Мендоза проклят и все мы, кто здесь служит прокляты, это я виновата, я…

– Хватит реветь. Держи себя в руках, никто нас не проклинал, черт нас возьми. Нас обобрали, ограбили и эти похитители об этом пожалеют.

Теперь он все понял, он знал, что произошло. Софья ушла. Но она ушла не от него. Она его не бросила, а ушла на поиски сына. Цыгане похитили Рафаэля в надежде получить за него выкуп, сорвать большой куш. И она отправилась в Триану за ним. Софья одна, против целой цыганской орды – это было безумием. Ей никогда не побороть их без его поддержки. Кровь его забурлила, жажда мести, ярость охватили его, придали силы.

– Теперь скажи мне точно, когда она уехала? В какое время?

Едва взглянув на него Анхелина перестала плакать… Его белые волосы оставались прежними, темно-карие глаза теми же, но лицо, его лицо изменилось. Теперь перед ней стоял смелый, волевой, решительный идальго. Таким она его ни разу не видела, но ей говорили, что он был таким прежде.

– Через час после того, как мы поняли, что мальчика похитили, дон Роберт. Это было в субботу, вечером, часов в девять.

– Три дня назад, через несколько часов после того, как я уехал от Гарри Хоукинса. Думать, думать… Чтобы на осле добраться до Севильи, ей нужно дня четыре, не меньше. Сейчас ее там еще нет. Будь у него хорошая лошадь, он мог бы быть там часов через двадцать, может быть и раньше. Хорошая лошадь… Тех, которые были впряжены в карету, Энрике уже увел в конюшню, да разве это были скакуны? К тому же они устали.

– Анхелина! Отправь Энрике в городские конюшни. Скажи ему, что мне нужен самый резвый конь. – Роберт побежал наверх к себе, отдавая на ходу распоряжения. – И вот еще что, пусть разыщут мое седло с нашими инициалами на луке.

Она некоторое время стояла и смотрела на него, словно завороженная его энергией и изменившимся внешним видом, затем развернулась, как линейный корабль под всеми парусами, готовый дать залп из всех орудий.

– Да, идальго, сию минуту. Все будет сделано, как вы приказали.

Роберт мчался к себе в комнату едва касаясь ногами пола. Он давно не брал их в руки, но знал, что из комнаты они никуда не могли деться – два пистолета лежали на своих местах.

Стайка чумазых оборванных ребятишек играла на открытой поляне между холмов, где цыгане иногда отмечали свои праздники. Дети едва взглянули на проходившую мимо них Софью. С черными распушенными волосами и золотыми серьгами в ушах, в домотканной блузе и юбке, с накинутой на плечи шалью она ничем не отличалась от постоянных обитательниц Трианы. Софья присмотрелась к детишкам, но Рафаэля среди них не было. Впрочем, она и не ожидала увидеть его с ними, уж очень легкомысленно было бы так поступить похитителям. Опустив голову, она вошла в пещеру табора Зокали.

Софья успела забыть, каким узким и низким был этот вход в пещеру, а сколько в нем было копоти от множества костров и очагов!.. С трудом она добралась туда, где проход расширялся, образуя большое помещение служившее комнатой.

Спиной к входу, за ветхим столом о трех ногах сидела какая-то женщина. Она раскладывала карты. Ее вполне можно было бы принять за Фанту, но это была Терезита – жена Зокали. Софья узнала ее по характерному изгибу плечей. В углу кормила ребенка еще одна цыганка, помоложе. Она подняла глаза на Софью, на ее лице на мгновение отразилось удивление. Она тут же опустила глаза и ничего не сказала. Звали ее Инмакулада, Софья хорошо помнила ее – они выросли вместе и друг к другу относились хорошо. Глаза Софьи искали Зокали, но его не было видно. Софья увидела Хоселито, но ни он, ни с полдюжины остальных цыган ее не заметили, кроме кормящей матери – Инмакулады.

– Да будет благословлен костер, – поздоровалась Софья. Все дружно повернулись в ее сторону и стали ее разглядывать. – Я пришла сюда и ищу моего отца по закону рома. Где Зокали?

Полуобернувшись на нее пристально глядела Терезита, ее пальцы, перебиравшие карты, замерли.

– Мой муж умер три года назад. Истинная дочь пришла, чтобы похоронить его, – сказав это, она сплюнула на земляной пол.

– Я этого не знала, – Софья повернулась к Хоселито.

Она мгновенно взвесила возможные последствия этой ошибки, но она чувствовала, что поступает верно, – никто другой, кроме него не мог быть предводителем табора. Сделав шаг к нему Софья упала перед ним на колени.

– Я пришла сюда искать справедливости у предводителя моего табора, как это принято у рома по их законам.

– У тебя нет табора, ты покинула этот огонь.

По его тону Софья поняла, что она, верно, определила, кто является предводителем табора после смерти Зокали.

– Я дочь этого огня, у меня есть право быть выслушанной вами, – заявила Софья.

– Когда-то у тебя было такое право, но ты лишилась его, покинув нас.

Хоселито потянулся за кувшином с вином, но пить не стал. Он не отрывал взгляда от Софьи.

– Я не убивала своего ребенка, – Софья понимала, что инициативу терять нельзя. – Клянусь именем Сары-ла-Кали.

Терезита презрительно фыркнула. Она собрала карты и принялась их тасовать, не сводя глаз с этой непрошеной гостьи.

– Раньше надо было говорить об этом, ты же ушла, как чужачка, как шлюха. Ты и есть шлюха, – в словах Терезиты была неприкрытая ненависть.

Софья не стала ей отвечать. Терезита всегда ее ненавидела. Софья не представляла, на кого в таборе она могла положиться. Ее авторитет среди герильеро для цыган ничего не значил. Война против французов была кампанией, которую вели чужаки между собою. А они, цыгане, в ней участия не принимали. Она смотрела на Хоселито, он оставался единственной надеждой, на которую ей приходилось рассчитывать. Но и Хоселито к ней по-человечески не относился прежде.