С горькой иронией он понял, что боится идти один, страшновато без надежного Люта, за чьей спиной можно вести себя как разбалованный мальчишка: ни за что не отвечать, лишь посмеиваться да поругивать.

Стыд ударил с такой силой, что Буслай застонал. Карлики остановились и удивленно залопотали. Буслай встряхнулся, зашагал. От его сурового вида малютки, испуганно пискнув, порскнули в стороны.

«Да, – подумал Буслай с горечью, – удобно притворяться дураком, чтобы безнаказанно жечь дома, так же удобно говорить, когда вредишь другу: „Я пошутил“. Ну, ничё, вернется, повинится перед Лютом… наверно».

Ноздри встрепенулись – послышался запах сырости. Человечки радостно завизжали и потянули с удвоенной силой. Гридень поплелся, облепленный ими, как бык слепнями. Ход свернул, расступился обширной пещерой, под сводами гулко отражался веселый плеск. Подземная река, темная, даже на вид холодная, шумно текла из сгустка мрака к светлому овалу на противоположной стене.

Буслай с сомнением оглядел крошечный плот. Для карликов он был огромен, но Буслаю на нем даже в рост не растянуться. Да и связан был из тонких жердей – ступить страшно.

Крохотульки, настойчиво пища, затащили Буслая на плот, оттолкнули от берега. Гридень заторможенно смотрел на злорадные ухмылки мелкоты, машущей крохотными ладошками, опасливо скосил глаза под ноги: плот под тяжестью воина в потрепанной броне притопило, вода обмывала щиколотки.

Плот потряхивало, река проказливо дергала в сторону, светлый проем быстро приближался, вырос на полнеба, показались каменные берега с редкими кустами чахлой зелени.

Вынесло на свежий воздух, грудь раздалась в стороны до треска ребер. Буслай жадно вдохнул изумительной свежести струи и счастливо засмеялся. Глаза резанул свет: хоть дальний край неба румяный, облака висят золотистыми слитками, но после подземелий даже вечерняя заря немыслимо ярка.

Впереди темнел массив леса, так приятный глазу. Безжизненные камни на берегах постепенно сменились землей с коротким подшерстком травы. Кусты росли гуще, деревья все ближе к воде. Одно величаво раскинуло ветви над рябым зеркалом, тень дошла до середины.

Буслай переступил с ноги на ногу, под сапогами хлюпнуло, плот опасно закачался. Гридень кисло посмотрел на вязанку хвороста, оглянулся – глаза поползли на лоб. За кромкой плота вздымались буруны, похожие на тугие мускулы, и мелькали смутные очертания прозрачных лиц. То-то плот несло по прямой, а как надумывал прильнуть к берегу – речные духи одергивали.

– Удобно, – пробормотал Буслай ошарашенно.

Думал, куда плыть: ведь земляной кот ничего не сказал и карты не дал. Теперь ясно: плот приплывет сам, не сбиваясь с пути, назад вернется так же. Кащей воистину повелевал Железными горами и окрестностями. Правда, непонятно, почему ничего не слышали о нем от Грузда? Стыдился князь, что платил тайную дань? Или Кащею плевать на мелких букашек, что копошатся на поверхности и мнят себя по дурости хозяевами?

Солнце зацепилось за вершины деревьев, покраснело от натуги, но кроны держали крепко, чуть покачивались, листва шелестела мерно, величественно. Горная река сунула рукав в лес, плот заскользил вдоль берегов, скрытых густой сочной травой. Гридень пожалел, что он не конь: сейчас бы набрал полную пасть и хрупал стеблями, брызгая тягучими каплями пахучего сока. Буслай вслушался блаженно в трели птиц, вспомнил напряженный гул гор, запахи в пещере волотов и содрогнулся так, что едва не упал в реку.

Плот замедлил бег, неспешно повернул, хворостины уткнулись в суглинистую выемку в зеленом берегу. Буслай махом слетел с плота, погрузившись ногами в мягкую траву, жадно повел плечами, полный мощи после купания в подземных озерах, и осмотрел стену деревьев.

– И куды идти? – развел руками гридень. – Налево аль направо?

Сзади плеснуло, и Буслай обернулся. Гладь вздыбилась бугорком, тот пробежал по воде немного, скрылся, как крот.

– Понятно, – буркнул воин. – Спасибо, ждите, я быстро.

На поверхности вздулся пузырь, лопнул с ворохом брызг. Буслаю показалось – насмешливо. Гридень резко повернулся и зашагал в указанном направлении: сперва вдоль берега, хлюпая раздавленными стеблями – капли сока забрызгали до груди, – затем двинулся к деревьям, мелким у берега, низковатым, а в глуби – толще, раскинувшим кроны на половину неба.

Воздух облепил лицо мокрым платком, потемнело, по хребту прошел холодок. Молот вылез из петли, покачивался наготове, иногда сшибал шляпки грибов – огромные, величиной с тарелку.

Под ноги легла тропа, и Буслай двинулся ровным шагом. Под сенью пушистых крон стало еще темнее, хотя солнце уйти за край не спешило. Стволы кругом были двуцветные: половина хмурилась складками темной коры, другая горбилась мощным наростом мха, зеленого, как спина пушистой ящерицы.

Впереди громыхнуло. Буслай остановился, напряженно всмотрелся, но всюду были лишь деревья да молодая поросль. В затылок дохнуло ледяно, будто прислонился к щелистой стене зимой. Ладони крепко сжались на рукояти, тропа приглушила звуки осторожных шагов.

Буслай лихорадочно шарил в памяти, но насчет Тугара-Змия ничего не находил. Эх, что ж не полежал изрубленным, как Лют, мог бы слушать байки, сказки и кощуны, глядишь – и мелькнуло бы об этой нечисти. Правда, мог слушать и так, но кому охота заниматься таким скучным делом, когда здоров? Эдак и до волховства недалеко.

Не случайно многие идут в волхвы после увечий. Кудесники бают что-то о возмещении за утраченное, но ясно – врут. Вот Вольга стал волхвом немыслимой мощи без всяких увечий. Может, с головой непорядок, ибо кто в здравом уме променяет воинскую славу на волховье бдение, но телом и поныне крепок. Получается, волхование – удел слабых, обучиться может любой, но в основном идут увечные, хилые, прибитые. Бают, что от знаний никто не умирал, но Буслай бы не рискнул.

Буслай взмахнул молотом, ближнее дерево содрогнулось, хлынул поток листьев, ствол вскрыл желтоватый разлом, жадно взбежавший к вершине. Оглушительно треснуло, гридень еле увернулся от половины древа, тропа вздрогнула от удара.

– Вот она, воинская сила, – хмыкнул он довольно. – Любую проблему можно решить силой, а не колдовством или хитростью. Никто не устоит.

Лес замолчал недобро. Гридень в безмолвии зашагал дальше. Деревья помалу редели, просветы встречались чаще, как дырки в зубах после драки в корчме. Проглянуло небо: сердцевина в темно-серой одеже, края горели пурпуром, облака застыли причудливыми пуговицами.

Впереди снова бухнуло. Буслай уловил желтоватый сполох, и земля пощекотала подошвы слабой дрожью. Буслай вздрогнул. Замершее на миг сердце погнало такую горячую волну, что выступила испарина. На виски давило, он оглох от зловещего звона.

– Что там творится? – сказал Буслай сипло, ужаснулся голосу и прочистил горло. – Щ-щас узнаю, – сказал он тверже, постаравшись говорить зловеще. Звуки голоса немного успокоили.

Поймал себя, что идет сгорбившись, фыркнул негодующе, плечи развернулись в стороны, грудь выгнулась крутой дугой, будто по хребту проехала телега. Приобретенная в горячих водах мощь бурлила, выплескивалась через уши. Ломанулся из редеющего леса с азартным рыком.

Расплывчатое отражение крон на гладком шлеме сменилось закатным небом, девственная чистота поля ударила по глазам. Кольчуга задорно позвякивала, ничуть не мешая бегу.

Поле разрезала лента воды, у берега земля сгорбилась чудовищным холмом с зияющим провалом в середке размером с въездные ворота города. Под сапогами сухо затрещало. Буслай скосил глаза, споткнулся, и в животе медленно стал разрастаться холодный ком.

Поле было выбелено костями: мелкими, как птичьи крылышки, с ветку толщиной, трава скрывала гигантские остовы, раздавленные, сломанные до мелкой щепы, перемолотые в пыль. Буслай заполошно огляделся – всюду кости. Стебли травы стыдливо прикрывали обломки, выбеленные ветром, отполированные дождями и снегом.

В недрах холма, высокого и крутого, как размытый курган властелина мира, громыхнуло. Темный зев входа осветился яркой вспышкой. Гридень медленно двинулся. Его решимость таяла с каждым шагом, он кривился от противного костного хруста.