Лют тревожно глядит в сторону предсмертно хрипящего зверя. Пещерники рубят тушу, превращая ее в фарш. Чудище теперь не опасно. Двое волотов грохочут по ступенькам, пламенные глаза прожигают изможденных воинов.

Витязь срывает с пояса Буслая молот, болванка свистит в воздухе. В голове мелькает обреченная мысль: волоты слишком быстры – двигаются со скоростью молнии.

Звонко гремит, рука до плеча немеет. Уверенный в превосходстве пещерник опрокидывается на спину: середка лица вогнута, как пласт свежего снега, на дне ямы глаза слеплены в грязную точку.

Второй волот даже не глядит на сородича. Иззубренная балка взбивает воздух в тугой ком, порскают капли крови. Лют беспомощно подставляет молот.

Грохочет. Лют кричит от чудовищного звона. Удар вбивает волота по пояс в камень, правая половина тела исчезает.

Внутренний голос советует лечь и умереть, но Лют упрямо открывает глаза. Из горла вырывается хрип, пленка крови на губах вздувается пузырем.

Волот недоуменно глядит на согнутые за спину руки. Балка уперта в ступени, не позволяя падать, но и освободиться пещерник не может – пальцы влипли в металл, как в мягкую глину.

Лют с хрипом поднимается с колен, отмечая с вялой радостью, что всё на месте. Кости жутко хрустят, неподъемный молот еле описывает полукруг. С металлическим гулом голова волота исчезает в плечах.

Сзади стонет Буслай, противно скрипя кольчугой о металлические полосы ворот:

– Нехорошо чужое брать без спросу.

Лют вяло удивляется:

– Разве не спросил? Ты, наверно, запамятовал. Разрешил и кошель денег дал в придачу.

– Я такой, – соглашается Буслай гордо.

Лют возвращает молот. Буслай придирчиво осматривает болванку, глядит встревоженно на остальных стражей.

– А ворота открываются?

Лют с тоской смотрит на огромные железные кольца: такое не обхватишь, а про то, чтобы потянуть, и речи нет. Витязь обреченно тянет из ножен меч, хотя это выглядит глупостью: волот походя согнет, как кусок теста.

Пещерники в последний раз бьют зазубренными брусами. Их взоры перемещаются от размозженной, подрагивающей туши к двум усталым людям. Буслай, взревев, со всей дури обрушивает молот на окованную створку. Металл со скрежетом лопается, змеясь трещинами. В разрыве белеет дерево: чистое, как тело стыдливой девицы.

Волоты кидаются к дерзким. Лют заслоняет Буслая, угрюмо глядя на вороненых стражей. Глаза расширяются: ступени щедро орошены густой кровью растерзанного чудища, металлические ступни скользят, как по льду. Волоты нелепо взмахивают руками, падают железной грудой.

– Буслай, быстрее! – кричит Лют напряженно.

Гридень бурчит, и молот врезается в обнаженное дерево. Грохочет, затылок Люта колет щепкой. Ворота дрожат с удивленным стоном: кто смог потревожить их, несокрушимых?

Буслай хрипло орет, нагнетая ярость. В груди вспыхивает огненный шар, жаркая волна вливается в гудящие руки. Молот бухает в пробоину.

– Перун!!!

Страшно трещит, огромный ломоть на стыке створок вырывает прочь, дождь щепок порошит лицо Буслая. Лют оглядывается, хватая плюющегося соратника, тащит в рваный пролом.

Ноги топают по гладкому полу, стены открывшегося тоннеля удивительно гладкие, словно их стесывали сотни лет мелкими пористыми камушками. Пошатываясь, гридни двигаются вглубь, свет масляных плошек на стенах очерчивает две жалкие скукоженные тени.

Лют с опаской оглядывается, но вороненые стражи толпятся у пролома, зазубренные балки опущены, челюсти металлически скрипят от бессилия. Из-за их спин доносится грохот разрушаемого города.

Буслай оборачивается, сплющенные губы хищно раздвигаются.

– Почему вслед не пошли? – бормочет Лют напряженно.

Буслай хохочет измученно:

– Не рад?

Лют отмахивается, кривясь – больно от простого движения. Измученные, раздавленные гридни медленно двигаются по широкому тоннелю с гладкими стенами: можно рассматривать себя, как красны девицы, но от отражения щемит сердце.

– Дурень ты избитый, – бурчит Лют сердито. – Они не устрашились биться с подземными чудищами. Что могло их напугать, раз не пошли за нами?

Буслай сплевывает. Грудь вздымается медленно, внутри сипит, хрипит, булькает, лицо размалевано кровью и грязью.

– Лют, – тянет с горечью, – мы еле живы остались, меня любое усилие угробит, а ты заставляешь меня мыслить.

Витязь коротко смотрит, щеки палит стыд.

– Извини.

Буслай великодушно отмахивается, идут дальше, сопя, как простуженные – да не простые, а при смерти. Ноги подламываются, руки отваливаются. Головы раскалываются, внутри противно стонет, ноет, хлюпает малодушно.

Впереди блещет чистым светом – мягким, как касание матери. Гридни останавливаются, тая дыхание. В тишине слышен треск пламени, доносится терпкий аромат горящего масла.

Двигаются осторожно. Оружие оттягивает руки. Плечи ноют – словно несут мешки с камнями. Мягкий свет приближается, становясь ярче. Буслай ахает потрясенно, усмотрев горы светящегося золотым блеском зерна.

– Кажись, пришли, – шепчет пересохшей глоткой.

Лют крепче стискивает черен. В голове мелко шепчет голосок, умоляющий убраться. Ведь они ранены, измучены, позора не будет. Вот отдохнут, тогда и можно будет пойти дальше. Правда, отдыхать надо на поверхности, иначе ничего не выйдет. Витязь давит паскудную мысль, растирает растоптанные остатки.

Сокровищница ошеломляет размерами: просторная, как пещера волотов, под сводами кружат ослепительно белые шары, каждый размером с дом. Светят мягко, как утреннее солнышко.

Горы золотых монет напоминают зерно. Гридни шалеют от различных размеров, форм, диковинной чеканки. Монеты лежат вперемежку с драгоценными камнями: грани блестят ослепительно, колют глаза роскошью. Рядом находятся золотые кубки, драгоценные светцы, вовсе невиданные вещи – и всё из золота, серебра, усыпанное драгоценными камнями.

Пальцы Люта зудят. Мелькает ослепительная мысль зарыться в драгоценные горы, плескаться, разбрызгивая золотой дождь, а потом утащить на поверхность. Пусть пуп развяжется, но ни одной монетки не оставит.

Мысль настолько яркая, жгущая, что заставляет стонать от нестерпимого желания. Рядом вторит Буслай – его обуревают схожие чувства, а глаза блестят отраженным светом монет.

Лют переглядывается с Буслаем, на миг видит свое отражение в глазах, содрогается от омерзения. Буслай спохватывается. Лица воинов под слоем грязи мучительно краснеют. Брови сдвинуты, в драгоценности летят плевки. Шагают, нарочито пиная камни размером с кулак.

Сокровищница разделена надвое узкой дорожкой, по бокам высятся горы монет, бросая манящий блеск. Дорожка, прямая, как честный меч, упирается в дальнем конце в смутную глыбу.

Дорожка приводит к массивному помосту, щербатому от ступенек. В центре каменной плиты с причудливыми прожилками стоит роскошное кресло: резная спинка изукрашена искусной резьбой, в центре пухлая полоска красного бархата. На сиденье красная подушка с золотыми кисточками. Подлокотники ощерены хищным оскалом золотых кошачьих голов.

Гридни переглядываются: за креслом, в стене пещеры, чернеет прямоугольный лаз. Не там ли хозяин? Или страж?

Сверху шумит, монеты звонко раскатываются по полу. Шум похож на ток пенной реки, сердитое шипение режет слух.

Гридни поворачиваются на шум, но на спины обрушивается тяжесть, вдавливая в пол. Кольца кольчуги со скрежетом расползаются, в лопатки упираются острые кинжалы.

Яромир холодно смотрит со стены на поле. Стрый, посмотрев на князя сочувственно, грохочет:

– Ну что ты, эт они бахвалятся. Хотя их многовато. Даже очень.

Князь отмахивается, не отрывая взгляда от лавины конных воинов: до стены долетают воинственные кличи, лошадиное ржание, отголоски дроби ударов в щиты. Степняки нарочито безмятежно скачут по полю, словно гоняясь за пьяными зайцами. Но от глубокого рва, утыканного острыми кольями, держатся подальше.