Но дело было не в системе.

Советское общество 1980-х годов, социально достаточно устойчивое, по уровню промышленного развития, урбанизации, производству основных видов продукции, характеру технологий и труда на большинстве предприятий, несмотря на огромную долю ручного труда в разных сферах хозяйства (40 % и более), в целом было обществом индустриальным. В СССР существовали радиоэлектронная промышленность, атомная энергетика, развитая аэрокосмическая индустрия, а это даже выходило за рамки обычного индустриального производства. Так что разговоры об «отсталости» и «бесперспективности» – просто ширма, за которой прятались действительные причины перехода к перестройке, ведь причины были – и объективные, и субъективные.

Начнем с первых.

В 1973–1974 годах в мире разразился энергетический кризис. Цены на нефть взлетели, а поскольку Советский Союз был нефтедобывающей страной и как раз началось освоение северотюменских месторождений, то перед нашей нефтяной промышленностью открылись небывалые перспективы и многие проблемы стали решаться с помощью нефтедолларов. Так продолжалось около десяти лет, до тех пор, пока цены на нефть на мировом рынке не начали катастрофически падать, а вслед за ними и доходы государства. К 1985 году оказалось уже невозможным за счет нефти обеспечивать внутренний рынок страны достаточным количеством ширпотреба (40 % этих товаров приходилось на импорт) и продовольствия, а ряд отраслей промышленности – импортным оборудованием.

Сложившийся за годы «волюнтаризма» и застоя дисбаланс в экономике, которая была нацелена не на самостоятельное развитие, а на прожирание нефтедолларов, – это и было объективной причиной, толкавшей руководство хоть к каким-то переменам.

А вот на то, что перемены пошли в ту сторону, в которую пошли, – к разрушению страны, имелись субъективные причины.

«Бояре» и «дворяне» советской эпохи, высшие чины партноменклатуры в Центре и на местах использовали государственную собственность, как свою – почти как частную, – за счет всевозможных лазеек в советской системе распределения (к тому же лазейки эти по мере расшатывания системы все более расширялись). И вот они почувствовали, что для безбедного существования у них остается все меньше ресурсов. Они уже давно махнули рукой на коммунизм и про себя считали коммунистическую идею мертворожденной, а к началу 1980-х годов пришли к выводу: чем скорее с ней будет покончено, тем лучше. Но подобные представления, а тем более намерения были несовместимы с деятельностью идеологических и правоохранительных структур, продолжавших свою деятельность в Советском Союзе; следовало что-то менять в этих структурах, ломать идеологию.

Именно «элите», распоряжавшейся социалистической собственностью, как своей, такая перестройка была крайне желательна, а среди них были и секретари обкомов, и члены Политбюро. Они хотели гарантировать свою безопасность от эксцессов, подобных тем, что имели место при кратком правлении Ю. В. Андропова. Чтобы не было риска лишиться синекуры за отпуск, проведенный «за бугром», за три квартиры и три дачи (якобы казенные), чтобы можно было получать доходы с предприятий и территорий легально. Они хотели передавать если не власть, то по крайней мере имущество по наследству своим потомкам, а для этого надо было изменить статус имущества. А там, глядишь, на основе наследственной собственности можно будет удержать и наследственную власть.

Горбачев, человек без собственных идей в голове, сам был таким, а потому вполне подходил на роль лидера этих сил.

Главной социальной опорой «перестройщиков» стал сложившийся к середине 1980-х достаточно широкий слой людей, негативно относившихся к перекосам и безобразиям эпохи застоя. Да ведь и в народе было понимание того, что дальше «так жить нельзя». Но народ – он и есть народ, консервативная инертная масса; нутром чувствуя, что перемены нужны, он и приветствовал перемены, рассчитывая на лучшую жизнь для себя и не понимая, что те, кто руководил процессом, имели собственные цели, а интересов народа не учитывали вовсе.

Обратим внимание, что для всех лет перестройки очень характерна экономическая бессмыслица. Сначала Горбачев провозгласил политику ускорения. В 1986 году не было более часто употребляемого слова, чем «ускорение», – оно встречалось на каждом шагу, на каждой газетной странице. А что надо было ускорять? Куда мы при этом двигались? На эти вопросы ответов не было. Н. И. Рыжков в книге «Десять лет великих потрясений» пишет, что термин появился еще до перестройки и касался ускорения научно-технического прогресса и социальных процессов, но ведь ему приходится это объяснять! А тогда огромное количество теоретиков научного коммунизма и прочих интерпретаторов мусолили в статьях и книгах «концепцию ускорения», пытаясь разъяснить другим то, что было непонятно им самим!

Или другой лозунг: «Больше социализма!» Больше, чем что? Насколько? Каким аршином его измерить, социализм?

Это была обычная пиаровская акция, игра в слова. От постоянного их повторения складывалось впечатление, что есть какая-то экономическая концепция перестройки, стратегия ускорения, где расписано по пунктам, чего мы хотим, как этого добиваться, какие нужны последовательные шаги и т. д. Но ничего похожего не было!

Характерна история появления программы «500 дней». Только в 1991 году, в год отставки Горбачева и распада СССР, появилось хоть что-то, смутно напоминающее экономическую концепцию. Это была программа Г. А. Явлинского «400 дней», и предлагалась она сначала Л. И. Абалкину, который был вице-премьером по реформе в правительстве Н. И. Рыжкова, но пристроить эту программу не удалось. Сам Рыжков в это время был занят разработкой экономической части Союзного договора и к программе «дней» отнесся скептически: «Там было расписано все чуть ли не по часам, а уж по дням – это точно. На 20-й день – начало разгосударствления. На 30-й – немедленная реализация заводами не установленного оборудования. На 20-40-й – продажа основных фондов, земли колхозов, совхозов, промышленных предприятий. На 20-50-й отмена предприятиям государственных субсидий и дотаций. И так далее, грустно перечислять».

Весной 1991 года на Президентском совете у Горбачева было принято решение превратить «дни» в экономическую программу перестройки, и затем этот плод кабинетных раздумий вместе с группой Явлинского взялись доращивать ученые и государственные мужи; среди них был член Президентского совета академик С. С. Шаталин; вот тут-то программа и превратилась в «500 дней», обросла материалом, сильно увеличилась в объеме и т. д. Конечно, она и в этом виде никак не могла быть использованной на практике, но ничего лучшего власть не имела, так что перестройка как началась, так и кончилась без экономической программы.

А с точки зрения государственной Горбачев не имел вообще никаких целей и планов. Он не знал истории экономики и не видел, к чему вела его политика не только в долгосрочной перспективе, или хотя бы на год-два вперед, но и на ближайшие месяцы. В результате его руководства страна оказалась еще дальше от нужной ей модернизации, чем была в годы застоя, а люди стали жить хуже.

И все-таки любой согласится: Горбачева невозможно назвать злодеем. Для глупости есть другие определения.

Вот что говорил он на заседании февральского пленума ЦК КПСС (1988): «Напомню, что саму перестройку мы начали под давлением насущных, жизненно важных проблем. Мне не раз приходилось возвращаться к оценке ситуации, которая сложилась в стране к началу 80-х годов. Хотел бы добавить еще некоторые соображения. Как известно, темпы экономического развития у нас снижались и достигли критической точки. Но и эти темпы, как теперь стало ясно, достигались в значительной мере на нездоровой основе, на конъюнктурных факторах. Я имею в виду торговлю нефтью на мировом рынке по сложившимся тогда высоким ценам, ничем не оправданное форсирование продажи алкогольных напитков. Если очистить экономические показатели роста от влияния этих факторов, то получится, что на протяжении четырех пятилеток мы не имели увеличения абсолютного прироста национального дохода, а в начале 80-х гг. он стал даже сокращаться. Такова реальная картина, товарищи!»[14]