Приверженность тому или иному подходу к истории вредит науке, когда работы пишутся из конъюнктурных соображений. Но мы должны понимать, что весь комплекс различных подходов к истории дает различные «проекции» реального исторического процесса, отражая ее многомерность в целом, а это полезно. Проблема в том, что у историков нет метода такого объединения. Нет понимания законов эволюции, которым подчиняются все общественные структуры, в том числе их собственная наука, их собственное научное сообщество!

История всегда находится между двумя крайностями: с одной стороны ее ограничивает хроника действительно произошедших событий, а со второй – заданная схема, определяющая для историка, к чему он должен эту историю вывести, – не важно, чем задается эта схема, стилем мышления самого историка или приказом политического властелина. Разумеется, из огромного количества событий всегда можно вытащить подпоследовательность, которая сводима к любому наперед заданному результату! Вот почему, на наш взгляд, между историей-описанием (летописью) и историей-каноном (учебником) должен сложиться огромный пласт многомерной истории-науки; внутри этой толщи можно будет проводить трассы вариантов истории. И наконец тогда «заиграет» все: религиозные идеи и географический фактор, «роль личности в истории» и технологическое превосходство…

А для того чтобы делать надежные выводы, всегда надо следовать некоторой соразмерности, а именно – занимаясь деталями, помнить, в связи с какой общей задачей мы ими занимаемся. А выдвигая общие положения, нельзя забывать, на базе каких конкретных фактов они выдвигаются! Тут мы, кстати, обоснуем один очень важный методологический принцип, который мы почерпнули в истории физики и предлагаем назвать «принципом Кулона». Вот его суть.

Шарль Огюст Кулон (1736–1806) был признанным авторитетом в теории упругости. Приступая к своим работам по электричеству, он сумел создать уникальный прибор – крутильные весы для исследований по взаимодействию электрических зарядов. То, что он создал достаточно точный прибор, это понятно. Чем точнее прибор, тем с бóльшей точностью можно обнаружить существующую закономерность. Известно, что ряд его последователей, сделав менее точный прибор, не получили той закономерности во взаимодействии электрических зарядов, которую получил Кулон. Но есть и вторая сторона изобретения Кулона. Его прибор был достаточно грубым! В силу этого большое количество дополнительных закономерностей не смогло закрыть основную, потому он и смог ее обнаружить. Мы не знаем, случайно это у него получилось или так и было задумано. Но, как бы то ни было, метод оказался весьма продуктивным.

Итак, смысл принципа Кулона в том, что, стремясь обнаружить ту или иную закономерность, следует иметь достаточную точность. Ее превышение может привести к необнаружению искомой закономерности из-за маскирующих ее «шумов».

Ни одно национальное развитие не может быть абсолютно схожим ни с каким другим – с этим, наверное, не будет спорить никто из историков. Природа задает сообществам разных территорий разные начальные и граничные условия, придавая каждой стране, любой нации своеобразность, что-то, свойственное только данному случаю. Если сравнить между собою одни только готовые результаты, забывая об условиях, в которых они возникли, конечно, сравнение окажется затруднительным. Но в каждой стране тем или иным образом должны также проявляться и общие закономерности развития.

Существует диалектическое соотношение общего, специфического и единичного. Первая закономерность сообщает различным историческим процессам характер сходства в основном ходе развития. Второе условие придает им характер разнообразия. Третье, наиболее ограниченное в своем действии, вносит в исторические явления характер случайности. Задача историка именно и заключается в анализе исторического явления и выявлении причин, то есть в сравнении не готовых результатов, а причин их происхождения.

С такой точки зрения в России эволюция шла своим ходом, может быть, более медленным, но непрерывным. Наша страна пережила моменты развития, пережитые и Европой, но в свое время и по-своему. Так что были не правы П. Я. Чаадаев и В. С. Соловьев, советовавшие России пережить сначала все стадии европейской жизни, чтобы прийти к европейским результатам.

Во всех областях жизни историческое развитие совершается у нас в том же направлении, как и везде, в том числе в Европе. Но это не значит, что оно и в частностях приведет к тождественным результатам! Ведь тождественности нет и между отдельными государствами Запада. Разве мощнейшие из них – Англия, Франция и Германия – так уж сильно похожи друг на друга даже в организации своей государственности? Одна – конституционная монархия, вторая – президентская республика, а третья – парламентская республика. А есть и много других различий. Во Франции основная религия – католичество, в Германии лютеранство, а в Англии – англиканство, догматика которого совмещает положения протестантизма и католичества…

Так является ли Россия Европой?

Около ста пятидесяти лет назад этим вопросом задался российский ученый Н. Я. Данилевский. Ответ его был следующим. Европа – а сегодня можно говорить более общо, «Запад» – понятие не географическое, а культурно-историческое, и в вопросе о принадлежности или не принадлежности к Европе или «Западу» география не имеет ни малейшего значения.

Что же такое Европа в культурно-историческом смысле? Это место эволюции и жизни германо-романской цивилизации. Европа сама и есть германо-романская цивилизация, эти слова – синонимы. Сегодня, когда говорят о мировой цивилизации и общечеловеческих ценностях, имеют в виду все ту же германо-романскую цивилизацию. Так принадлежит ли Россия к Европе? Нет, отвечает Н. Я. Данилевский. Россия принадлежит к русской цивилизации, и никакой другой.

Сходную идею предложил французский историк Фернан Бродель, занимаясь проблемой развития капитализма в Европе XV–XVIII веков. Он ввел представление о мир-экономике.

Вот признаки этого понятия:

– Мир-экономика занимает свое географическое пространство, границы которого, хоть и довольно медленно, перемещаются.

– Мир-экономика всегда имеет центр, представленный господствующим городом, который в прошлом был городом-государством, а ныне – экономической столицей (в США это Нью-Йорк, а не Вашингтон). Впрочем, в пределах одной и той же мир-экономики возможно одновременное и даже весьма длительное сосуществование двух центров, например, Венеция и Генуя в XIV веке или Лондон и Амстердам в XVIII веке до окончательного устранения господства Голландии. Один из двух центров всегда в конечном счете бывает устранен – так в 1929 году после некоторых колебаний центр мира вполне определенно переместился из Лондона в Нью-Йорк.

– Любая мир-экономика состоит из ряда зон, всегда имея при этом обширную периферию, которая в разделении труда, характеризующем мир-экономику, оказывается не участницей, а подчиненной и зависимой территорией. В таких периферийных зонах жизнь людей напоминает Чистилище или даже Ад, считает Бродель. Достаточным же условием для этого является просто их географическое положение.

И вот к какому выводу пришел ученый. По его представлениям, Россия, по крайней мере до Петра I, представляла собой мир-экономику, живущую своей жизнью; она была замкнутой в себе. Огромная Оттоманская империя до конца XVIII века также представляла собой мир-экономику. А вот на территории Западной Европы никакие отдельные государства не составляли мир-экономику, таковой была вся Европа, и лишь ее центр смещался с юга на север. Он был в Генуе и Венеции, в Антверпене, затем в Амстердаме и Лондоне, но никогда не попадал в центры Испанской или Португальской империй – Севилью и Лиссабон.