Гил пытался вырваться из крепко державших его рук.

– Он первый начал.

Кэтрин бросила на него ледяной взгляд.

– Мы обсудим это позже, когда переведем твоего брата в дом.

– Они тебе помогут, – Гил показал на работников. – Пусть он хоть сдохнет, я и пальцем не пошевелю. – И, повернувшись, вышел из помещения.

Кэтрин понимала, что дальше так продолжаться не может. Надо было что-то предпринимать. И как можно скорее.

Джонатана перевели в дом и продезинфицировали рану. Потом Кэтрин пригласила Гила в библиотеку. Он вошел с распухшим, в синяках лицом, напомнив Кэтрин о том жутком виде, в котором она оставила Джонатана.

– Если ты позвала меня, чтобы прочитать очередную проповедь на тему, как хорошо работать дружно, то лучше прочти ее старшему брату, – с порога заявил Гил с горящими от злобы глазами. – Мне надоело, что он все время подкалывает меня. Да, я первый его ударил, но он это заслужил.

Сын хотел было продолжать, но Кэтрин жестом остановила его.

– Мне все это неинтересно. Да и проповедей не будет. – На столе перед ней лежали бумаги, которые Гил пытался вручить Джонатану, – мятые и перепачканные после того, как их изрядно потоптали во время драки. – После этой отвратительной сцены мне стало ясно, что вместе вы работать не можете.

– Наконец-то ты поняла, – обрадовался Гил. – Дай Джонатану один из виноградников, и пусть себе возится. А винодельней буду управлять я. – Он увидел свои бумаги на столе. – Мы можем купить виноградник Шмидта, на который Джо отказывается даже взглянуть, и удвоим выпуск продукции. Через пять лет все будут знать марку «Ратледж-Эстейт».

– Не сомневаюсь. У тебя есть чутье в бизнесе, Гил, и талант к маркетингу. – Именно это и привело Кэтрин к окончательному решению. – Поэтому, мне кажется, ты вполне можешь завести собственное дело.

– Ты прогоняешь меня? – Он весь вспыхнул.

– Видишь ли, Гил, ты ведь не станешь отрицать, что никогда не разделял мои взгляды на перспективы нашего дела.

– «Нашего» – ты имеешь в виду твоего и Джонатана?

Кэтрин продолжала, не обращая внимания на этот насмешливый вызов.

– Ты постоянно подвергаешь сомнению принципы, которыми я руководствуюсь в бизнесе. У тебя свои представления о том, как надо вести дела. Собственная винодельня поможет тебе воплотить их в жизнь. Первоначальный капитал у тебя будет – я выплачу тебе твою долю в семейном бизнесе.

– Первоначальный капитал? Значит, ты хочешь откупиться? Чтобы успокоить свою совесть, швыряешь мне деньги и затем спокойно указываешь на дверь.

– Я только хочу поступить по справедливости.

– По справедливости? Ты так это называешь? – сердито прокричал он. – Ты всегда держала сторону Джонатана. А меня терпеть не могла.

– Это неправда.

– Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Я ведь знаю, как ты умеешь лгать. Вся твоя жизнь – одна большая ложь. Уж мне-то известно. А вот тебя это не устраивает. Тебе непереносимо знать, что той ночью я оказался невольным свидетелем.

– Это к делу не относится.

– Разве? Я тебе неприятен, потому что постоянно напоминаю о том, что ты предпочла бы скрыть. Думаешь, я не знаю этого? Да и всегда знал.

– Ты ошибаешься.

Но Кэтрин понимала, что никогда не сможет убедить его. Ни тогда, ни потом. В тот день, выходя из библиотеки, он уносил с собой ненависть. Сначала она думала, что, если дела его пойдут хорошо и винодельня будет процветать, он поймет, что все окончилось к лучшему для каждого. Но этого не произошло, и теперь уже Кэтрин не верила, что примирение возможно.

Толкнув вращающиеся двери, Сэм вышел на улицу и остановился, разглядывая здания, закрывавшие почти все небо.

К нему подошел швейцар.

– Такси, сэр?

– Нет, спасибо, я пройдусь пешком.

Дойдя до угла и не обращая внимания на красный свет, Сэм перешел на другую сторону и медленно побрел вдоль старинного особняка. Он шел куда глаза глядят и, заслышав вдали призывный ритм рок-н-ролла, повернул на звуки музыки.

Группа из трех человек развлекала посетителей уличного кафе на нижней площадке Рокфеллеровского центра. Туристы наблюдали за концертом сверху. Группа исполняла старые хиты Фэтс Домино, и Сэм, подойдя ближе, остановился.

Из дома напротив вышла женщина, тяжелая сумка свисала с ее плеча. По легкой походке и неуловимому движению бедер Сэм сразу узнал Келли Дуглас. Таких длинных ног ни у кого не было.

«Да, это я, и любовь опять пришла ко мне. – Микрофон далеко разносил голос певца. – А ведь с тех пор я не любил…»

Неожиданно Сэм разозлился на себя. Ведь он мог пойти в любом направлении, какого же черта попал именно сюда? Однажды он уже обжегся и повторения не хочет.

И все же он стоял, глядя, как Келли садится на заднее сиденье такси, не в силах отвести глаз. Ему показалось, что она посмотрела в его сторону, но он не был уверен. Впрочем, какое это имеет значение. Завтра он летит к себе в Калифорнию. Тем все и кончится.

В комнатах, отведенных под новую программу «Места и люди», не было той атмосферы сиюминутности, поспешности, какая отличала обстановку «Новостей», того столпотворения, вечной гонки перед неуклонным приближением момента выхода в эфир. Здесь никто не рявкал, в голосах редко звучали нотки приказа, даже телефон звонил как-то по-иному. Такие мысли мелькали в голове у Келли, когда она шла через холл к себе в кабинет.

Хотя она уже три дня работала на новом месте, все еще не могла привыкнуть к этому неторопливому ритму и к тому, что никто не ждет от тебя результата уже к концу дня. Конечно, и здесь она испытывала давление и напряжение, но значительно более умеренные.

– Келли! Эй, Келли!

Услышав свое имя, она остановилась и, сделав два шага назад, заглянула в приоткрытую дверь. Навстречу ей из-за стола уже шла Диди Салливан. Одета как обычно – поношенные слаксы и видавшая виды спортивная блузка. Очки подняты чуть ли не до макушки, короткие каштановые волосы с проседью – в тридцать шесть лет.

– Что-то рано вернулась. – Диди бросила взгляд на свои большие часы «Таймекс» на кожаном ремешке. Стоило ей открыть рот – и уже никто не сомневался в ее техасском происхождении. – Я думала, ты еще грызешь своего цыпленка. Как прошла речь?

– Прекрасно, так же, как и завтрак. А это значит, что на программу для детей-инвалидов выделено достаточно денег, – ответила Келли с улыбкой. – Кстати, сначала были цыплята, а потом уже последовала речь.

– А как приняли фильм?

– Я не стала смотреть. У меня слишком много скопилось дел в студии. – На самом деле Келли просто не нашла в себе сил смотреть кадры с несчастными, избитыми и покалеченными детьми, видеть их испуганные страдальческие глаза. Поэтому она никогда не делала о них передачи. Ее ярость не убывала с годами. Но об этом она никому не рассказывала. – А что ты хотела от меня?

Диди широко улыбнулась и подняла кверху большой палец.

– Только что говорила с агентом Джона Тревиса. Ленч состоится завтра в Русской чайной в час дня.

Келли так и просияла, надежда проснулась в ней.

– Значит, он согласен, чтобы мы сделали его телепортрет?

– Официального ответа пока нет. Предполагается, что сначала вы встретитесь с Тревисом. Все будет зависеть от того, насколько вы с ним поладите. Это входит в правила игры. На мой взгляд, милочка, мы его захомутали.

– Надеюсь, ты права, – пробормотала Келли; осторожная по натуре, она не разделяла восторженного оптимизма Диди.

– Конечно, права, – настаивала та, прислонившись к дверному косяку. Сняв с головы очки, она помахивала ими в воздухе. – Боже мой, ты хоть понимаешь, что это значит, Келли? Этот парень прямо с пылу с жару. Его новый фильм побил все рекорды посещаемости, а ведь он только вторую неделю в прокате. Более того, его роль так и просится на «Оскара». Ты хоть видела фильм?

Келли кивнула.

– На закрытом просмотре, несколько недель назад.