Марина вежливо выслушала и поучающе сказала:

— График не забывайте.

— Ох, не люблю бумажную волокиту!

— Придется полюбить. Мы тут тоже не спали.

— Это точно, — снисходительно подтвердила фронтовичка. — Вы поработали по-боевому. Я ведь сама здешняя. Из Таежного, слышали? Заимка такая была. Сейчас поселок. Здесь до войны только первые домики ставили. А сейчас смотрю — индустрия.

Корневу захотелось посмотреть на эту новую росомаху — столько в тоне ее и манере говорить услыхал он близкого, фронтового, что не утерпел и вошел.

Новая стремительно встала. Она была в старенькой гимнастерке и юбке, в начищенных сапогах. На черных подстриженных волосах пилотка, на высокой груди два ордена и медаль.

— Технорук, Виталий Осипович, — отрекомендовала Марина.

Девушка щелкнула каблуками, вскинула руку к пилотке. Быстрый взгляд на орденские колодки. Наметанным глазом определила — фронтовик, только погон не хватает.

— Разрешите представиться, товарищ технорук, — диспетчер Елена Макова.

— Отставить, — засмеялся Корнев, протягивая руку. — Держаться по-граждански, работать по-фронтовому.

— Есть, — улыбнулась Макова, крепко пожимая руку Корнева и усаживаясь против него.

Разговорились. Она рассказала, что на фронте с начала войны, трижды ранена, трижды возвращалась в часть. До Берлина не дотянула, попав в госпиталь после четвертого ранения. Она сидела прямо, отвечала на вопросы точно, и в ее тоне не было и тени той снисходительности, с которой обращалась она к Марине. Перед ней находился командир, фронтовик. Это надо понимать, а она — солдат, она понимает.

— Уезжаете, Марина Николаевна? — спросил Корнев.

— Да…

Разговор не клеился. В это время подошла Машина, и Корнев уехал.

На четвертом разъезде Виталий Осипович встретил Петрова.

— Посмотрите, какую машину получили.

На запасном пути стоял новенький трелевочный трактор.

— Первый послевоенный, — с волнением произнес Корнев, нежно поглаживая фары. — Фу ты, черт, даже слеза прошибла, до чего хорош! А главное, свой, отечественный.

Они обошли машину раз и два, забрались в кабину, осмотрели управление. Снова обошли, радуясь, как дети, драгоценному подарку.

Около четвертой диспетчерской стоял тракторист, из демобилизованных, — молодой разбитной парень со звездообразным шрамом на щеке, который как-то очень шел к его озорному лицу. Он, играя глазами, приводил в трепет Крошку замысловатыми фронтовыми комплиментами. Увидев Корнева, Крошка что-то шепнула своему неожиданному ухажеру. Тот подтянулся, привычным жестом скользнул руками по швам и взял под козырек:

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Вольно, — с удовольствием ответил Виталий Осипович. — Флиртуете?

— Как полагается при заторе, товарищ майор.

— Моя фамилия Корнев.

— Ну, сразу-то и не привыкнешь к гражданскому обиходу. Все кажется: товарищ майор. Как-то красивее получается. Вроде родня. Свой человек.

Корнев присел на скамеечку. Крошка охорашивалась и беспричинно смеялась. Тракторист, свертывая цигарку, победительно поглядывал на нее.

— Такой дивчине цены не было бы в прифронтовой полосе.

— Уж вы скажете! — пискнула Крошка.

Корнев понял разбитного тракториста: в прифронтовой полосе все девчата хороши. Он сказал укоризненно:

— Это уж вы очень…

— Да я же говорю, — не унимался тот, — такую девчиночку в карман спрячешь, никакой даже самый глазастый старшина не заметит.

— Насмешники, — кокетничала Крошка, — меня как раз очень все замечают.

Только телефонный звонок отвлек ее от дальнейших Приятных разговоров. Подошел встречный лесовоз, уехал на сверкающей машине веселый тракторист.

Вечером, как и всегда, Виталий Осипович сверял по своему блокноту: все ли сделано.

Он сидел один в своем «капе». За стенкой кто-то проверял мотор. Мотор то ровно рокотал, то завывал, переходил на гул, заставляя дребезжать стекла. Шофер крикнул кому-то: «Прикрой газ!», и снова рокотал усмиряемый мотор.

Эти звуки никогда не мешали Корневу сосредоточиться. Записи в блокноте отмечались птичкой — знаком выполнения — или переносились на завтра, на послезавтра. Он подводил итог дня.

Все. Кончился день, очень хороший, ясный, солнечный.

Такой хороший, что с ним не жаль и расстаться для грядущего дня. Из пустого, бестолкового дня уходишь с таким чувством, словно тебя обокрали или обманули.

Нет, сегодняшний день не обманул. Расставаться с ним легко и немного грустно. Грусть. Вот она, лежит в нагрудном боковом кармане гимнастерки, и когда привычным движением хочешь положить туда рабочий блокнот, она напоминает о себе, цепляясь за коленкоровый корешок.

Оказалось, что день еще продолжается. Дома в большой столовой за сверкающим самоваром сидела Валентина Анисимовна. Поставив полные локти на стол и положив круглый девичий подбородок свой на сплетенные пальцы, она слушала, что рассказывал Петров. А он, рассказывая, мешал ложечкой в стакане, и, видно, мешал давно уже, потому что чай остыл. Увидав Виталия Осиповича, он еще раз крутанул ложечкой и вынул ее из стакана.

Против Петрова сидела Женя. Когда вошел Корнев, она вспыхнула и, поставив чашку на стол, тихонько сказала:

— Ах!

Петров внимательно разглядывал чайную ложечку, повертывая ее перед глазами. По его лицу бегал светлый блик. Наступила минутная тишина.

Ивана Петровича еще не было, дети спали.

— Чаю хотите? — спросила Валентина Анисимовна. — Ужинать будем, когда залётко придет.

Виталий Осипович взял стакан. Он был спокоен. Он улыбался, зная, что день, который так хорошо прошел, не может кончиться плохо. Его открытая улыбка успокоила Валентину Анисимовну.

— Афанасий Ильич с хорошей новостью.

Квадратное лицо Петрова засветилось радостной и немного смущенной улыбкой, но он тут же напустил на себя суровость.

— Вот. Это действительно хорошо! — сообщил он. — Детей Ульяна Демьяновна нашла.

Но Валентина Анисимовна перебила его:

— Тамара-то большенькая. Десять лет ей. А сынок, Анатолий, пятилетний. В детском доме нашла.

Сказав это, она взяла у Петрова его стакан.

— Дайте, я вам горячего налью.

Наливая чай, сказала деловым тоном:

— Надо Паниной отдельную комнату, и так встретить, чтобы почувствовала — домой приехала. Кроватки детские в нашей мастерской сделают. Одежду, одеяла, посуду соберем. Кое-что в магазине есть. Дело за комнатой. Обязательно отдельную комнату.

— А может быть, квартиру? — не улыбаясь и очень по-деловому спросил Виталий Осипович, поглядев на Петрова. Но, не выдержав вопросительного и строгого взгляда Афанасия Ильича, улыбнулся. Так хорошо, задушевно улыбнулся, что обидеться никак было нельзя.

— Может быть, — мечтательно произнес Афанасий Ильич и тоже улыбнулся.

Виталий Осипович сказал, что квартира есть, две комнаты и кухня. Ждет хозяев.

— Где? — спросила Валентина Анисимовна.

— Та, что приготовили для меня, а я пока и в своем «капе» проживу, если меня отсюда выгонят.

— Глупости вы говорите! — рассердилась Валентина Анисимовна.

Но только один Корнев понял ее как следует.

Женя задумчиво разглаживала и без того гладкую скатерть. Она по-своему поняла Виталия Осиповича, когда он отказался от квартиры. Она любила мечтать, подменяя мечтой действительность, когда та не вполне ее удовлетворяла. И украдкой, очень осторожно, но со всем пылом любви своей она уже жила в этой квартире, в этих комнатах, со своей неустанной заботой и любовью. Именно здесь, в этих уютных комнатах, Виталий Осипович поймет, как непростительно медлил он.

Женя знала, что так не будет. Но иногда мечта кажется реальнее действительности.

— Вы вместе с Мариной Николаевной уезжаете? — спросил Корнев, обращаясь к Жене. — Еще стаканчик покрепче, Валентина Анисимовна.

— Да, — надменно ответила Женя.

Передавая Корневу стакан, хозяйка спросила: