Свободной рукой он обнял ее плечи и неожиданно поцеловал.

Марина зябко повела плечами, но он, должно быть, не понял этого движения, потому что крепче прижал ее к себе.

Звонил телефон, возвращая Марину к действительности. Она считала звонки:

— Раз, два, три, четыре, пять. Теперь вы, думаю, должны меня отпустить.

Слова прозвучали насмешливо. Это удивило ее.

Она взяла трубку.

— Я. Да, у меня, — она скорбно подняла брови и строго обрезала: — Клава, это никого не должно задевать. Я сказала, у меня. Зачем? Ты становишься болтлива, как Крошка.

— Оказалось, Тараса уже ищут.

Он улыбался растерянно и смущенно.

— Надо идти…

— Идите, — разрешила она, не глядя на него.

— Марина Николаевна!

Марина стояла за столиком. Маленькая лампочка освещала ее бледным желтоватым светом. Тарас, задыхаясь, сказал:

— Счастливо оставаться. — И стремительно вышел.

Марина стояла одна, неподвижная, тонкая, с безвольно опущенными руками, слушая, как затихают его шаги на звонких брусьях лежневой дороги.

Вся жизнь состоит из чудес, которые мы давно перестали считать чудесами.

Была тайга. Одно из тех мест, о которых принято говорить: «Где не ступала нога человека». Да тут и в самом деле ступить было некуда. Здесь рождались и умирали сосны, обрушивая полуистлевшие тела свои на зеленый мох. Здесь стояли деревья-мертвецы, белые и страшные. Они и мертвые еще держались на корню, а некоторые при падении запутывались в ветвях соседних деревьев и годами качали на них безобразные свои скелеты, свешивая седые космы высохшего мха.

Здесь были болота — веками высыхали они и не могли высохнуть…

Здесь был бурелом — сваленные бурей сосны, вывороченные из земли с корнем.

Но здесь был кратчайший путь к Весняне — великой таежной реке, где начинают строить бумажный комбинат. Значит, нужна дорога, — и люди совершали чудо. Они вырубили широкую просеку, убрали тысячи кубометров бурелома, высушили болота и скоро начнут строить железную дорогу.

Виталий Осипович шел по просеке, пробираясь к началу ее — пятой диспетчерской. Так высоки были сосны, что солнце заглядывало сюда только около полудня. Он шел а пел о сыне, который задумал жениться и решил просить благословение отца, но…

Не поверил? Чудак. Есть любовь на свете! Вчера по рации сообщили Виталию Осиповичу, что пришел ответ из бюро справок. Катя жива. В блокноте, что носит он в кармане гимнастерки, записан адрес его любви.

Полетели к черту все опасения и вымыслы. Катя жива! Она у себя дома, чудесная, милая, единственная. Какая она? Через какие муки прошла? Разве это сейчас имеет значение? Пусть будет самое страшное, что убьет его любовь, — все равно останутся обязанности. Но трудно поверить, невозможно поверить, что есть сила, способная сломать его любовь.

Во всяком случае, он должен увидеть ее. Она не солжет, она никогда не лгала.

И хотя он пел:

Но не мог поверить песенным словам.

— Нет, не каждую! Не каждую!

Вот и конец пути. Сквозь деревья мелькнула избушка — пятая диспетчерская. Скоро она станет таежной железнодорожной станцией. Как ее назовут? Может быть, «Росомаха»? Станция «Росомаха»? — в честь этих девушек, которые в любую погоду, днем и ночью, встречали груженые лесовозы.

И каждый, кто жил и трудился здесь, проезжая через эту станцию, вспомнит лесную избушку в сугробах под гигантскими соснами, и девушек, проводивших дни и ночи в ее рубленых стенах.

Он шел и негромко напевал, думая о человеческих Сложнейших чувствах и простых человеческих чудесах.

А в это время у пятой диспетчерской сидели девушки, говорили и мечтали.

Женя сдала дежурство и, как всегда за последнее время, осталась поболтать с Мариной. Очень хорош был таежный вечер. Даже трудно сказать — вечер или день. Начинались белые ночи — неправдоподобно светлые и тихие.

Девушки сидели на скамеечке у будки, слушали любовное щебетание какой-то птички, бездарно подражавшей соловью, и страстное кваканье лягушек. У лягушек получалось убедительнее, потому что они никому не подражали, пели, как могли, а непосредственность тем и хороша, что в ней больше души.

Девушки мечтали, глядя на верхушки сосен, окутанные опаловой дымкой, на спокойное, словно светящееся, небо. Скоро все это будет только воспоминанием. Вспомнишь и, может быть, вздохнешь.

Женя сказала:

— Обязательно вздохнем. Правда, Маринка?

Марина покровительственно улыбнулась:

— Ты — обязательно.

— Мариночка, не притворяйся, — и ты.

— Ты права, Женюрка, и я тоже. У нас тут много хорошего было. Сколько мы узнали за эти годы и сколько сделали!

Женя сказала:

— Вот сижу и думаю: жалко уезжать отсюда.

— Кого жалко?

— Всех. Привыкла.

Марина подумала: «Прощальная тоска, поминки по любви. Обожает вздыхать девушка. Еще скажет — здесь кладбище, где похоронена любовь».

Но тут же Марина почувствовала, как в ее иронические размышления врывается какая-то щемящая боль. Вот новость, уж не собирается ли и она затосковать.

Услыхав пение в тайге, девушки прислушались. Человек пел для себя, и поэтому чувствовалось, что ему хорошо.

— Он! — шепнула Женя.

— Беги навстречу, — усмехнулась Марина.

Женя вспыхнула:

— Ф-фу, Маринка, тебя не поймешь!

Виталий Осипович благодушно поздоровался, уселся против девушек на лежневке, рассказал, что идет с Весняны, куда уже прибывают первые строители, а так как на лесопункте он не был четыре дня, то поинтересовался новостями.

— Берлин заняли, — сообщила Марина.

Он сказал, что знает об этом. На строительстве нет еще кухни, но антенна уже поставлена, потому что новости с фронта сейчас хватают жадней, чем хлеб.

— Министерство представило к награде Ивана Петровича и Тараса Ковылкина. Он делал доклад в институте об организации труда в лесу. Об этом напечатано в газете.

— Знаю, — ответил Виталий Осипович.

Марина улыбнулась кончиками губ:

— Ну, вас ничем не удивишь.

— Но зато я могу сообщить новость. Конечно, это касается только меня одного. Получил сообщение из справочного бюро.

— Жива? — спросила Марина.

Виталий Осипович ликующе ответил:

— Да!

— Поздравляю, — сказала Марина, глядя на тонкую полосу заката над лесом; темные зрачки ее казались разрезанными алой полоской надвое. — Поздравляю от души!

Женя встала и ушла в будку.

Звонил телефон. Марина сосчитала звонки. Пять. Но Женя, по-видимому, не сняла трубку, потому что звонки раздались снова. Марина резко поднялась. «Женька с ума сходит, опять придется ее уговаривать, ну теперь-то я смогу это сделать». Она тоже ушла в будку, где возле телефона неподвижно сидела Женя, глухая ко всему на свете.

Виталий Осипович слышал, как говорила с четвертой диспетчерской Марина, сообщая, что путь свободен. Через несколько минут далеко на лежневке показался лесовоз. Потом Марина что-то тихо говорила Жене тоном матери, уговаривающей обиженную дочку. «Ну вот, и нечего тут слезы лить», — донеслось до него.

Подошла груженая машина с двойным прицепом. Шофер вышел из кабинки. Виталий Осипович узнал Гришу: он был так мал по сравнению с огромной машиной, что напоминал того мужичка с ноготок, с которым когда-то Корнев познакомился в школьной хрестоматии.

Виталий Осипович рассмеялся и спросил: