Ощущая на себе тяжесть его тела, Челси чувствовала, как с каждым плавным, медленным движением мужских бедер она неотвратимо приближается к третьему за этот час оргазму. Он наступил постепенно, нежно. Он оказался не столь бурным, надрывным, какими были первые два, но омыл ее подобно морской волне, захватив все ее существо. Он не принес с собой того ликования и неистовства, что вначале, но наполнил тело легкостью и долгожданным облегчением.

Наступили сладкие минуты отдыха. Челси лежала в объятиях Брайана, полностью обессиленная и опустошенная. Ей припомнилось, как в детстве, еще маленькой девочкой, она возвращалась с родителями после длительного и утомительного путешествия с побережья Флориды, где они проводили тогда свой отпуск. Она видела себя сидящей на заднем сиденье машины, прислонившейся к дверце; ее розовый купальный костюм был все еще влажным от морской воды, и прилипший к нему песок легко покалывал кожу. Сырое пляжное полотенце, свернутое и подложенное под щеку, все еще хранило соленый аромат Мексиканского залива. В те годы ее кожа, поначалу болезненно красневшая от солнца, через несколько дней обычно покрывалась смуглым загаром и слезала, как у ящерицы. Но в то лето, сидя на заднем сиденье отцовского автомобиля, на всех парах мчавшегося вдоль береговой линии, она постепенно погружалась в сладкую дрему под мерный гул мотора. И все ее тело, изнуренное солнцем, лихорадящей жарой от рассвета до заката и разбитое ударами теплых волн, таяло в дремоте. Вот такие же прекрасные ощущения подарил ей в этот день молодой голубоглазый парень по имени Брайан Кэллоуэй.

– Кэсси, Эван, Диана! На сцену! – прозвучал властный приказ режиссера.

Джун Рорк с решительным видом стояла на краю сцены, держа под мышкой папку с пьесой. Несмотря на раннее утро – часы показывали 7.03, – на ее лице не было ни малейших следов сна. Джун заметно нервничала: весь ее вид говорил о том, что пробил час создавать шедевр. Карл уже сообщил ей, что вся труппа в сборе и готова приступить к репетиции еще с 6.30 утра, сразу после открытия театра.

Пока техники и рабочие лихорадочно сновали взад и вперед за кулисами, подобно армии муравьев, выполняющих приказания своей муравьиной королевы, из-за кулис появились Лилиан, Коди и Аманда, держа в руках заключенные в виниловые обложки тексты, открытые на первой странице первой сцены из первого действия. В это утро на Лилиан был темно-коричневый спортивный костюм и спортивные туфли, свои прекрасные волосы она собрала в аккуратный пучок на макушке, но даже в столь скромной одежде ей удавалось выглядеть сногсшибательно. Коди, в джинсах и сером хлопчатобумажном свитере, позевывая, с любопытством поглядывал на Аманду, удивляясь, как она умудрилась надеть нарядное платье и наложить макияж в столь ранний час.

– Слушайте хорошенько, ребята! – властно заговорила Джун. – Мы приступаем. Учтите, чем лучше будете меня слушать, тем меньше вам придется от меня терпеть. Так что не зевайте.

Все трое стояли молча, почтительно внимая отрывистым инструкциям Джун. Что-то опасное таилось в странном блеске ее водянистых глаз и низком, резком тембре голоса. Однако каждый из них испытывал приятное волнение перед первым днем репетиций.

Джун Рорк открыла папку и углубилась в беспорядочные записи, которые она сделала в течение последних недель.

– Действие первое, сцена первая. Кэсси, ты будешь сидеть вот здесь, на диване. – Джун взяла складной стул и поставила его в центр сцены. Затем указала на него Лилиан: – Садись. – Лилиан повиновалась. – Диана, – Джун повернулась к Аманде, – вы стоите вон там, слева, у стойки бара. – Она отвела Аманду в левый угол и поставила ее лицом к заднику. – Как только поднимается занавес, вы закрываете пробкой графин, поворачиваетесь и начинаете произносить первую реплику.

Аманда с достоинством кивнула.

– Хорошо.

Наступила очередь Коди, который все это время глазел на Лилиан.

– Эван! – прошипела Джун.

Коди встревоженно взглянул на режиссера.

– Ты ждешь пока вот здесь, справа, в кулисах. – Она расставила мизансцену и, точно собачонке, напакостившей на ковер, взглянув на Коди, небрежно бросила: – Да пошевеливайся ты, недоумок!

– Слушаюсь, мэм. – Коди шутя поднял руки, словно защищаясь, и направился в правый угол сцены.

Джун последовала за ним, твердо ступая по пыльному деревянному полу сцены.

– Ты входишь сразу после реплики Кэсси. И никаких пауз! Если прозеваешь выход, то пеняй на себя!

– Не сомневайтесь, буду, когда нужно, – со смехом ответил Коди.

– Вот и хорошо. – Джун отошла к краю сцены. – Тогда занавес!

Но ничего не произошло.

– Занавес, Аманда! – Джун вскипела. – Я же сказала повернуться на «занавес»!

Аманда смущенно поднесла руку ко рту.

– Простите, я не поняла, что мы уже начали, – пролепетала она.

Джун смерила пожилую актрису уничтожающим взглядом.

– Мэм, когда я говорю «занавес», то это значит, что мы уже начали.

Аманда молчала.

– Занавес! – повторила Джун.

Аманда, с текстом в руках, резко повернулась. Ее голос прозвучал несколько неуверенно:

– Кэсси, ты ведешь себя, как ребенок. Нам всем не хватает твоего отца, но мне кажется, ты впадаешь в крайность.

Лилиан обернулась к Аманде так, чтобы ее лицо оставалось вполоборота к зрительному залу, и произнесла:

– В крайность? Мама, ведь он умер! Что ты называешь крайностью?

– Стоп, – прервала Джун. – Кэсси, неплохо. Но я хочу, чтобы ты встала на словах «он умер». Сделай какое-нибудь движение рукой, чтобы показать, как ты расстроена, и отойди на несколько шагов вправо, все время оставаясь к ней спиной. – Джун посмотрела на Аманду. – Диана, когда Кэсси встанет, ты подойди к ней и по-матерински утешь ее. Но и покажи свою нерешительность: с одной стороны, ты хочешь утешить дочь, с другой – не можешь из-за сложившихся обстоятельств.

Аманда кивнула.

– Повторяем все снова, – приказала Джун. – С самого начала. Занавес!

Снова и снова, почти час Джун прогоняла первую сцену с Лилиан, Амандой и Коди, становясь все более и более нетерпеливой. Остальные не занятые в сцене актеры со страхом следили из-за кулис за тем, как неторопливо и методично работает Джун. Порой жестокая и нетерпимая, она оттачивала каждое слово, каждую интонацию, каждое движение; ее работа напоминала тяжкий труд скульптора, широким резцом отсекающего лишние куски мрамора от скульптуры. Иногда она не знала, чего хочет, и экспериментировала, заставляя актеров работать в разной манере до тех пор, пока неожиданно решение не созревало само собой. И только тогда она двигалась дальше. И то, что наконец медленно родилось из первой сцены, потрясло всех. Даже Лилиан Палмер не могла не признать, что эта женщина расширяет диапазон ее возможностей, помогает ей находить самые точные интонации, совершенно новые нюансы в характере героини. И все это произошло на первой же репетиции.

Ронни де Марко поймала на себе рассеянный взгляд Брайана, стоявшего за кулисами неподалеку от нее.

– Высматриваешь, с кем бы поразвлечься? – приблизившись, язвительно спросила она.

Прислонившись спиной к краю осветительной будки, Брайан был полностью погружен в собственные мысли. Однако он расслышал ее замечание и слегка улыбнулся.

– Нет. Я бы рад, да доктор рекомендовал мне воздержание.

Ронни подошла поближе. В это утро она надела зеленую майку в обтяжку, под которой явно недоставало лифчика.

– Неужели? – Она прижалась к нему всем телом. – Знаешь, Брайан, у тебя самые красивые глаза.

Брайан шутливо ей подмигнул.

– Спасибо, Ронни. А сейчас извини. – И осторожно оттолкнув ее от себя, он спокойно направился за кулисы, чтобы вместе с другими актерами наблюдать за репетицией. Ронни хмыкнула и сложила на груди руки.

Челси, стоявшая неподалеку, все видела. Поведение этой Ронни ей не нравилось, и Челси не могла не обрадоваться тому, что Брайан ее проигнорировал.

– Похоже, к тебе приставали, – прошептала Челси, когда он очутился рядом.