Она обхватила руками его плечи, почти прильнула к нему, дыша с трудом, пытаясь улыбнуться.

– Что, это очень глупо, Кент? – шепотом спросила она, поднимая к нему мокрые глаза. – Если да, то помогите мне забыть это, дорогой!

– Джейн! – промолвил хрипло Кент, потрясенный и растроганный.

– Я не могу… Но я постараюсь, – повторила она почти весело. И крепко сжала веки, чтобы удержать слезы. – Я скажу: «Прощайте и да благословит Бог вас и ее». Это сегодня не трусость, Кент, но я буду притворяться перед собой, будто это трусость! – Голос ее дрожал, хотя она пыталась заставить его звучать весело. – Я буду делать вид, что завтра и послезавтра, и все последующие дни, до конца жизни, я не буду, как голодный хлеба, жаждать вашего голоса, всех тех милых вещей, которые вы говорили мне и от которых я отмахивалась! Так поцелуйте меня, Кент. – Она прижалась к его груди, но он стоял неподвижно, в смятении, словно охваченный стыдом. – Поцелуйте меня на прощание, и спасибо за то, что вы были мне другом.

– Дорогая! – пробормотал он. И, обняв ее гибкое тело, прильнувшее к нему, наклонился, целуя полные слез закрытые глаза и виски, где темные волосы лежали красивыми волнистыми прядями, и холодные губы.

Скрипнула дверь. Кент обернулся. Это была Жуанита с широко раскрытыми глазами, пепельно-серым лицом, застывшая на пороге, смотревшая ему прямо в лицо.

За нею Жюстина и несколько других слуг с растерянными и озабоченными физиономиями. Случилось несчастье. Кэрвуд Чэттертон был выброшен из автомобиля и серьезно ранен; Билли тоже пострадал, но легко. Их привезли домой.

Вмиг Джейн принялась распоряжаться. Все в доме во главе с Кентом забегали по ее указаниям. Приготовили комнаты, вызвали врачей и сиделок, отвечали вполголоса на телефонные звонки. Друзья на цыпочках приходили и уходили. Все, что было нужно, появлялось, словно по волшебству.

Она ни на минуту не проявила слабости. Билли сильно расшибся и поцарапал лицо. Его отец был так смят и растерзан, что только через много дней можно было выяснить, останется ли он жив. Первые страшные часы миновали. Джейн сидела у Билли, гладя его распухшие руки и ободряюще улыбаясь ему.

Он смутно помнил, что случилось: у Сан-Бруно на перекрестке Викс, шофер, разогнал машину прямо на отходивший поезд. Билли слышал, как отец крикнул ему: «Берегитесь, звонок!», и в тот же миг у него зашумело в ушах, и он, как мяч, вылетел из автомобиля и упал в десяти ярдах от него.

Шофер был убит на месте, а Кэрвуд Чэттертон тяжело ранен.

От Билли Джейн переходила к постели мужа. Было уже шесть часов утра, когда она, уступив место сиделке, сказала Кенту, что хочет видеть Жуаниту.

– Она пришла с этим известием, Кент, и сразу куда-то исчезла. Я ее почти не видела больше. Не поищете ли вы ее?

– Хорошо. – Он расспросил девушек, написал записку. Ожидая ее прихода, он ходил взад и вперед по верхней площадке, засунув руки в карманы. Нет сомнения, что она застала Джейн и его в самый неподходящий момент, но, может быть, в волнении она не осознала то, что видела. Это длилось ведь одну секунду. И она должна понять, она должна была почувствовать, что эта сцена не имела никакого значения.

Так много еще ему хотелось сказать ей! Что он умеет быть нежным и любящим, что его жена будет счастлива. Что Жуанита будет его миром, Жуанита и старое ранчо.

Девушка, посланная с запиской, возвратилась и доложила, что мисс Эспиноза ушла.

– Ушла? – спросил он тупо. – Куда ушла?

Джейн тихо вышла из комнаты мужа и стала озабоченно расспрашивать горничную.

– Она уложила свой чемодан, мэм, и отослала его к поезду 4/40. И сказала, что пришлет адрес.

– Конечно, отправилась к Элизе! Но она намерена была ехать только завтра! – воскликнула Джейн. – Вызовите по телефону миссис Кольман, Кент, и узнайте, там ли она.

– Она бы не уехала, не простясь, – возразил Кент, все еще вертя в руках записку.

Миссис Кольман ничего не знала о мисс Эспинозе. Разве не завтра она приедет? Правда ли, что произошло такое ужасное несчастье с мистером Кэрвудом и Билли… Она прочла в вечерних газетах…

Кент повесил трубку.

– Она убежала, – сказал он спокойно.

– Но, Боже милостивый! – возразила Джейн резко, – почему? И куда она могла убежать?

– Это, – сказал Кент глухо, как бы про себя, с глубокой серьезностью, какой Джейн еще никогда не видела на его лице, – это я постараюсь узнать.

Была середина зимы, дождь лил изо дня в день, темнело рано. Японский пароход отплыл в Манилу без Жуаниты, а Билли уехал в колледж. Старый Чэттертон тихо лежал в постели, счастливый вниманием жены, почти не отходившей от него, и заботившейся о его развлечениях, еде, покое.

Но он знал, что ему уже не встать. И он больше не нуждался в секретаре. Кент, молчаливый чудак Кент, всегда вежливый, мягкий, услужливый, ушел от него без объяснений. Он не сказал, что дом без светловолосой, ясноглазой девочки, скользившей так неслышно вверх и вниз по лестнице, стал ему невыносим. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что в холодные воскресные утра он теперь ходил в церковь и, стоя в углу, глядел на прихожан печальным, тяжелым взглядом, потом плелся домой один, когда багровая зимняя заря окрашивала небо.

Жуанита не возвратилась, не написала. Ни на ранчо, ни в монастыре, где она училась, – нигде не нашли ее. Она исчезла из их жизни так же странно, как вошла в нее, и следы ее затерялись во мраке.

Вторая служба Жуаниты была в канцелярии писчебумажного отдела большого торгового дома на Мишн-стрит в Сан-Франциско. Ее непосредственным начальником была мисс Лили Вильсон.

Жуанита получала четырнадцать долларов в неделю, Лили – двадцать семь. Естественно, Жуанита считала положение Лили верхом благополучия. Лили командовала всей канцелярией, как ей заблагорассудится, и иногда приглашалась на совещание директоров фирмы. У нее была собственная стенографистка, мисс Вэльш, и под ее началом числилось пятнадцать-шестнадцать девушек.

Лили была болезненная, нервная тридцатилетняя особа. У нее была замечательная способность представлять свои недостатки, как нечто в высшей степени похвальное. Свои опоздания, медлительность и беспорядочность она объясняла, например, тем, что она работает так много и в такой ужасной спешке, что она постоянно перегружена работой.

Жуанита работала много и очень дорожила своей службой; большинство ее сотрудниц совсем не походили на нее в этом отношении.

Она не понимала еще, что с ее красотой и утонченностью легко можно получить место, недоступное девушке попроще, и недели, прошедшие между ее уходом от миссис Чэттертон и поступлением к «Стиль и Стерн», были для нее полны тоскливой тревоги.

Она сняла убогую комнату в меблированном доме при каком-то женском клубе, старательно соблюдала все обязательные правила, застенчиво отвечала улыбкой, если кто-либо из соседок улыбался ей, но не разговаривала и не сходилась ни с кем.

Пережитая буря оставила след. Жуанита с тоской и отвращением отгоняла воспоминания; со старой жизнью было покончено.

Так как при клубе девушкам разрешалось жить лишь временно, Жуанита взяла у секретаря список пансионов и целый субботний день просматривала их, решая, где поселиться. Все они были на один манер: серовато-черные дома с деревянной лестницей прямо с улицы на второй этаж и общей столовой внизу.

Хозяйки, как казалось неопытной Жуаните, тоже все походили одна на другую. У всех у них фартуки на широкой груди были заколоты английской булавкой, все они заявляли, что у них в пансионе жильцы живут, как одна большая семья. Все они начинали с цифры в десять долларов и обращали внимание, что при масле лучшего сорта это – минимальная цена.

Жуанита, вычитая в уме десять долларов из четырнадцати, в нерешимости закусывала губу. В одном месте просили семь, но там было уж очень нехорошо: запах во всем доме, женщины, глазевшие на нее из всех дверей, настежь раскрытых, мусор и грязные газеты на грязных лестницах – все это ее отпугивало, хотя сама хозяйка, вся в мыльной пене по случаю стирки, с огромными волосатыми, как у мужчины, обнаженными руками, выглядела доброй женщиной.