Жуанита бродила по опустевшему дому в поисках Кента. Спустилась вниз, заглянула в одну дверь, в другую… Она нашла его, наконец, в библиотеке, скучающего за разборкой бумаг.

– Вы на прогулку? – спросил он, подавляя зевоту… (Жуанита была в пальто и шляпе) Погодите минутку, я пойду с вами. Я весь день торчал дома.

Они пошли к холмам. Сегодня в усадьбе было как-то особенно тихо, словно все вымерло. Лошади стояли недвижно в загороди, положив морды на верхние перекладины. Старый конюх сидел и курил под аркой, увитой, словно паутиной, обнаженными виноградными лозами.

Солнце зашло за полосу подымавшегося на западе тумана, и все выглядело как-то сиротливо и голо в надвигающемся сумраке.

Кент и Жуанита прошли первый ряд холмов. Отсюда дом внизу был виден, как на ладони. Они миновали сад, огороды, и направились к лесу. Под лишенными листьев деревьями местами белел иней, воздух был резко-свежий и какой-то звенящий. Жуанита жадно вдыхала запах земли, гниющих листьев и мокрой коры, всматривалась в закругленную линию холмов, где поднимался морской туман, окутывая могучие старые дубы, заволакивая мир серыми тенями, жемчужной и белой вуалью.

– Я хочу спросить у вас… – начала Жуанита, когда они отошли довольно далеко, – миссис Чэттертон желает, чтобы я ехала в Манилу через неделю. Как бы вы поступили на моем месте?

Наивная прямота этого вопроса вызвала у Кента улыбку, несколько хмурую, но как-то удивительно красившую его лицо. Улыбку, которую очень любила Жуанита.

– А вам хочется ехать, Жуанита?

Его голос проник ей в сердце. Утонченная радость идти медленно рядом с ним, говорить с ним свободно, знать, что он ее друг, мешала ей вникать в смысл слов.

– Да, кажется, – сказала она после паузы, посмотрев на него сбоку. – А вам бы не хотелось?

– Так хотелось бы, что если вы уедете, я, вероятно, последую за вами. А то я слишком засиделся на одном месте. Да, кстати, знаете, я сделал сюрприз к рождеству и получил в ответ подарок к Новому году. – Он порылся в своем кармане. Жуанита смотрела на него выжидательно.

– Я написал матери.

– О, Кент! Как я рада! И она, верно, была в восторге? – Кажется, да. Во всяком случае, сегодня я получил телеграмму.

Он вытащил, наконец, желтый листок и подал ей.

– О, Кент! Как прекрасно! И она подписалась «мама»!.. Кент, почему вы написали?

– Не знаю, – отвечал он неохотно, пряча телеграмму. – Бывают разные настроения. – Они некоторое время шли молча. – Ну, как насчет Манилы? – спросил он снова.

– Да разве вы не видите, что миссис Чэттертон хочет избавиться от меня, как я и говорила вам сегодня утром?

– А если даже так, что же из этого? – заметил лениво Кент.

– Как что же из этого? – удивленно повторила она.

– Ну, да. Раз это дает вам возможность совершить прекрасную поездку… Я бы поехал, мне кажется. Зачем вам оставаться здесь, если ваше присутствие нежелательно?

– Но почему оно ей нежелательно – вот что я хочу знать!

Кент лениво пожал плечами.

Она пошла вперед быстрее, и Кент, невольно тоже ускоряя шаг, видел, что щеки у нее горят, как у ребенка, смотрел на выбивающиеся из-под шляпы волосы, руки в карманах, расстегнутое пальто, на эту прелестную юную серьезность на ее лице.

Он сильнее, чем когда-либо, почувствовал, что эта девочка волнует и притягивает его. Когда он был рядом с ней, в нем просыпалось ощущение свободы, чистоты, умиротворенности. Оно заглушало мучительно-тяжелое чувство к той, другой, чувство, ему самому неясное, в котором не было ни тени надежды; отгоняло прочь очарование красивых, уютных гостиных, будуаров, мягкого света ламп, блеска изысканных туалетов и драгоценных камней, звуков низкого, ровного, самоуверенного голоса.

Все исчезло – и он как будто начинал смотреть на мир глазами этой здоровой юности, и все становилось таким простым.

Шагая рядом с Жуанитой, он представлял, что они женаты, что сейчас они вернутся вместе в свой тихий дом, – ну хотя бы в старую гасиэнду, – и сядут ужинать. Одна из старых комнат гасиэнды превращена в его, Кента, рабочий кабинет. Он – писатель, его книга, над которой он сейчас работает, нашла издателя. Вокруг – веселый шум, собаки, котята, может быть, и радостный детский смех… книги, лошади, сад, румяный закат над старыми крышами фермы, яблони, словно снегом, осыпанные цветами, светло-серое весеннее небо… и аккомпанемент ко всему этому – рокот волн, набегающих на берег.

Но все это – ничто без этого славного, жадного к жизни, простодушного товарища – этой девушки, веселой, дружелюбной, отзывчивой – и такой прелестной. Ему в ней все нравилось: тонкие девичьи руки, разлетавшиеся при каждом движении золотистые завитки, крепкие, стройные ножки, оттенок ее светлой кожи, эти странные темные брови над серьезными голубыми глазами. И все – впереди, все – надежда и ожидание в этом нетронутом жизнью существе. Было еще много детского в ее манерах и внешности, но впечатлительность, быстрота понимания, смеющаяся улыбка, внезапная серьезность обличали женщину.

Кент бессознательно все время сравнивал ее с Джейн. Мечтать о Джейн, обаятельной, непобедимой, недоступной, стало просто привычкой. Эта женщина была невыразимо желанна. Она хотела этого – и мужчины стремились к ней. Она жила в атмосфере культа своей красоты, и каждый драгоценный камень на ее белом пальце, каждый оттенок в голосе был обдуманным и доведенным до совершенства эффектом. Книги, которые она читала, пьесы, оперы, стихи, о которых она говорила, ее образованность, ее общественная деятельность – все это было частью того же интенсивного культа личности.

Она, пожалуй, давала немного: она брала. Она как будто брала от всех окружающих то, что могло дополнить ее обаяние, придав ему новый оттенок. Муж, сын, образование, политика, социальные проблемы – все было лишь материалом, лишь рамкой для ее красоты и ее личности, устоять перед которой могли очень немногие. Все это Кент ясно видел.

Жуанита же была совсем в другом роде. Обдумывать эффекты, позировать – показалось бы ей не только трудным, но и просто глупым и скучным. Она жила слишком стремительно и напряженно, развивалась слишком быстро, чтобы задумываться над вопросом, что тот или другой думает о ней.

Кент ловил себя на том, что очень часто спрашивает себя, как бы она со своим непосредственным, свежим и честным умом отнеслась к тому или другому факту. Ради удовольствия наблюдать за ней он ходил с Жуанитой в церковь утром по воскресеньям. И сегодня он сознался себе, что ему будет недоставать ее, когда она уедет.

Но это для нее хорошая перспектива. И облегчение для Джейн: независимо от тайны – она бы не хотела иметь эту женщину, моложе нее, на своем пути.

Поэтому он, как будто лениво и равнодушно, уговаривал Жуаниту ехать в Манилу и намекал на их свидание там.

– Но зачем, – спросила она недоверчиво и с любопытством, – зачем бы вам ехать туда, Кент?

– Отчего бы мне и не ехать? Мне давно хотелось куда-нибудь подальше – в Японию, Индию. Я никогда там не был.

– А ваша служба?!

– Ну, я не очень ею дорожу. Я думаю, не съездить ли мне домой, повидать мать и затем направить свой путь в Нагасаки. Да и, кроме того, Чэттертону я скоро буду не нужен. Вы знаете, в чем, собственно, заключается моя работа?

– Вы секретарь, не так ли?

– Да, и это тоже. Но главным образом я занят новым зданием для «Солнца». Я совещаюсь с архитектором, хлопочу об оформлении документов. Газета «Солнце» – то есть собственность мистера Чэттертона – владеет очень обширными участками в Мишн-стрит. И вот теперь там строится здание, и у нас затруднения из-за одного участка, который не желают продавать, а между тем он нам необходим. Потом – есть затруднения с вводом во владение. И надо быть настороже, чтобы обо всем этом не узнали издатели «Звезды». Чэттертон вложил в постройку больше миллиона долларов.

– А что вы раньше делали, Кент?

– Я просто работал в газете, когда однажды меня пригласили на заседание директоров, где обсуждался вопрос о новом здании для объединенного издательства. Надо было скупить всю землю раньше, чем узнают те, кому не следует знать об этом. И это поручили мне. Теперь я разыскиваю последнего из собственников, который должен уступить свой дом. Вот уже три месяца я его выслеживаю и, когда найду, все будет окончено.