Джейн Чэттертон молчала, сдвинув брови, а Жуанита, стыдясь своего порыва, того, что она надоедала своими делами чужой женщине, отошла к окну и стояла там, глядя невидящими глазами на обнаженный сад.

– А они не продадут его? – спросила миссис Чэттертон.

– Вот то-то же! – ответила, вытирая глаза, Жуанита. – Оно назначено в продажу; они хотят за него тридцать пять тысяч долларов. Но Кент говорит, что это очень много… – добавила она неосторожно.

Блестящие глаза чуточку сощурились, и слегка изменившийся голос повторил:

– Кент?!

– Мистер Фергюсон, – поправилась Жуанита, став пунцовой. – Я с ним как-то говорила об этом.

– А ему известно имя человека, которого вы разыскиваете?

– Нет. Оно известно только мне одной.

Постучали в дверь, и вошел Билли в пальто и шляпе, чтобы проститься.

– Девицы Гамильтон, – объяснил он недовольно, – и слышать не хотели о том, чтобы отменить поездку.

Он поцеловал мать и огорченно кивнул Жуаните, которую невольно рассмешила его мина надутого маленького мальчика.

Когда он ушел, Джейн вздохнула с тайным облегчением. Слава Богу, Билли не будет здесь и не запутает дела! Она сказала своим обычным тоном:

– Ну что же, вы подумаете над моим предложением? В понедельник утром мне надо быть в городе, и я могу отвезти вас к миссис Кольман.

– Благодарю вас, я подумаю, – обещала Жуанита, вставая.

Оставшись одна, Джейн долго лежала, размышляя. Жюстина осторожно заглядывала к ней раза два и уходила.

Через восемь дней, – думала Джейн Чэттертон, – большой пароход отойдет на далекий восток. Восемь дней! За это время она должна добиться согласия Жуаниты на поездку и выпроводить ее из дома без шума, перевезти ее и ее чемодан на борт и все это между прочим, болтая, смеясь, завтракая с Элизой, как будто бы все это не более, как дружеская услуга.

Это не так трудно. Она, Джейн, проводила более сложные планы. И через неделю она спокойно будет играть в бридж с Кэрвудом и друзьями, а если Билли спросит, она скажет ему, что маленькая мисс Эспиноза ускользнула и обещала прислать адрес.

В возрасте Билли три, а то и шесть месяцев разлуки делают чудеса. А там – окончание колледжа, поездка в Европу. Пока Кольманы вернутся с Филиппинских островов, Билли забудет и о существовании Жуаниты Эспинозы.

Только бы девушка не отказалась! Настаивать, уговаривать – рискованно: это вызовет ее подозрения. Надо идти до конца, хотя, может быть, она проиграет сражение. То, что она даже в мыслях боялась себе самой сформулировать, надвигалось все ближе. Надо спасать Билли, его отца, свое собственное место в жизни. Она не должна думать о том, что, может быть, теряет при этом.

Не пойти ли ей к Кэрвуду, обожающему ее, восторженному супругу? Не рассказать ли все? О, тогда бы ей ничего не было страшно! Но когда она подумала о словах, которые надо сказать ему, она поняла, что это выше ее сил. Нет, она не рискнет, хотя бы ей пришлось поставить на карту все другое!

Она нажала кнопку звонка.

– Жюстина, одеваться! Мы с мистером Чэттертоном едем верхом, завтракать будем в клубе. Попросите мисс Эспинозу принести мои письма к шести часам.

Через полчаса она сошла вниз, прелестная в своем костюме для верховой езды. В глазах Кэрвуда Чэттертона она прочла восхищение.

Они ехали по пестревшей солнечными пятнами дороге, под дубами, опавшие листья которых шуршали под копытами лошадей.

У клуба играли в гольф, ходили и стояли группами, махали проезжавшим и кричали: «С Новым годом». На обратном пути они позавтракали в клубе, где пылали дрова в каминах, звучали веселые голоса. Джейн стояла у огня, составляя центр оживленной группы, слушала болтовню и смотрела с удовольствием на окружавшие ее лица, иногда подымая вопросительно брови или ударяя хлыстом по кончику сапога.

Ей сегодня все казалось сном. Каждую минуту сон может рассеяться, окончиться, как праздник Золушки, и Золушка снова возвратится к своим рваным лохмотьям.

Она была как актриса в привычной роли. Небрежные взгляды, французские словечки, выслушивание лести, все, как обычно. Предмет восхищения, зависти, подражания, окруженная поклонниками и копирующими ее женщинами, она спрашивала себя сегодня, нужно ли ей все это. Двадцать лет тяжкого, медленного карабкания, чтобы стоять здесь, в фешенебельном клубе, в костюме для верховой езды, улыбаясь, слушая этих людей. Стоило ли труда? Нет, – отвечала она себе. Это было приятно, возбуждало, занимало – не более.

Ей вдруг вспомнилось, как в такой же солнечный день, более двадцати лет назад, она пошла с матерью к знакомому врачу. Миссис Дэвис знала о своей болезни, и пошла только потому, чтобы услышать подтверждение специалиста – и услышала его.

Сегодня ее дочери, сопровождавшей ее тогда, вспоминалась вся эта сцена. Чистенький, убогий кабинетик врача. Книги, чахлая бегония. Стеклянные ящики с инструментами.

– Что вы думаете об операции, доктор? – спросила шестидесятилетняя миссис Дэвис, простая, милая старушка.

– Не советую.

– Вы находите, что поздно? Что ее следовало сделать давно?

– Пожалуй, да. Сомневаюсь, чтобы удалось остановить процесс.

Итак, оставалось одно – умереть. Джейн смотрела на мать с почтением и любопытством, когда они снова вышли на залитую солнцем улицу. Как должен был чувствовать себя человек, знающий, что он близок к смерти? В этом новом свете – или, вернее, мраке – какими должны были казаться ему автомобили, улицы, лотки, витрины магазинов?

И вот – сегодня она знает это, она понимает, что чувствовала тогда мать. Привычные голоса звучали, должно быть, странно, привычные занятия казались бессмысленными, «дела» – детской игрой. Все стало нереальным, далеким…

– Джейн, дорогая!..

– Да, Молли?..

– Можно надеяться встретить вас в Биарице в июле?

– Думаю, что да. Так и вы туда же?

– Джейн, скажите, правда ли, что мистер Чэттертон будет командирован в Испанию?

– О! (Две леди, с благоговением следившие за ней, нашли, что ничего на свете не могло быть очаровательнее этого лукавого, томного «о»!) Если бы это так и было, – сказала миссис Чэттертон, улыбаясь как бы своим мыслям, – то неужели вы хотите, чтобы я начала мою дипломатическую карьеру с нескромного сообщения?

– Миссис Чэттертон, вы будете у нас на собрании?

– Мистер Лэнгли, очень сожалею…

– Но вы разрешите вписать ваше имя?

Ленивое движение бровями в знак согласия.

– Дженни, – это говорит ее ближайшая приятельница, важная миссис Гамильтон, – Дженни, знаете, моя мать просто влюбилась в ту кремовую шаль, что была на вас три дня назад, а я понятия не имею, где достать другую такую же.

На это Джейн ответила дружелюбно, просто:

– Другой такой не найти. Но скажите матери, что женщина, которая ее очень любит, будет польщена, если она примет эту шаль в подарок и будет иной раз надевать ее.

Завтрак, ленивая болтовня, папиросы… В сумерки бридж. Всеобщее внимание, гордое сознание своей красоты, муж – воплощенная преданность и любовь, ряд триумфов – словом – то, что составляет жизненный идеал столь многих.

– Если она уедет в Манилу… Если Билли не влюблен в нее… если все будет по-старому… – бежали одна за другою мысли.

– Не надо терять головы… даже с Кентом. Надо крепко держать себя в руках… не быть слишком откровенной.

– Ваш ход, Джейн!

– Простите! Я была далеко отсюда!..