Ханна вернулась в свой офис у «Макмастерс», удивленная и разочарованная. Она слишком долго откладывала встречу, а сейчас, похоже, совсем его потеряла! Как, черт возьми, может она его найти? Что, если он уехал из Вэлли? Или вообще из Калифорнии?

Она посмотрела на часы, и вдруг ей стало страшно. До ленча оставалось два часа, два невозможно длинных часа. За это время до того, как она собирается начать его поиски, след Алана мог окончательно потеряться. Ханна с остервенением накинулась на работу, чтобы скорее прошло время. Она начала мысленно разрабатывать план действий. Надо взять телефонный справочник Вэлли и обзвонить все указанные там бухгалтерские фирмы. Если она не найдет Алана Скейдудо, она примется за справочник Лос-Анджелеса и все остальные телефонные книги Южной Калифорнии, которые только окажутся под рукой. И зачем ждать перерыва, если ее босса сейчас нет на месте?

Достав справочник, она принялась искать телефоны бухгалтерских фирм. В это время зазвонил телефон.

– Черт, – сказала она и затем вежливо ответила в трубку:

– Доброе утро, офис мистера Макмастерса.

– Привет, – послышался голос, который вполне мог выбить из-под нее стул, если бы у нее на коленях не лежал противовес в виде толстенного телефонного справочника. – Это говорит Алан Скейдудо. Вы меня помните?

Этого просто не могло быть. Это был сон, хотя и не очень эротический. Она ущипнула себя.

– Здравствуйте, мистер Скейдудо.

Он объяснил, что только что позвонил своему брокеру в «Хелливелл и Катц», Ханна готова была надавать себе пощечин, у него же был там счет; мистер Дрисколл точно знал, где его можно было найти! – и Дрисколл упомянул, что видел, как Ханна несколько минут назад разговаривала с Ардет.

– Я позвонил Ардет, и она сказала, что вы спрашивали обо мне. Я помнил, что вы работаете у Макмастерса.

Ханна что-то пробормотала, потом она никак не могла вспомнить, что именно. Она не могла поверить своим ушам, когда Алан спросил, не хочет ли она сходить с ним куда-нибудь. «Ну, вы понимаете – в кино, или пообедать, или что-нибудь еще. Вы свободны?»

Проводя занятия в «Старлайте», Чарми обычно оставляла своего сынишку, Натана, у миссис Манси, которая жила на той же улице, у нее было двое маленьких детей. Когда она, радостная после встречи с сегодняшней группой из шести новых членов, на которой присутствовал журналист из местной газеты, готовивший о них статью, ехала вниз по Авенида Гасиенда, то сначала не заметила машину мужа. Но Рон был дома, хотя предполагалось, что он задержится в Санта-Барбаре еще на два дня.

Ей стало сразу нехорошо. Когда он вытащил ее с собрания в прошлую субботу, Чарми тряслась от страха все время, пока они молча ехали домой, она боялась, что он расправится с ней. Но Рон только нанес ей несколько гнусных оскорблений, напился и завалился спать. На следующее утро он уехал, с ним исчез его чемодан с образцами запчастей. В кухне на столе лежала записка: «Золотце, прости меня за прошлый вечер. Не знаю, что со мной было. Вернусь в пятницу».

Но от его машины, припаркованной у дома, внезапно повеяло угрозой. Решив пока оставить Натана у Манси, она вошла в дом.

Он был на кухне и жевал холодного цыпленка, которого нашел в холодильнике; цыплячья ножка в одной руке и банка пива – в другой. По его виду было ясно, что это не первая банка.

– Привет, – сказала она весело, как только смогла, она боялась выдать свой страх. Хотя он и не наказывал ее за субботний вечер, он орал, чтобы она не смела посещать эти «дурацкие представления жирных баб», и ей пришлось пообещать, что она больше никогда не будет ходить в «Старлайт».

– Что случилось? Почему ты уже дома?

Он поднял на нее тупой взгляд:

– Г-где ты была? Где мой сын?

Мороз пробежал у нее по позвоночнику. Давно, в Нью-Йорке, когда он пил еще не так сильно и они только женихались, при виде Рона ее тоже пробирали мурашки – но то было совершенно другое ощущение. Она считала его очень возбуждающим, хотя он был грубым и не стеснялся в выражениях, отбрасывая от себя мир, как пушинку с рукава. Вернувшись из армии, он пустился в разгул, чтобы отметить вновь обретенную свободу, постоянно подшучивая над военной формой и привычкой отдавать честь. В эти первые недели знакомства они много смеялись, занимались любовью и совершали сумасбродные поступки.

Они тесно прижимались друг к другу, как бы компенсируя себя за прошлое одиночество: у отца Рона было не больше времени для своего сына, чем у матери Чарми для ее дочери. На какое-то время они стали лекарством друг для друга. Но когда Чарми забеременела, Рон изменился. Ему пришлось искать работу, и он быстро дал ей понять, что недоволен. Он не хотел ребенка, и они много ссорились по поводу аборта. Как Чарми удалось сохранить ребенка, она порою не могла понять. Ее поддерживала только искра надежды – надежды, что малыш поможет Рону измениться и понять, что не все семьи так жестоки к своим детям, как была жестока к нему его семья.

– Ну, – сказал он, поднимаясь из-за кухонного стола, швыряя пиво и ножку цыпленка. – Я задал тебе вопрос. Г-где ты была?

– Рон, ты пьян.

Он резко ударил ее по лицу:

– Ты опять ходила к этим жирным коровам, так? Так или нет?

– Пожалуйста, не надо…

Хотя Чарми весила больше его, он был гораздо сильнее. Больно схватив ее за руку, он сказал:

– Пора преподать тебе урок.

– Рон, ты…

– Продолжай, – заревел он, – Ну-ка, шагай, – и он толкнул ее к двери.

Он толкал ее и орал:

– Иди сюда! Я покажу тебе, кто здесь хозяин! Боже, как это меня угораздило жениться на такой свинье, как ты!

Она заплакала. Он снова толкнул ее, и она ударилась о стену, разодрав плечо о торчащий крючок.

– Пожалуйста, – кричала она. – Прости меня!

– Иди сюда! – рявкнул он и ударил ее ногой в бедро, так что она споткнулась, влетела в спальню в ужасе от того, что последует дальше. Он проделал уже это с ней в мотеле, когда они ехали через всю страну. Она даже не могла назвать свое настоящее имя врачу из близлежащего городка.

– Давай, – рычал он, срывая с нее розово-сиреневое широкое платье. – Снимай с себя эти тряпки.

– Пожалуйста, – сказала она, – разве мы не можем просто… – Еще один удар по лицу заставил ее замолчать.

Она пыталась раздеваться медленно, чтобы выиграть время, надеясь, что алкоголь постепенно подействует усыпляюще и Рон отключится. Иногда ей удавалось спастись подобным образом. Но он стоял рядом, шатаясь и злобно глядя на нее красными, полными ненависти глазами.

Сняв всю одежду, Чарми попыталась прикрыться. Они бывали обнаженными друг перед другом много раз; раньше они вместе принимали душ. Но сейчас, когда она стояла перед ним голая и дрожащая, а он не собирался раздеваться, она почувствовала, что сгорает от стыда.

– Ложись, – сказал он.

– Нет, Рон, пожалуйста. Я обещаю, что я не… Он повалил ее, Чарми растянулась на покрывале.

– Господи, какая же ты жирная! – заорал он, начиная расстегивать ремень.

– Рон! Нет! – Она попыталась отползти от него, но он подскочил к изголовью кровати, схватил кисти ее рук и вытянул их у нее над головой. Невзирая на ее рыдания и мольбы, он связал ее руки ремнем и затянул его за украшения медного изголовья кровати.

Она так сильно рыдала, что слезы попали ей в горло и она начала, захлебываясь ими, кашлять. Потом она почувствовала, как дрогнула кровать, когда он опустился на колени у ее ног.

Крепко зажмурив глаза и сжав руки в кулаки, Чарми поняла, что он начнет жестоко ее насиловать. И когда мука началась, он грубо проник в нее, она заскрипела зубами, чтобы не закричать во весь голос. Он начал вбивать свой член в нее, обдавая гнусным вонючим дыханием и похрюкивая, как настоящая свинья. Чарми стало так тошно, что она побоялась, что ее тут же вырвет. Она отвернула от него голову.

В этот раз насилие продолжалось не так долго, как это случилось в мотеле во время их поездки, когда наконец он остановился. Она стала молить Бога, чтобы на этом все закончилось и он вернулся бы к своему пиву и оставил ее в покое.