— Вся надежда на англичан, — говорил Попов, — только они нас могут выручить.

Забегая вперед, скажем, что Англия действительно помогла России, продав ей 50 тысяч ружей, но эти ружья пришли только тогда, когда Наполеон уже побежал из России и острая надобность в них отпала.

— А какие вести приходят из армии?

— Ничего утешительного. Наши отходят к Москве. Думали, Кутузов поведет дело иначе, а он тоже отступает, как и Барклай отступал.

— Отступление — еще не поражение, — промолвил Ушаков в раздумье.

Из управы Ушаков поехал к купцу Меднову, которому Федор, по его поручению, заказывал набор фарфоровой чайной посуды. Меднов так и заюлил, увидев его:

— Не угодно ли в ресторацию? Обещаю отменное угощение. Посидим, поговорим… Ежели, конечно, не побрезгуете за одним столом со мною быть.

Ушаков отказался от ресторации и спросил о заказанной посуде. Меднов сообщил, что заказ готов, и повел его на склад.

Набор стоял распакованным на широкой полке против зарешеченного окна. Все изделия, отделанные золотом, оказались удивительно тонкой работы.

— Обратите внимание, какой звон! — постучал по чашке Меднов. Немецкий фарфор. Наши так не умеют делать.

Набор был хорошим, но и цена оказалась необыкновенной: Меднов запросил за него четыреста рублей.

— Рад бы дешевле, да не могу, — сказал он, увидев на лице Ушакова выражение крайнего удивления. — Нынче все дорого, потому как война… С нашего сословия, — продолжал он с доверчивой откровенностью, — тоже на войну взносов требуют, а где их взять, если на товары не накинуть? Вот и набавляем помаленьку. Но скажу вам, батюшка, по совести набавляем, потому как крест на себе имеем. Московские купцы, что на войну десять миллионов жертвовать обещали, не так ценами крутят. Совсем совесть потеряли. До этого сабля шесть рублей стоила, а теперь сорок отдай, за ружье восемьдесят просят, тогда как цена настоящая от десяти до пятнадцати за штуку. Пистолеты тоже в шесть раз подорожали. Про сукно, обувь и говорить нечего. Все подорожало, ни к чему не подступишься.

После таких откровений торговаться показалось неудобным, и Ушаков согласился оплатить запрошенную цену. Он сказал, что пришлет за посудой завтра своего слугу, и попросил к тому времени все как следует упаковать.

— Все, батюшка, сделаем, ничего не упустим, — обрадованно заверил Меднов, — пусть только приезжает да деньги пусть не забудет.

Оставив купца, Ушаков вышел на улицу, где его поджидал кучер. Теперь оставалось сделать еще одно дело, последнее — купить подарок Федору. Хотя после ссоры и состоялось между ними примирение, в том примирении еще не было полноты, в Федоре оставалась обида. Виноват был он, Ушаков, перед ним, крепко виноват, и надо было вину как-то искупить…

Ушаков попросил кучера остановиться возле угловой лавки. Народу здесь было немного. Войдя в помещение, он позвал приказчика и попросил его подать кафтан из тех, что получше.

— Извольте, сударь, сами выбрать, какой глазам вашим приглядится. Хоть этот, хоть другой — все товары добротные. — Он принялся выкладывать кафтаны на прилавок, но тут вспомнил, что у него запрятан еще один ("Из сукна аглицкого"), сходил за ним и стал показывать со всех сторон. — Вот, извольте полюбоваться. Даже самим графам да князьям не совестно носить такое. Всего тридцать целковых. По нынешним временам почти даром.

Ушаков заплатил деньги и с покупкой, завернутой в бумагу, вернулся к тележке.

— А теперь куда? — спросил кучер.

— Теперь домой, — весело ответил Ушаков.

Настроение поднялось. Ему казалось, что он купил как раз то, что нужно, и уже представлял, как обрадуется обнове Федор и окончательно очистится от обиды сердце его.

Худо, когда в доме нет настоящего мира.

Сопровождаемый многочисленной свитой и императорской гвардией, Наполеон следовал на восток, туда, куда все дальше и дальше уходила его многотысячная непобедимая армия. Русские отступали. Но это было отступление, которое не могло радовать французов.

Наполеон был мрачен. В последнее время он вообще улыбался редко, сделался раздражительным. Его раздражали помощники, раздражал сам ход войны. Сколько времени прошло, как начался поход, а генерального сражения все нет. Была возможность окружить и уничтожить Вторую русскую армию, которой командует Багратион, но сделать это не удалось. Багратион оказался хитрее посланных против него французских военачальников, он избежал рокового для него сражения и сумел в Смоленске благополучно соединиться с армией Барклая.

Под Смоленском, где соединились обе русские армии и где на первых порах они оказали французам яростное сопротивление, у Наполеона появилась надежда кончить все разом. Он послал в обход русской армии крупный корпус с целью отрезать ей пути к отступлению и навязать генеральное сражение. Но до генеральной баталии дело не дошло и в этот раз. Русские ограничились арьергардными сражениями и ушли из Смоленска раньше, чем французы смогли преградить им путь.

На пути Наполеона простирались вытоптанные, выжженные поля, то тут, то там выступали дымящиеся развалины. Наполеон смотрел на все это, и ему приходила мысль о скифах. Когда-то в далекие времена скифы, обитавшие в краях, населяемых теперь русскими, вот так же бесконечными отступлениями заманивали противника в безводные, пустынные степи, изматывали его, а потом одним ударом уничтожали. Не унаследовали ли русские вместе с бескрайними степными просторами и тактику скифов? Не на погибель ли заманивают они французов своим отступлением?

Сердце Наполеона холодело от мысли о собственной армии, которая таяла с каждым переходом. Вначале наступали полмиллиона, теперь же было меньше. Часть войск пришлось оставить на захваченной территории для охраны путей снабжения. Большие потери понесены были в стычках с партизанами. А сколько потерь от болезней!.. Удручал большой падеж лошадей. Главный интендант армии граф Дарю докладывал Наполеону: при выходе из Вильно в наступающей армии было 22 тысячи лошадей, а когда дошли до Витебска, их стало 14 тысяч. За короткий срок пало 8 тысяч голов. И это летом. А что будет с наступлением осенних или, не приведи Господь, зимних холодов?

Армия не только таяла количественно, она теряла прежний дух, постепенно разлагаясь, рискуя превратиться в толпу грабителей и мародеров. Хотя Наполеон и подписал приказ предавать военно-полевому суду всех солдат, уличенных в грабеже и мародерстве, положение от этого не улучшилось. Бесчинства продолжались. Солдаты отнимали у русских крестьян все, что можно было отнять. В грабежах не участвовала разве что императорская гвардия, которой и без того всего хватало, поскольку она обеспечивалась лучше, чем остальная армия.

Нет, уже не ту армию вел Наполеон в Россию. Не было прежних волонтеров. Кроме французов, в ней нашли место и немцы, и поляки, и хорваты, и даже испанцы. Многие из этих «примешанных» только и думали, как бы удрать. Чтобы ловить дезертиров, пришлось создать специальные кавалерийские отряды во главе с офицерами главного штаба. Однажды такому отряду удалось задержать чуть ли не батальон бежавших испанцев. Чтобы не казнить всех, полковник, руководивший их захватом, предложил им разыграть лотерею: кто белый билет вытащит — жив останется, кто черный — под расстрел пойдет. Черные билеты достались 62 «несчастливцам». Их расстреляли немедля, на глазах солдат…

Наполеон думал обо всем этом и молчал. Молчали ехавшие с ним его маршалы. "Они хотели бы, чтобы я остановил наступление, — догадывался об их молчании Наполеон, — но это уже невозможно".

Многие маршалы уже не раз высказывали свои опасения относительно похода в глубь России. Да Наполеон и сам был вначале против опрометчивого наступления. После захвата Витебска он даже объявил одному из своих маршалов: "Первая русская кампания окончена. В 1813 году мы будем в Москве, в 1814 году — в Петербурге. Русская война — это трехлетняя война". То было сказано 28 июля, а через несколько дней он принял другое решение… Трудно сказать, что на него больше подействовало. Скорее всего доставленное из Парижа известие об усилении борьбы испанского народа против его завоевательной политики на Пиринейском полуострове. Подчинить себе безоговорочно народы того полуострова ему не удалось, и теперь, когда французская армия находилась далеко от своих границ, непокорные испанцы могли наделать много бед. Да они ли только? Вслед за испанцами могли подняться другие народы… Нет, в такой обстановке растягивать войну с Россией на три года было никак нельзя. Наполеон отказался от прежнего решения и отдал приказ идти вперед.