Сразу же бросилось в глаза сообщение о заключении перемирия с Турцией. "Конечно, это хорошо, — обрадованно подумал Ушаков. — Но что последует за сим перемирием?" Вспомнился Сенявин. Куда ему теперь с эскадрой? Чичагов что-то говорил о повелении государя отозвать эскадру в Балтийское море. Но, если Сенявин направится туда, на пути его могут появиться англичане, которые сейчас обозлены и не упустят случая причинить неприятности русским, предавшим дружбу с ними. При сложившихся обстоятельствах было бы благоразумнее уговорить Порту пропустить русские корабли через проливы в Черное море, в Севастополь.

Севастополь… Ушаков прикрыл глаза, стараясь представить, как выглядит сейчас молодой русский город — главное пристанище Черноморского флота, но вместо города в воображении его появилось море, корабли на рейде… Боже, неужели он все это никогда больше не увидит, никогда больше не услышит шума прибоя, звона корабельных склянок, не увидит матросов на вахте?.. Ушаков встал, прошелся по комнате и вдруг напустился на Федора, занявшегося вытиранием пыли на подоконнике:

— Где, куда девал?..

— Что, батюшка?

— Макет. Тот, что из Севастополя прислали.

— Игрушка-то? В сундуке. Еще не доставал после дороги, не до нее было.

— Принеси немедленно.

Борясь с нахлынувшим вдруг беспричинным гневом, Ушаков приблизился к окну и стал смотреть во двор. Там моросил дождь. Молодая скотница с накинутой на голову мешковиной гонялась за свиньей, стараясь загнать ее в хлев, а рядом под навесом стоял верзила из дворовых и давился от смеха. "Неужели вот так и будет до конца?.. — с ужасом подумал Ушаков. — Нет, нельзя так более… Нельзя мне без моря. Надо бежать".

Услышав за спиной возню Федора, устанавливавшего принесенный им макет корабля, Ушаков подошел к нему, сказал умоляюще:

— Друг мой, распорядись, чтобы собрали нас в дорогу. Поедем в Севастополь.

— В Севастополь? Или что там оставили?

— Не могу я тут больше. Не могу!..

Федор хотел было возразить, но, увидев в глазах его страшную тоску, испугался за него.

— Поедем, поедем!.. — заговорил он. — Конечно же поедем! Пока тепло. Соберемся и поедем.

Ночью Федор трижды поднимался на второй этаж, на цыпочках подходил к двери барской спальни и слушал: спит адмирал или не спит? Из спальни доносилось неровное дыхание. Ушаков спал, хотя и сон его был неспокоен.

В Севастополь Ушаков выехал через несколько дней, взяв с собой Федора.

Победу над турецким флотом Сенявин отпраздновал шумно и весело. Все было: и пушечное салютование, и благодарственное молебствие, и угощение для низших чинов, и пир на флагманском корабле с участием старших офицеров. Сенявин умел и дело делать, умел и повеселиться.

На пиру Арапов сидел рядом с самим адмиралом. Рана, полученная им в сражении, сильно беспокоила, и ему приходилось делать над собой большие усилия, чтобы не выдавать боли.

Застольных провозглашений было предостаточно. Не забыли выпить и за здоровье Ушакова. Этот тост провозгласил сам Сенявин, и офицеры тотчас к нему присоединились. Кто-то добавил:

— За Ушакова и его славного ученика, командира нашего, вице-адмирала Дмитрия Николаевича!

Арапов до этого в бокале мочил только губы, а тут выпил до дна. То, что Сенявин предложил тост за Ушакова, еще выше подняло его в глазах подчиненных. Сенявин не желал приписывать себе лишнего. Ведь победа над турками у Афонской горы стала возможной только благодаря применению тактики Ушакова. Именно ему, Ушакову, принадлежит идея «кейзер-флага» — выделять отряд кораблей для вторжения в боевой порядок противника и вступления в бой с его флагманскими кораблями. В сражении у Афонской горы роль «кейзер-флага» была возложена на фрегаты «Сильный» и «Рафаил», на борту которого довелось быть Арапову. Именно эти суда перерезали неприятельскую линию, а «Рафаил» героическими действиями так сковал неприятельский флагман, так оглушил его своим огнем, что турецкий капудан-паша лишился возможности управлять боем. Это привело в конце концов к замешательству среди неприятеля и его полному поражению.

— Господа офицеры! Братцы мои!.. — кричал захмелевший контр-адмирал Грейг. — А все ж мы молодцы! В Адриатике прищемили хвост французам, в Архипелаге утерли нос туркам. Мы теперь главные в Средиземном море. Мы, братцы мои!..

Это был еще сравнительно молодой адмирал. Горячий. Смелый. В выигранном сражении отличился тем, что по приказу Сенявина погнался за отступавшими турками, у берегов Мореи нагнал три их корабля, в том числе один линейный, и открыл по ним огонь. Будучи в панике, турки посадили суда свои на мель, подожгли их, после чего кто на лодках, кто вплавь устремились к берегу, надеясь найти там спасение.

— Молодцы мы или не молодцы, — с улыбкой отозвался Сенявин на восторги своего боевого товарища и помощника, — а после сей победы положение наше стало прочным. Турки заперты в Дарданеллах. Не в силах предпринять против нас что-либо серьезное и французы. Вот за это, друзья мои, давайте и выпьем еще раз!

Когда пир уже подходил к концу и пирующие заметно отяжелели, Сенявину доложили, что из Петербурга прибыл курьер со срочным пакетом.

— Где же он, ваш курьер? Тащи его сюда, — сказал Сенявин.

Курьером оказался молоденький лейтенант, почти мальчишка, такой чистенький, такой ухоженный, словно за ним не было многих тысяч верст трудной дороги.

— От его высокопревосходительства адмирала Чичагова, — отчеканил курьер давно приготовленную фразу и подал Сенявину пакет.

— Стоп! — остановил его командующий. — Прежде должен выпить с нами. За нашу победу! — добавил он, как приказ, и обратился к матросу, обслуживающему господ офицеров: — Алексей, подай сюда чистый кубок, да выбери побольше.

Напрасно лейтенант отчаянно мотал головой, отнекивался, уверяя, что сроду в рот не берет хмельного. Сенявин был неумолим.

— Или кубок, или за борт!

Лейтенанту пришлось-таки выпить. Только после того как в кубке не осталось даже глотка, Сенявин принял пакет, на глазах у всех распечатал и тут же принялся читать вложенные в него бумаги. Лицо его сделалось серьезным, потом выразило досаду. Было видно, что пакет не обрадовал его. Веселье за столом угасло. Офицеры вспомнили о своих кораблях, неисполненных делах и стали один за другим выходить из-за стола. Командующий их не удерживал.

— Да, да, можно идти, — рассеянно отвечал он на просьбы разрешить удалиться.

Арапов решил, что ему тоже лучше уйти, и направился в свою каюту. От выпитого вина слегка кружилась голова. Хотелось воды — обычной, холодной, но в каюте не оказалось ни одной капли. Вахтенный матрос, к которому он обратился, пообещал это дело быстро исправить.

— Сей момент, ваше благородие, сей момент!..

Захватив жбан, он побежал вниз, где хранились бочки с водой. Ждать его почти не пришлось. Он вернулся минуты через три с полным жбаном. Кроме жбана, в руке у него была еще оловянная кружка.

— А это зачем? — удивился Арапов, показывая на кружку.

— Тут у меня тертый хрен, ваше благородие, — отвечал матрос. — С водичкой зело хороша штучка, хмель как рукой снимает.

Он вел себя несколько развязно, но обижаться на него было просто невозможно. В выражении его больших синих глаз было что-то наивно-плутовское, что заставляло невольно улыбаться.

— Как тебя зовут?

— А я, ваше благородие, имени своего настоящего, кажись, уже не помню. На корабле Бахарем зовут. Бахарь, и только. Привык.

Арапов вспомнил, как однажды о нем рассказывал Сенявин. Вице-адмирал считал его лучшим на корабле слесарем и первым балагуром. Такие матросы ему нравились, и он бывал с ними на "ты".

Арапов взял из кружки ложку резко бьющей в нос пахучей массы, положил себе в стакан, а кружку вернул.

— Благодарю, братец. Непременно попробую зелья твоего.

Вода с хреном действительно оказала благотворное действие. Он даже решил перед сном почитать немного.

О перемене настроения Сенявина после полученного пакета он не думал. Подобные перемены у вице-адмирала случались довольно часто, и люди, его знавшие, давно уже к этому привыкли. Сколько раз случалось: рассказывает веселые байки, хохочет, а потом вдруг насупится, сожмет зубы, и тогда лучше оставляй его одного…