Чем дальше он шел, тем больше собиралось вокруг народу. Люди со слезами на глазах пытались притронуться к нему, о чем-то умоляли на непонятном ему языке, причем все одним и тем же тоном. Уильямс не останавливался. До Лхасы длинный путь, и у него нет времени на такие вот сцены.

– Они хотят знать, в самом ли деле ты Гонпо? – перевел тибетец.

– Если им хочется, чтобы это было так, скажи – да.

– Но и ты правда Гонпо?

– А ты сам как думаешь? Похож я на Гонпо?

– Ты похож на Гонпо в обличье чилинга.

– Вполне возможно.

– Тогда я буду звать тебя Гонпо Джигме. Гонпо-Не-Ведающий-Страха.

Эти слова были тут же переданы остальным.

– Гонпо Джигме, Гонпо Джигме, – повторяли жители нараспев.

В казарме местного гарнизона не осталось ни одного солдата. Зато стояли пустые джипы. Римо спокойно завел двигатель одного из них без ключа зажигания, плеснул в бак пару канистр бензина и тронулся с места.

Местные жители побежали следом. Пришлось ему вести машину медленно, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть.

– Ты вернешься, Гонпо Джигме? – крикнул один из них по-английски.

– Сомневаюсь.

– Тогда кто же спасет нас от репрессий китайцев, Гонпо Джигме?

– Подберите оставшееся после них оружие и разбегайтесь.

– Мы не можем убивать китайцев. Вера нам запрещает.

– Тогда приготовьтесь к долгой оккупации, – бросил Римо и, заметив просвет в окружавшей его толпе, нажал на газ.

Китайский джип рванулся вперед, и скоро бегущая следом толпа осталась далеко позади.

Уильямс ехал на север, холодным взглядом окидывая бесконечные массивы гор, которые, казалось, странным образом взывали к его сердцу.

И самое удивительное, он словно уже видел когда-то эти горы. А ведь Римо никогда прежде не бывал в Тибете.

Лхаса пребывала в сильном волнении.

Повсюду только и говорили, что в Тибет приезжает бунджи-лама, но когда и в какое именно место – никто не знал. Ходили слухи, что Свет Воссиявший находится уже в самом городе. Однако никто не мог этого подтвердить.

Взоры всех жителей с надеждой устремились на Поталу, огромную, почти тысячекомнатную крепость-монастырь, где в лучшие времена проживал далай-лама. Именно там Львиный трон ожидал будущего правителя Тибета. Далай-лама не требовал вернуть ему этот трон, потому что, будучи человеком мудрым, не хотел становиться марионеткой в руках китайских оккупантов. Панчен-лама не претендовал на трон, потому что знал, что Чуши Гангдрук приложит все усилия, чтобы расправиться с ним как с предателем своего народа.

Только бунджи-лама обладал достаточной смелостью, чтобы взойти на Львиный трон. Весь Тибет знал это, прекрасно знали и все лхасцы. Знали они также и то, что, если бунджи-лама потребует вернуть по праву принадлежащий ему трон, китайцы вряд ли отнесутся к требованию благосклонно.

И вот вся Лхаса, затаив дыхание, в сильном волнении смотрела на чисто выбеленную Поталу, гнездившуюся высоко на Красной горе.

Никто даже не взглянул на дорогу, когда в город въехал какой-то человек. Он был очень стар, но без седины в черных волосах, и в своих красных одеждах сидел на пони, словно ворон на суку. Его узкие, косые глаза с затаенным гневом оглядывали руины монастырей и иные свидетельства попрания древних традиций.

Они просто уничтожили этот священный город, бурчал он себе под нос.

На старика, вернее, на его серого, с черной мордой пони обратил внимание китайский солдат. Подобные пони считались самыми сильными из всех тибетских лошадок, и китаец, естественно, сразу же положил на него глаз.

Он подошел к приезжему и вскинул винтовку.

– Остановись, старый. Приехали!

Старик натянул поводья. Пони, остановившись, помахивал хвостом, как мухобойкой.

Китаец спросил у старика его имя.

– Меня зовут Дордже, – ответил тот.

– Откуда ты родом, Дордже?

– Я из Бово.

– Въезд в Лхасу запрещен, – рявкнул солдат. – Я должен конфисковать твоего пони.

– Если я не могу въехать в Лхасу, – сказал старик, назвавшийся Дордже, – мне понадобится мой пони, чтобы вернуться домой.

– Ну нет, сперва я конфискую твоего пони, а потом возвращайся себе домой.

– Это не мой пони, – умоляюще произнес старик, – это пони моего сына. Он отстегает меня хлыстом, если я вернусь без серого.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы тебя отстегали хлыстом и посадили в тюрьму Драпчи? – грозно спросил солдат.

– Я не хочу ни лишаться пони, ни попадать в тюрьму, – простонал старик.

– Тогда с тобой произойдет и то, и другое, упрямый черт! – вскричал солдат, ткнув дулом в живот хозяину пони.

– Хорошо, я сделаю, как ты говоришь. Я ведь старый человек и абсолютно беззащитен перед таким здоровенным парнем, как ты.

Нетерпеливо махнув винтовкой, солдат знаком разрешил старику войти в город. Сам же двинулся следом, готовый выстрелить старику в спину, если тот попытается улизнуть, и стараясь не ступать на свежий навоз, который пони почему-то стал извергать в большом изобилии.

Происходило это как-то странно. Когда солдат смотрел себе под ноги, земля была чиста. Но стоило ему лишь отвести взгляд, как ботинки его начинали вязнуть в навозе.

Уж не маг ли это из старинной тибетской секты бон, подумал солдат. Эти маги все еще бродят в пустынных северных краях. Говорят, они мастаки на всякие странные, ужасные вещи. Например, способны остановить на ходу человека, да так, чтобы он шевельнуться не мог. Способны опалить кому-либо глаза, призвать птиц шанг-шанг. Солдат заметил, что волосы на голове старика очень уж гладкие и какого-то иссиня-черного цвета. Как будто и не волосы вовсе, а сухой черный снег.

Солдат ощутил какой-то сверхъестественный ужас и с этого мгновения уже не сводил глаз со спины старика. Птицы шанг-шанг теперь уже не вопьются ему в горло, даже если он и должен будет пройти через горы навоза.

Вот так мастер Синанджу вошел в город Лхаса, без шума и никем не замеченный.

Римо старался внимательно следить за дорогой. Это оказалось нелегко: кое-где дороги вообще не было. Бензин уже кончался, близился рассвет, а он понятия не имел, где находится. Знал только, что горный серпантин обязательно приведет его в Лхасу.

Со всех сторон Уильямса окружали горы. Увенчанные снежными шапками, окутанные туманами, вечные и до безумия знакомые.

В прежнем своем мире – он думал о США, о днях, проведенных во Вьетнаме, – Римо действовал уверенно почти в любой ситуации. Ничто, казалось, не способно его остановить.

Здесь – впервые с тех пор, как появился на свет, – он чувствовал себя маленьким, незначительным, ничего собой не представляющим.

А перед ним бежала и бежала бесконечная дорога, змеилась, как бы ускользая, а Римо смотрел на нее, стараясь не думать о том, почему чувствует себя таким ничтожным в этой чужой, но удивительно знакомой стране.

И конечно же, старался не вспоминать о происшествии в той тибетской деревне.

Уильямс прибыл сюда не для того, чтобы спасать Тибет. У него было простое задание: найти Чиуна, найти Скуирелли Чикейн. Вернуть их обратно в большой мир, по возможности избегая международных конфликтов.

Сам Тибет не входил в число его проблем. Конечно, он был бы рад видеть его освободившимся от китайской оккупации. Но страна была огромная, китайская Народно-освободительная армия надежно в ней окопалась, смирению же тибетцев не было предела. Их религия запрещала насилие, и потому они мирились с оккупацией и возлагали надежды на находящихся далеко отсюда слабовольных религиозных лидеров. Жаль их, но, если они сами не хотят сражаться за свое освобождение, это уже их проблема, а отнюдь не его, Римо.

Уильямс мог размышлять только о том, что случилось бы, объявись неожиданно китайская армия в Скалистых горах. Китайцы вряд ли устояли бы перед американцами, пусть и вооруженными пистолетами и охотничьими ружьями.