Но лишь единому народу,

Ликуя, можно встретить Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда,—

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть — всегда!

Что день, исчезают бесследное

Безумства, царившие долго;

Проносятся залпы последние

Над Вислой, над Бугом, над Волгой;

Кончается бред неестественный,

Пять лет всех томивший сурово;

Выходят из пропасти бедственной

Заветные тени былого;

Вновь людям звучит все державнее:

«Свобода! — Равенство! — Братство!»

Кровавое время недавнее

Страшит, как в мечтах святотатство…

Но лишь единому народу,

Ликуя, можно встретить Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда,—

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть — всегда!

Из праха встает, что разрушено:

Селения, фабрики, школы.

Пусть море из слез не осушено:

Жизнь кличет на подвиг тяжелый.

Вот снова машины стогудные

Завыли в казармах стооких,

Воскресли часы многотрудные

Под взорами стражей жестоких;

И, хитро таясь, но уверенно,

Вновь частую сеть капитала

Незримые руки — размеренно

Бросают в толпу, как бывало…

И лишь единому народу,

Ликуя, встретить можно Май:

Тому, кто новую свободу

Ввел радостно в свой старый край;

Тому, кто создал, первый в мире,

Свою Республику Труда,—

И мая Первого на пире

Он вправе первым быть — всегда!

30 апреля 1919

В мире слов разнообразных,

Что блестят, горят и жгут,—

Золотых, стальных, алмазных,—

Нет священней слова: «Труд!»

Троглодит стал человеком

В тот заветный день, когда

Он, сошник повел к просекам,

Начиная круг труда.

Все, что пьем мы полной чашей,

В прошлом создано трудом:

Все довольство жизни нашей,

Все, чем красен каждый дом.

Новой лампы свет победный,

Бег моторов, поездов,

Монопланов лет бесследный,

Все — наследие трудов!

Все искусства, знанья, книги —

Воплощенные труды!

В каждом шаге, в каждом миге

Явно видны их следы.

И на место в жизни право

Только тем, чьи дни — в трудах:

Только труженикам — слава,

Только им — венок в веках!

Но когда заря смеется,

Встретив позднюю звезду,—

Что за радость в душу льется

Всех, кто бодро встал к труду!

И, окончив день, усталый,

Каждый щедро награжден,

Если труд, хоть скромный, малый,

Был с успехом завершен!

1919

Годы делят нас и поколенья:

Дышишь ты весной, мгновенным маем,—

Я последние считаю звенья

Цепи той, что все мы не снимаем.

Но и ты, как я, на утре чистом,

Зов заветный слышал в полумраке.—

Голос Музы, — над путем росистым,

Там, где тени, тайны, сон и маки.

И пока ты — на тропе священной,

И твой взор надеждой вещей блещет,—

Над тобой скольжу я неизменно,

И в руке моей — венец трепещет.

3 августа 1919

Что день, то сердце все усталей

Стучит в груди; что день, к глазах —

Тусклей наряд зеленых далей

И шум и смутный звон в ушах;

Все чаще безотчетно давит,

Со дна вставая, душу грусть,

И песнь, как смерть от дум избавит,

Пропеть я мог бы наизусть.

Так что ж! Еще работы много,

И все не кончен трудный путь.

Веди ж вперед, моя дорога,

Нет, все не время — отдохнуть!

И под дождем лучей огнистых.

Под пылью шумного пути

Мне должно, мимо рощ тенистых,

С привала на привал идти.

Не смею я припасть к фонтану,

Чтоб освежить огонь лица,

Но у глухой судьбы не стану

Просить пощады — до конца!

Путем, мной выбранным однажды,

Без ропота, плетясь, пойду

И лишь взгляну, томясь от жажды,

На свежесть роз в чужом саду.

1919

Еще немало перекрестков,

И перепутий, и путей!

Я много схоронил подростков,

В могилу проводил детей.

Летами я не стар, но много

И видено и свершено,

И завела меня дорога

За цель, манившую давно.

Теперь ступил я за пределы

Своей младенческой мечты.

Что впереди? Мне скажут: целый

Мир, полный вечной красоты!

Но все, что будет, неизбежно,

Непрочны краски новизны,

И путнику с вершины снежной

Долины далеко видны.

Быть может, не скудеют силы,

Но повторенья мучат ум;

Все чаще тихий сон могилы

Пленительней, чем яркий шум.

Соблазн — последний срок исчислить

Душе порой неодолим,

И в жажде — не желать, не мыслить,

Я тайно упиваюсь им!

<1919>

Сложив стихи, их на год спрятать в стол

Советовал расчетливый Гораций.

Совет, конечно, не всегда тяжел

И не подходит для импровизаций.

Хотя б поэт был мощен, как орел,

Любимцем Аполлона, Муз и Граций,—

Не сразу же божественный глагол

Зажжет в нем силу мощных декламации!

Пусть он всю ловкость в рифмах приобрел

И в выборе картин для декораций;

Пусть он и чувство для стихов нашел,

Всем нужны образы для иллюстраций:

Диван и лампа иль холмы и дол,

Ряды гранитов иль цветы акаций…

Но я собрал с усердьем мудрых пчел,

Как мед с цветов, все рифмы к звуку «аций»,

Хоть не коснулся я возможных зол

И обошел немало разных наций.

Теперь мне предоставлен произвол

Избрать иную рифму вариаций.

Что скажете, когда возьмусь за ум

И дальше поведу свой стих с любовью?

Поэт, поверьте, не всегда угрюм,

И пишет он чернилами, не кровью.

Но все ж он любит голос тайных дум,

И их не предает он суесловью.

Но мир ведь призрак, объясняет Юм,

И вот, стихи слагая по условью,

Он смело отдается чувствам двум:

Веселью и душевному здоровью.

И рифмовать он может наобум

Стих за стихом, не шевельнувши бровью.

На нем надет охотничий костюм,

Он мчится на коне в леса, к становью,

За ним мечта спешит, как верный грум,

Чрез изгородь, по пашням или новью,

И метко бьет львов, тигров или пум,

Гоня оленя к тайному низовью…

Но будет! Этих рифм тяжелый шум

Терзать придет с упреком к изголовью.

<1919 >

Мелькают дни, и с каждым новым годом

Мне все ясней, как эта жизнь кратка;

Столетия проходят над народом,

А восемьдесят лет — срок старика!

Чтоб все постичь, нам надобны века.

Мы рвемся к счастью, к тайнам и свободам,

И все еще стоим пред первым входом,

Когда слабеет смертная рука.

Нам призрак смерти предстает, ужасный,

Твердя, что все стремления напрасны,—

Отнять намерен горе и печаль.

Но нет! Он властен заградить дыханье,

Но мысль мою, мои мечты, сознанье

Я унесу с собой — в иную даль!

<1919>

EXPOSITIO[7]

Знакомый стих любимого поэта!