Седой Атлантики, как Город Шумных Вод,—

Из глуби долетит твой зов, твой зов единый,

В тысячелетия твой голос перейдет.

Народам Азии, и вам, сынам Востока,

И новым племенам Австралии и двух

Америк, — светишь ты, немеркнущее око,

Горишь ты, в старости не усыпленный дух!

И я, твой меньший сын, и я, твой гость незваный.

Я счастлив, что тебя в святыне видел я,

Пусть крепнут, пусть цветут твои святые страны

Во имя общего блаженства бытия!

1913

Опять мой посох приготовлен,

Все тот же, старый и простой,

И день отбытия условлен —

Отмечен роковой чертой.

Там, за окном, в пустом пространстве,

Все тот же — милый лик луны.

Кругом — трофеи прежних странствий,

Как память мира и войны.

Там— камни с гор, там — лук и стрелы,

Там — идолы, там — странный щит,

Мой облик, грустно-поседелый,

На них из зеркала глядит.

Вот — карты; резко исчертила

Их чья-то сильная рука.

Вот — книги; что когда-то жило,

Звучит в них — зов издалека!

А там — собранье всех приветствий,

Дипломов пышных и венков…

(О, слава! Как приманчив в детстве

Твой льстивый, твой лукавый зов!)

Так почему ж, под мирной сенью,

Мне не дремать покойным сном,

Не доверяться наслажденью

Мечты о буйном, о былом?

Я окружен давно почетом,

Хвалой ненужной утомлен.

Зачем же бурям и заботам

Я брошу мой счастливый сон?

<1913>

— Плохо приходится старому лешему,

Мне, горемычному, брат домовой!

Всюду дороги— телегам и пешему,

Летось от пса я ушел чуть живой,

Сын было думал помочь мне, — да где ж ему,

Бок ему месяц лечил я травой.

— Плохо, брат леший, и мне, домовому,

Фабрики всюду, везде корпуса,

Жить стало негде, дом каменный к дому,

В комнатах лампы горят, как глаза;

Веришь, и думать забыл про солому,

Видно, придется и мне к вам в леса;

<1913>

Ступени разрушенной лестницы

Уводят в глубокий овраг,

Где липы, столетью ровесницы,

Вечерний нахмурили мрак.

Река обегает излучиной

Приниженный берег. Во мгле

Толпой, беспорядочно скученной,

Рисуются избы в селе.

Лесами просторы обставлены,

Поет недалекий родник…

О город, о город отравленный,

Я здесь, твой всегдашний двойник!

28 июня 1914

Нет! к озаренной сиянием бездне

Сердце мое не зови!

Годы идут, а мечте все любезней

Грешные песни любви.

Белые рыцари… сень Палестины…

Вечная Роза и крест…

Ах, поцелуй заменяет единый

Мне всех небесных невест!

Ах! за мгновенье под свежей сиренью

С милой — навек я отдам

Слишком привычных к нездешнему пенью

Оных мистических Дам.

Их не умею прославить я в песне…

Сердце! опять славословь,

С годами все умиленней, чудесней,

Вечно земную любовь!

1914

Над Озером Грез, где большие березы

Любовно дрожат на вечерней заре,

Они, в летний день, свои детские грезы

Доверили белой коре.

В заветном листке было сказано много;

О чем они робко мечтали вдвоем,

О чем они тайно молили у бога

В недавнем прекрасном былом.

В тот день, как свершились бы эти мечтанья,

Как правдой надежды их сделал бы Рок,—

Они бы вернулись на место свиданья,

Чтоб вынуть поблекший листок.

И дерево свято в груди сохраняло

Листок пожелтелый с чуть видной каймой,

В июле ветвями его обвевало,

Хранило от стужи зимой.

Мечты же писавших не сбылись. Таила

Судьба приговор: им не встретиться вновь!

И юношу зло сторожила могила,

Ее же — другая любовь.

Но все же остались их юные души

На старом листке у свидетеля грез:

О маленькой Мане и бедном Илюше

Твердят колыханья берез.

26 октября 1914

Не как молния, смерти стрела,

Не как буря, нещадна и зла,

Не как бой, с грудой жертв без числа,

Не как челн, на волнах без весла,—

Тихим утром Любовь снизошла.

Как пророк, я в грозе, я в огне

Бога ждал, — он предстал в тишине.

Я молюсь просиявшей весне;

Сын полей, в голубой вышине,

Небу песню поет обо мне.

Пой певучую песню, певец:

«Эти дни — над всей жизнью венец!

Слышишь стук двух согласных сердец?

Видишь блеск двух заветных колец?

Будь любим — и люби, наконец!»

1 ноября 1914

Варшава

Быть может, я в последний раз

Свою дорогу выбираю,

На дальней башне поздний час

Звенел. Что в путь пора, я знаю.

Мой новый путь, последний путь,

Ты вновь ведешь во глубь ущелий!

Не суждено мне отдохнуть

В полях весны, под шум веселий!

Опять голодные орлы

Над головой витают с криком,

И грозно выступы скалы

Висят в безлюдии великом;

Опять, шипя, скользит змея,

И барс рычит, пустынножитель;

Но шаг мой тверд, и снова я —

Охотник, странник и воитель.

Пусть годы серебрят висок,

Пусть в сердце тупо ноют раны; —

Мой посох поднят, путь далек,

Иду чрез горы и туманы.

На миг мне виден с высоты

Тот край, что с детства взоры манит.

Дойду ль до сладостной черты,

Иль Смерть мне на пути предстанет?

Но знаю, прежде чем упасть,

Чем вызов Смерти встретить дружно,—

Мне снова улыбнется страсть

Улыбкой ласково-жемчужной.

Последнем, роковой любви

Слова я прошепчу на круче,

И, — словно солнце, всё в крови,—

Пусть жизнь тогда зайдет за тучи!

18 ноября 1914

Как винт чудовищный, свиваясь вкруг стены,

Восходит лестница на высь гигантской башни.

Давно исчезло дно безмерной глубины,

Чтоб дальше сделать шаг, все должно быть бесстрашней.

За ярусом — другой; сквозь прорези бойниц

Я вижу только ночь да слабый отблеск звездный;

И нет огней земли, и нет полночных птиц,

И в страшной пустоте висит мой путь железный.

Направо к камням жмусь; налево нет перил;

Зловеще под ногой колеблются ступени.

Гляжу наверх — темно; взглянуть назад — нет сил;

Бессильный факел мой бросает тень на тени.

Кто, Дьявол или Бог, какой народ, когда

Взвел башню к небесам, как древле в Вавилоне?

И кто, пророк иль враг, меня привел сюда

На склоне злого дня и дней моих на склоне?

И что там, в высоте? божественный покой,

Где снимет предо мной Изида покрывало?

Иль черное кольцо и только свод глухой,

И эхо прокричит во тьме: «Начни сначала!»

Не знаю. Но иду; мечу свой факел ввысь;

Ступени бью ногой; мой дух всхожденьем хмелен.

Огонь мой, дослужи! нога, не оступись!..

Иль этот адский винт, и правда, беспределен?

8 декабря 1914

Варшава.

Когда смотрю в декабрьский сумрак ночи,

Все кажется, — под дальний гул пальбы:

Дрожит земля до самых средоточий

И падают огромные столбы.

Все кажется, под страшный ропот боя,

Что старый мир разрушиться готов.

Не волны ли, неукротимо воя,