То вал стучал в углы прибрежные,
Ломая скалы, дик и пьян;
И всё: заката звуки нежные,
Сверканье ветра, и фонтан,
Лепечущий рассказы снежные,
Крыл гулким стуком Океан!
<Декабрь> 1916
БАЛЛАДА
Горит свод неба, ярко-синий;
Штиль по морю провел черты;
Как тушь, чернеют кроны пиний;
Дыша в лицо, цветут цветы;
Вас кроют плющ и сеть глициний,
Но луч проходит в тень светло.
Жгла вас любовь, желанье жгло…
Ты пал ли ниц, жрец, пред святыней?
Вы, вновь вдвоем, глухой пустыней
Шли — в глуби черной пустоты;
Месила мгла узоры линий;
Рвал ветер шаткие кусты.
Пусть горек шепот. Ты с гордыней
На глас ответил: «Все прошло!..»
Потом, один, подъяв чело,
Упал ты ниц, жрец, пред святыней?
Б саду блестит на ветках иней,
Льды дремлют в грезах чистоты.
Ряд фолиантов; Кант и Плиний;
Узоры цифр; бумаг листы…
Пусть день за днем — ряд строгих скиний,
Мысль ширит мощное крыло…
Познав, что есть, что быть могло,
Ты ниц упал, жрец, пред святыней?
Восторгов миг и миг уныний! —
Вас вяжут в круг одной мечты!
Всё — прах. Одно лишь важно: ты
Упал ли ниц, жрец, пред святыней?
1916
ВЕЧЕРНИЕ ПЕОНЫ
По широкому простору предвечерней синевы
Засияли, заблистали начертания созвездий,
И росинки задрожали по извилинам травы
Под зелеными огнями на задвинутом разъезде.
Ты мелькнула, проскользнула, подошла и замерла…
И я видел, в полусвете, ослепительном и белом,
Как тревожно, осторожно ты поникла и легла
На протянутые рельсы странно вытянутым телом.
Все дышало, опьянялось наступлением весны
Под магическим мерцаньем углубленного простора,
Но роптанье нарушало неподвижность тишины,
И зловеще возвышались разветвленья семафора.
И вонзался, и впивался неисчисленностью жал,
Доходя из отдаленья, ровно-вымеренный грохот,
Словно где-то, в океане, океан зарокотал,
Словно демоны сдавили свой невыдержанный хохот.
И два глаза, вырастая, словно молнии, прожгли,
И два глаза словно душу перерезали с разбега…
А Медведица сияла, непорочная, вдали,
И травинок трепетала опьянительная нега.
РИМЛЯНЕ В КИТАЕ
166 г. н. э
Все улицы полны народом,
Бегут и торговцы и воины…
Лишь там, где дворец, перед входом
Прибои толпы успокоены.
В столице Срединного Царства
Прибывших из-за моря чествуют.
Со свитой послы государства
Далекого медленно шествуют.
Вдоль лестниц до самой вершины
Сверкают стоцветные фонарики;
Стоят наверху мандарины,
Качая почетные шарики;
По стенам — дракон над драконом,
Причудливо свитые в кольчики;
Смеются серебряным звоном
Из всех уголков колокольчики;
Там — золото, перлы, алмазы;
Там — лики, страшнее, чем фурии;
И высятся странные вазы,
Роскошней, чем вазы Этрурии.
Послы, величавы и строги,
Приблизились к трону заветному;
Их длинные белые тоги
Блистают меж блеска стоцветного…
<1916>
«В том сером доме, в этом переулке…»
В том сером доме, в этом переулке,
Когда мне было двенадцать лет,
Мы играли, по воскресеньям, в жмурки:
Две девочки, я и хмурый кадет.
Нам было по-детски весело;
Когда же сумрак разливал свою муть,
Мы в старые кресла,—
Отдохнуть,—
Садились по двое:
Я и Манечка,
Он и Танечка,—
Создание кроткое…
И мы в темноте целовались…
Какой анализ
Сумеет решить:
Можно ли в двенадцать лет — любить?
В тихом свете
Белеет окно.
И, быть может, другие дети
Там играют, как мы — давно!
И поцелуи,
Как струи
Тысячелетий,
Плывут,
Обращаясь во всплески
Минут…
До последних им плыть мгновений
Земли…
За окном, к занавеске,
Вот две тени
Подошли.
15 февраля 1917
«Еще недолгий срок тебе рыдать, река…»
Еще недолгий срок тебе рыдать, река,
В оковах ледяных безжизненной зимы!
Вот-вот уже весна спешит издалека —
И твой умолкнет плач, ты выйдешь из тюрьмы!
Освобожденная от роковых оков,
Ты смело зазвенишь в зеленых берегах,
Тогда на песнь твою, на твой свободный зов,
Свободно отзвуки откликнутся в лесах.
И майская лазурь, без тучки, вся в огне,
С улыбкой, над тобой заблещет с высоты,
А солнце по твоей сверкающей волне
Разбросит дивные волшебные цветы.
Прохладный, утренний, весенний ветерок
Твою безгрешную взволнует нежно грудь,
И, скромно, лилия, невинности цветок,
Наклонится к тебе, чтоб в лоно вод взглянуть!
Еще недолгий срок тебе рыдать, река,
В оковах ледяных безжизненной зимы!
Вот-вот уже весна спешит издалека —
И вновь свободна ты, и нет твоей тюрьмы!
1917
ПОСЛЕ НЕУДАЧИ
Надежды рухнули, как строй картонных домиков;
Желанья стелются, как с тусклых углей дым…
Мечты любимые, сонм трагиков и комиков,
Поспешно, в уголке, с лица стирают грим.
Душа затемнена, — пустой партер без зрителей!
Огни погашены, накинуты чехлы…
Статисты скромные, недавние воители,
Торопятся к дверям, мелькнув на миг из мглы.
Что ж дальше? Новые разыскивать трагедии,
Для новых mises-en-scene расчерчивать тетрадь?
Иль, выбрав наскоро в оставленном наследии
Все ценное, с узлом, как вору, убежать?
Был ясен приговор, и режиссер освистанный
Не должен ли сойти со сцены навсегда?
Над тем, что красотой, божественной и истинной,
Считал он, прозвучал холодный смех суда.
Да, надо уходить… Но дым желаний стелется,
По углям тлеющим взбегает огонек,
И кто-то, кажется, вот-вот сейчас осмелится
Дать знак, — и прозвучит сзывающий звонок!
1917
КОСЦЫ В «СФЕРЕ ОГНЯ»
Братцы, дружно! Свежи росы!
По росе так ходки косы!
Мерно восемь плеч заносим,
Косим, косим, косим, косим!
Свищут пули чрез покосы…
Но, как бог рыжеволосый,
Солнце встало! Страх отбросим!
День не ждет: косить, так косим!
Чрез поля мы под откосы
Сходим, бодры, сходим, босы,
Мы у пуль пощад не просим,
Под дождем свинцовым косим.
Вам пример, молокососы!
Свищут пули, словно осы,
Гонятся, как волк за лосем…
Древний долг свершая, косим!
Мы, как смелые матросы,
Правим парус на утесы,
С русским радостным «авосем»
Мы, как ветер, косим, косим!
Живы ль будем? Прочь вопросы!
Громче хор восьмиголосый!
Все, быть может, ляжем восемь,
Всё ж господень луг мы скосим.
1917
VIA APPIA
Звучный, мерный стук копыт…
Кони бьют о камень плит,
Мчась вперед в усердьи пылком.
Мимо, с гиком, в две гурьбы,
Плети взвив, бегут рабы,
Путь в толпе деля носилкам.
Ропот, говор, шум шагов;
Пестрых столл и белых тог
Смесь и блеск; сплетенье линий,
Смена видов… Сном застыл
Через белый строй могил,
Темный свод роскошных пиний.
Кто-то крикнул…
<1916–1917>
«Тот облик вековой огромных городов…»
Тот облик вековой огромных городов,
Который видим мы, — исчезнет неизбежно;
Наследье смутное мятущихся веков,
Отброшен будет он презрительно-небрежно.
Окончится война, и вступит мир опять
На твердую стезю исканий и открытий,
Чтоб над стихиями во всем торжествовать
