Я в пахаре, с любовной дрожью,

Безвестный, брата узнаю!

18 июля 1911, 1918

Народные вожди! вы — вал, взметенный бурей

И ветром поднятый победно в вышину.

Вкруг — неумолчный рев, крик разъяренных фурий,

Шум яростной волны, сшибающей волну;

Вкруг — гибель кораблей: изломанные снасти,

Обломки мачт и рей, скарб жалкий, и везде

Мельканье чьих-то тел — у темных сил во власти,

Носимых горестно на досках по воде!

И видят, в грозный миг, глотая соль, матросы,

Как вал, велик и горд, проходит мимо них,

Чтоб грудью поднятой ударить об утесы

И дальше путь пробить для вольных волн морских!

За ним громады волн стремятся, и покорно

Они идут, куда их вал влечет идти:

То губят вместе с ним под твердью грозно-черной,

То вместе с ним творят грядущему пути.

Но, морем поднятый, вал только морем властен.

Он волнами влеком, как волны он влечет,—

Так ты, народный вождь, и силен и прекрасен,

Пока, как гребень волн, несет тебя — народ!

1918

Слепой циклон, опустошив

Селенья и поля в отчизне,

Уходит вдаль… Кто только жив,

С земли вставай для новой жизни!

Тела разбросаны вокруг…

Не время тосковать на тризне!

Свой заступ ладь, веди свой плуг,—

Пора за труд — для новой жизни!

Иной в час бури был не смел:

Что пользы в поздней укоризне?

Сзывай работать всех, кто цел,—

Готовить жатву новой жизни!

Судьба меняет часто вид,

Лукавой женщины капризней,

И ярче после гроз горит

В лазури солнце новой жизни!

На души мертвые людей

Живой водой, как в сказке, брызни:

Зови! буди! Надежды сей!

Сам верь в возможность новой жизни.

1918

Есть ряд картин, и близких и далеких,

Таимых свято в глубине души;

Они, в часы раздумий одиноких,

Встают, как яркий сон, в ночной тиши:

Картина утра, — миги до восхода,

Когда весь мир — как в ожиданьи зал;

Явленья солнца жадно ждет природа,

И первый луч зеленовато-ал;

Картина вечера: луной холодной

Волшебно залит лес, балкон иль сад;

Все с фейной сказкой так чудесно сходно,

И губы ищут ласки наугад;

Картина первой встречи, и разлуки,

И страстной ласки, и прощальных слез;

Вот, в темноте, ломает кто-то руки…

Вот плечи жжет касанье черных кос…

Есть ряд картин, — банальных, но которых

Нельзя без. трепета увидеть вновь:

Мы любим свет луны, сирени шорох,—

За то, что наша в них влита любовь!

И вот в числе таких картин священных

Есть, в памяти моей, еще одна;

Как скромный перл меж перлов драгоценных,

В их ожерелье вплетена она:

Картина вешних вод, когда, как море,

Разлиты реки; всюду — синева;

И лишь вода отражена во взоре,

Да кое-где кусты, как острова.

То — символ вечного стремленья к воле,

Лик возрожденья в мощной красоте…

Но дали вод, затопленное поле

Иным намеком дороги мечте!

Мне помнится — безбережная Волга…

Мы — рядом двое, склонены к рулю…

Был теплый вечер… Мы стояли долго,

И в первый раз я прошептал: «Люблю'»

О, этот образ! Он глубоко нежит,

Язвит, как жало ласковой змеи,

Как сталь кинжала, беспощадно режет

Все новые желания мои!

Он говорит о чувствах, недоступных

Теперь душе; об том, что много лет

Прошло с тех пор, мучительных, преступных;

Что оживет земля, а сердце — нет!

Пусть этот образ реет так, — далекий

И вместе близкий, в тайниках души,

Порой вставая, как упрек жестокий,

И в модном зале, и в ночной тиши!

30 апреля 1918

Парки бабье лепетанье

Жутко в чуткой тишине…

Что оно пророчит мне —

Горечь? милость? испытанье?

Темных звуков нарастанье

Смысла грозного полно.

Чу! жужжит веретено,

Вьет кудель седая пряха…

Скоро ль нить мою с размаха

Ей обрезать суждено!

Спящей ночи трепетанье

Слуху внятно… Вся в огне,

Бредит ночь в тревожном сне.

Иль ей грезится свиданье,

С лаской острой, как страданье,

С мукой пьяной, как вино?

Все, чего мне не дано!

Ветви в томности трепещут,

Звуки страстным светом блещут,

Жгут в реке лучами дно.

Ночь! зачем глухой истомой

Ты тревожишь мой покой?

Я давно сжился с тоской.

Как бродяга в край искомый,

Я вошел в наш мир знакомый,

Память бедствий сохрани.

В шумах суетного дня

Я брожу, с холодным взглядом,

И со мной играет рядом

Жизни мышья беготня.

Я иду в толпе, ведомый

Чьей-то гибельной рукой,—

Как же в плотный круг мирской

Входит призрак невесомый?

Знаю: как сухой соломой

Торжествует вихрь огня,

Так, сжигая и казня,

Вспыхнет в думах жажда страсти…

Ночь! ты спишь! но чарой власти

Что тревожишь ты меня!

1918

Томно спали грезы;

Дали темны были;

Сказки тени, розы,

В ласке лени, стыли.

Сказки лени спали;

Розы были темны;

Стыли грезы дали,

В ласке лени, томны.

Стыли дали сказки;

Были розы-тени

Томны, темны… В ласке

Спали грезы лени.

В ласке стыли розы;

Тени, темны, спали…

Были томны дали,—

Сказки лени, грезы!

Тени розы, томны,

Стали… Сказки были,

В ласке, — грезы! Стыли

Дали лени, темны.

Спали грезы лени…

Стыли дали, тени…

Темны, томны, в ласке,

Были розы сказки!

1918

Ночное небо даль ревниво сжало,

Но разубрался в звездах небосклон.

Что днем влекло, томило, угрожало,

Слилось меж теней в монотонный сон.

Иные ночи помню. Страсти жало

Вздох исторгало трепетный, как стон;

Восторг любви язвил, как сталь кинжала,

И был, как ночь, глубок и светел он!

О почему бесцветно-тусклы ночи?

Мир постарел, мои ль устали очи?

Я онемел, иль мир, все спевший, нем?

Для каждого свои есть в жизни луны,

Мы, в свой черед, все обрываем струны

На наших лирах и молчим затем.

1918

Отточенный булат — луч рдяного заката!

Твоя игрушка, Рок, — прозрачный серп луны!

Но иногда в клинок — из серебра и злата

Судьба вливает яд: пленительные сны!

Чудесен женский взгляд — в час грез и аромата,

Когда покой глубок. Чудесен сон весны!

Но он порой жесток — и мы им пленены:

За ним таится ад — навеки, без возврата.

Прекрасен нежный зов — под ропот нежный струй,

Есть в сочетаньи слов — как будто поцелуй,

Залог предвечных числ — влечет творить поэта!

Но и певучий стих — твой раб всегдашний, Страсть,

Порой в словах своих — певец находит власть:

Скрывает тайный смысл — в полустихах сонета.

1918

Вот я опять поставлен на эстраде

Как аппарат для выделки стихов.

Как тяжкий груз, влачится в прошлом сзади

Бессчетный ряд мной сочиненных строф.

Что ж, как звено к звену, я в длинном ряде

Прибавить строфы новые готов.

А речь моя привычная лукаво

Сама собой слагается октавой.

Но чуть стихи раздались в тишине,

Я чувствую, в душе растет отвага.

Ведь рифмы и слова подвластны мне,