Приходили петербуржцы и на ледоход. Рассказал об этом поэт Всеволод Рождественский: «Мы сидели на гранитных ступеньках у самой воды и провожали медленно скользившие льдины. Лариса была погружена в глубокую задумчивость. „Смотрите – вот они уплывают на взморье и там растворятся в просторе. И как все похоже на стихи. Но как вы думаете: это дактиль? Или амфибрахий?“ – „Дактиль“, – ответил я нерешительно. „Нет, – возразила Лариса. – Если все это писать стихами, то будет размер с обязательным нарастанием к концу. Вот они напирают на устои мостов, берут их приступом, атакуют, крошатся на куски и все же лезут вперед, и только вперед. Тут же настоящий ямб…“ – „Но ведь задние ряды останавливаются, кружатся на месте?“ – „Не это существенно. Важно то, что они в движении, все время в движении. И как это прекрасно…“ Мне запомнился этот небольшой диалог, может быть, потому, что уж очень он соответствовал внутреннему облику Ларисы в те юные времена. Она ведь тоже была вся в движении, в поисках и противоречиях. Всякие ее „неожиданности“, а их в характере ее было немало, вероятно, и составляли ее очарование, не говоря уже о том, что она была на редкость красива какой-то северной, балтийской красотой, наделена даром иронии, тонкостью ума и вместе с тем и прелестью самой простой и естественной женственности».

После ледохода наступал праздник открытия навигации, и тогда к Петропавловской крепости на всевозможных средствах приплывали горожане и шли за крестным ходом по крышам бастионов, совершая круг. В тюремный прогулочный дворик многие бросали монеты.

В Неве и Фонтанке ловили рыбу, вода тогда была еще чистой. Корюшку, ряпушку, миногу ловили прямо с мостов. Треска считалась рыбой для бедных. Зимой продавалось большое количество сушеного снетка с озера Ильмень. А навигация была очень насыщенной. Пароходы ходили в Стокгольм, Гельсингфорс, Штеттин, Гамбург, Ригу, Ревель, эти причалы располагались на набережной за Николаевским мостом, против Десятой, Двенадцатой, Четырнадцатой, Двадцатой линий. Каждые 15 минут от Летнего сада на Острова отправлялись речные пароходики.

После дня рождения Ларису все гимназические годы ждали экзамены. В мае 1908 года – для перехода в четвертый класс. Осенью она пойдет в другую гимназию, где учитель литературы – знаменитый Николай Васильевич Бадаев.

В Петербурге в то время было 36 женских гимназий. Из них семь казенных, одна из них Петровская – недалеко от дома Рейснеров, – на Плуталовой улице, 24 (ныне школа им. Д. Лихачева). В казенных гимназиях плата за обучение была доступной – 25–50 рублей в год, но в классе было по 40 человек. В частных (они стали возникать после 1905 года) – 15–20 человек, плата – 200 рублей. И Лара учится в частной гимназии Марии Дмитриевны Могилянской, продолжая ездить на Васильевский остров. Гимназия открылась в январе 1907 года. В доме 43 на Четвертой линии она заняла третий – пятый этажи. В восьми классах гимназии училось 196 учениц. На нижних этажах – училище Н. В. Бадаева.

Николай Васильевич, директор этого училища, входит в совет гимназии. Преподает и в других гимназиях. На Невском проспекте, 112 у него в это время учится Самуил Алянский, будущий издатель и друг Александра Блока. В своих воспоминаниях «Встречи с Александром Блоком» он пишет об учителе литературы Бадаеве, который заботился не только о том, чтобы ученики правильно писали, умели излагать свои мысли, но и научились самостоятельно мыслить, любить литературу. У вас еще мало жизненного опыта, часто повторял он, используйте знание жизни и искусства крупнейших художников слова – наших классиков.

Бадаев терпеливо помогал ученикам преодолеть застенчивость, исправлял косноязычие. Николай Васильевич не пропускал урока, чтобы не прочитать наизусть стихи любимых поэтов. А когда читал Блока, призывал вслушиваться в музыкальный строй и ритм поэзии. Наиболее увлеченные ученики образовывали литературные кружки. Бадаев привлекал в них своих учеников из других гимназий. «Уроки русского языка формировали и оттачивали наши вкусы, учили ненавидеть мещанство и всякое проявление пошлости. Литература и искусство стали нашей потребностью», – вспоминал С. Алянский.

В казенных гимназиях нередко царили казарменная атмосфера и скука. Алянского выгнали из Введенской гимназии. Александр Бенуа упросил родителей забрать его из гимназии «Императорского человеколюбивого общества», что была рядом с его домом: в ней, по его словам, все было подчинено славянскому патриотизму, даже форма и славянские щи на обед. Бенуа кончил гимназию Мая, где в 1909 году в первом классе учился Игорь Рейснер. В той же гимназии Бенуа приобрел друзей: Д. Философова, К. Сомова, В. Нувеля, познакомился с кузеном Д. Философова – С. Дягилевым. «В гимназии Мая нашел известный уют, атмосферу, в которой легко дышалось, умеренную свободу, известную теплоту в отношении с педагогами, несомненное уважение к моей личности», – писал Бенуа.

При первой встрече Блок и Алянский увлеклись воспоминаниями о Введенской гимназии. «Блок рассказал, что в его классе окна выходили на Большой проспект и что у них произошел случай, прошумевший на всю гимназию. Это было в шестом классе. Как-то на перемене одноклассник Блока, славившийся большой силой и ловкостью, разыгрался со стулом учителя, подбрасывая и ловя его на лету то за ножку, то за спинку. Вдруг стул бесшумно вылетел в открытое окно, не задев, к счастью, ни стекла, ни рамы. Хорошо, что под окном был небольшой палисадник и стул упал прямо на кусты. И надо же, как раз в этот момент в гимназию входил директор и увидел, как летит стул из окна. Директор два часа трудился, пытаясь выведать, кто виноват в шалости, но ничего не добился. После этого в четверти всему классу была выставлена отметка за поведение – четверка».

Младшая сестра Михаила Андреевича – Екатерина Андреевна Рейснер рассказывала мне в конце 1960-х годов, что часто видела Ларису девочкой. Однажды Лариса поразила ее тем, что в 14-летнем возрасте прочла «Капитал» Маркса. Михаил Андреевич к этому времени уже слыл марксистом среди профессоров, которые все были либералами. Ученица Михаила Андреевича на Бестужевских курсах Лидия Израилевна Розенблюм считала, что именно политическая окраска лекций Рейснера привлекала к нему молодежь. На курсах он читал государственное право. Как хорошую студентку Михаил Андреевич приглашал Лидию домой. Она отметила при первом же визите, что живут они не богато, комнат имеют мало, что Михаил Андреевич не придает этому никакого значения. А вот его жену Екатерину Александровну и скромная обстановка, и самое обычное угощение, которым она потчевала гостей, сильно задевали. Ей хотелось, чтобы ее дети – дети баронского рода – жили в роскоши.

Подруга Розенблюм Сусанна Альфонсовна Укше, также студентка юридического факультета Бестужевских курсов, занималась с Ларой и Игорем иностранными языками. Будучи очень отзывчивым человеком, поддерживала Михаила Андреевича до его смерти в 1928 году. Участвовала в издании двухтомного собрания сочинений Ларисы Рейснер (1928). Погибла она во время репрессий 1937 года.

Вспоминала Лидия Розенблюм и встречу с Ларисой Рейснер на балу в Тенишевском училище. На Ларисе были блузка и юбка с широким поясом, что ей очень шло. Но Лариса не сдержала своей зависти при виде парижского платья на Лидии. Ей хотелось одеваться лучше. «Если бы Лариса не была крупнее меня, то я предложила бы ей обменяться платьем, я так Ларисе и сказала, чтобы ее утешить». Лидия Израилевна призналась, что любила Ларису, добавив, что проживи Лариса больше, она была бы великолепным человеком, изжившим предрассудки молодости и воспитания.

Чтобы представить себе влияние отца на Ларису, читавшую «Капитал», обратимся к вышедшей в марте 1909 года книге Михаила Рейснера «Леонид Андреев и его социальная идеология. Опыт социологической критики». На экземпляре книги, хранящейся в Публичной библиотеке, стоит штамп библиотеки Охтенского порохового завода № 4224. Может быть, Михаил Андреевич читал лекции на этом заводе и оставил в дар книгу?