Нами намечен для этого в числе некоторых других также Егорьево-Раменский Текстильный трест. Тов. Рейснер уже ездила с такой задачей для журналистского описания промышленного Урала и очерки ее, помещенные в «Красной Нови», показывают, что делает это она отлично.

С коммунистическим приветом Председатель правления Ц. УГПрома. 5 декабря 1924».

В последовательности ее маршрутов наверняка была своя целесообразность, невидимая сейчас. 16 мая – Екатеринбург (в этом городе, пишет Рейснер, поставили первый в России памятник революции – две голые фигуры рабочих). – Рудники и заводы Билимбая. – Ревдинский (Демидовский) завод. – Лысьвенские доменные печи. – Кытлымские платиновые прииски (Тагильские). – Кизеловские копи руды и угля. – Надежденские домна и листопрокатный цех. В августе – Донбасс: шахты Горловки – соляные рудники украинского Бахмута. В декабре – текстильные фабрики Иваново-Вознесенской губернии.

Из этих маршрутов сложилась книга Ларисы Рейснер «Уголь, железо и живые люди».

Радек писал, что «книга „Уголь, железо и живые люди“ – …это была работа тяжелая и физически, и морально, за которую взялись бы немногие писатели».

С. С. Шульц в лекции о Ларисе Рейснер (в 2000 году) рассказывал, что она первая заговорила о бокситах на Кольском полуострове, и Ферсман благодаря ей получил деньги на экспедицию для поиска бокситов. У нее был исключительно тонкий и аналитический ум.

В свой день рождения, 14 мая (по новому стилю), когда ей исполнилось 29 лет, Лариса Михайловна оказалась в пути – на Урал. Когда шесть лет назад, в 1918-м, она ехала на Волжский фронт, то в поезде ее попутчиком был белогвардеец. В мае 1924-го – женщина, высланная за непролетарское происхождение:

«– Простите, мадам. Ваше лицо мне страшно симпатично. Совершенно две капли воды моя знакомая…

Ее белая шея, как плохо подтянутый чулок, сползает в размякший вырез платья. Копоть уже потрогала черным пальцем кирпичные румянцы, расклеила пару вялых завитушек…

– Вы тоже едете… туда?.. Какой ужас… и вероятно без мужа, без средств. Такое беспомощное дитя. Вы молоды, легче можете переносить свое горе. Наконец, встретите хорошего честного господина. Но я, боже мой, 50 лет. Все потеряно. Пришли, ограбили. Сослали. И за что?

Перерыв.

– Простите, мадам. Вы за валюту? Или просто, как элемент?

Я делаю порывистое движение.

– Не говорите – я уж знаю. Невинны, конечно, невинны. Как я, как сотни других. Кто в этом сомневается. Но, все-таки, по какому пункту? Мы с мужем пострадали за квартиру.

– Простите, а где была Ваша квартира? Где? В Эрмитаже…»

Прежде чем услышать со страниц «промышленной» книги голос Ларисы Рейснер, оглянемся на 1924 год: а какие были передышки в ее бесконечных дорогах? Она еще успела подписать договор с «Зарей Востока» в июле 1924-го на очерки о Закавказье, Кавказе, Персии. Не состоялось, может быть, потому, что для повторения прошлого не было времени.

Партнер то ли по танцам, то ли по конькам, Гульб пишет Рейснер 1 марта 1924 года: «…обещаю в будущем году взять с Вами первенство России». Может быть, в этом году они были первыми в Москве?

С конца марта до начала апреля – отдых под Севастополем.

Семнадцатого апреля вечер «Русский современник» в Москве, в Политехническом институте. «Анна Ахматова – черный бриллиант на вечере, – отмечает в дневнике К. Чуковский. – Успех огромный».

В июле – цепь бесконечных собраний.

С 17 июня по 8 июля 5-й Конгресс Коминтерна, на котором Зиновьев критиковал Радека в «правых уклонах»: «Радек говорил здесь очень весело, с массой шуток и юмором. Я завидую ему, это действительно было подвигом в его положении. Его сильная сторона состоит в том, что он хороший журналист. Его слабая сторона в том, что он видит всю политическую жизнь через столбцы газет» (Правда. 1924. 1 июля).

На этом конгрессе был снят документальный фильм, где показан заведующий отделом национально-освободительного движения ИККИ Федор Раскольников.

Третьего июля на 1-м Всесоюзном съезде библиотекарей выступил Л. Троцкий.

Восьмого июля открылся III Конгресс Профинтерна.

Тринадцатого июля вся страница «Правды» отдана речи Л. Троцкого на Всесоюзном съезде работников лечебно-санитарного и ветеринарного дела «О силе коммунистической партии и уровне культуры страны, о фашизме и реформизме».

Четырнадцатого июля – открытие 1-й Международной конференции МОПРа (международной помощи революционерам).

Четырнадцатого июля – 6-й Всесоюзный съезд Российского ленинского коммунистического союза молодежи (РЛКСМ).

Пятнадцатого июля – открытие 4-го Конгресса Коммунистического интернационала молодежи (КИМа).

Шестнадцатого июля – в «Правде» заметка Л. Рейснер «На международной конференции коммунисток. О создании будущего женского европейского союза».

О следующей передышке со второй половины октября написал А. Гудимов, тогда юный журналист:

«У каждого из нас, очевидно, есть нестареющие воспоминания, от которых всегда становится грустно и радостно и многолетняя светлая печаль сжимает сердце. Именно эти чувства у меня всегда вызывает имя Ларисы Рейснер. По краю моей юности прошла эта необычайно талантливая, яркая женщина. Стояла необыкновенная мягкая для второй половины октября 1924 г. погода, окна концертного зала Дома Печати были распахнуты настежь, и в зал то и дело врывался грохот проходившего по бульвару трамвая. Он на мгновение приглушал гудящий, как набат, голос Маяковского, в первый раз читавшего свою поэму „В. И. Ленин“.

Зал был полон. На стульях и в креслах сидели по двое, по трое, стояли в проходах, у стен. И все же, когда по рядам чуть слышно прошелестело: «Рейснер!» – и в зал уверенно вошла молодая красивая женщина, люди расступились, образовав узенький коридорчик. Она прошла по нему и остановилась около меня, быстро окинула взглядом зал, ища свободное место или знакомых, затем оглянулась, присела на подлокотник моего деревянного кресла. Я хотел встать и уступить ей место, но она прижала меня рукой, не давая подняться, и спросила:

– Давно?

– Только начал, – застенчиво буркнул я.

Сердце мое разрывалось от счастья, я слушал поэта, и рядом со мной сидела женщина, журналистка, вся жизнь которой для меня, рабкора, имевшего на своем счету 3 заметки в «Правде», была предметом затаенной зависти…

Наша дружба – я с сомнением произношу это слово, так как сам понимаю, что какая может быть дружба между 17-летним рабочим парнем и талантливой, блистательно эрудированной журналисткой, – продолжалась, к сожалению, недолго. Два или три раза мы бывали с ней на катке, ходили вместе на лыжах в Серебряном Бору и в Петровском-Разумовском. Она хорошо ходила на лыжах, широким размашистым шагом, но еще лучше бегала на коньках. Все это она делала профессионально. Она много расспрашивала о делах на фабрике, где я работал. Расспрашивать она была великая мастерица. Иногда она подолгу молчала, а потом неожиданно говорила, отвечая каким-то своим беспрерывно текущим и неведомым мыслям:

– Послушайте, если вы не приучитесь терпеливо высиживать 8—10 часов, пока пишете свои 20 строк дневного задания, не мечтайте сделаться стоящим журналистом! Не можете выдержать? Привязывайтесь по рецепту Чехова к стулу вожжами!»

В конце декабря на катке, который назывался Кокаревка, в Замоскворечье (около Третьяковской галереи), где теперь шумят огромные деревья тенистого парка напротив Дома правительства, появилась со свитой молодых людей Лариса Рейснер. Она выбрала себе в партнеры хорошо катавшегося голландским шагом шестиклассника, оставившего воспоминания, но под ними не сохранились ни имя, ни фамилия:

«Взявшись крест накрест за руки, мы ждем музыку. Под мелодию испанского вальса (играл духовой оркестр, гревшийся у жаровен с углями) мы поехали, чертя ребром конька длинные дуги голландского шага, наклоняя корпус и подолгу скользя, увлекаемые удивительной силой мелодии.