Ты лучше понять можешь, что я не въ силахъ выразитъ того ужасу, въ коемъ я находилась, когда Сиръ Гарграфъ, выхвативъ шпагу, съ великою жестокостію нанесъ ударъ на моего защитника, произнося такія слова, по которымъ я думала что ударъ его свершился, ибо я ничего не могла съ той стороны видѣть. Но, когда я увидѣла, что онъ ухватилъ моего тирана побѣдительною своею рукою и выдернулъ его изъ кареты съ толикою силою, что карета отъ того затреслась; то едва было не лишилась чувствъ отъ радости, равно какъ и отъ ужасу. Я бросила съ себя плащь и развезала платокъ. Сиръ Карлъ Грандиссонъ обхвативъ меня руками понесъ въ свою карету; я тогда находилась не въ состояніи переступить ни единаго шага. Единыя ругательства, проклятія и угрозы Сира Гарграфа были тогда слышны. Не опасайтесь его болѣе, сказалъ мнѣ Сиръ Карлъ, не смотрите на нею, сударыня. Онъ приказалъ кучеру поберечь своего господина, которой лежалъ запутавшись ногою въ заднемъ колесѣ; и посадя меня въ свою карету тотчасъ за мною затворилъ дверцы. Онъ нѣсколько минутъ занимался осматривая вокругъ себя различныя мѣста. Потомъ приказалъ своему человѣку увѣдомить Сира Гарграфа, кто онъ таковъ, и возвратился ко мнѣ.

Онъ нашелъ меня на днѣ кареты лежащую, куда я безъ чувства упала, будучи столько же слаба сколько и устрашена. Онъ меня поднялъ. Онъ чрезвычайно старался меня успокоить съ братскою нѣжностію, и сѣвши подлѣ меня приказалъ своему кучеру возвратиться въ Кольнеброкъ. Любопытство ни малаго не произвело въ немъ желанія, чтобъ спросишь меня о моемъ приключеніи; но, дабы возстановить мои чувствія, онъ мнѣ сказалъ самымъ пріятнѣйшимъ голосомъ, что онъ хочетъ препоручить меня попеченіямъ одной изъ своихъ сестеръ, коей выхвалялъ онъ мнѣ благоразуміе и добродѣтель; а по томъ продолжалъ свой путь въ Лондонъ. Какую пріятность ощущала я во время моего пути, когда онъ поддерживалъ меня своею рукою, въ сравненіи съ руками вѣроломнаго Гарграфа?

Г. Ревсъ уже тебѣ описалъ безподобную его сестру. О дражайшая моя Люція! ето сущіе Ангелы.

Не жалуйся, что я тебѣ не довольно подробно описала о моихъ нещастіяхъ и моемъ освобожденіи. Въ другомъ письмѣ я тебѣ обѣщаюсь изъяснить изящныя качества сего брата и его сестры, когда мои силы нѣсколько укрѣпятся. Но чтожъ должна я тебѣ сказать о моей благодарности? Я толико во внутренности моего сердца тѣмъ пронзена, что предъ ними не иначе могу оную изражать какъ молчаніемъ. Однако на моихъ взорахъ начертаны бываютъ помышленія моего сердца. Почтеніе присоединяется къ благодарности. Впрочемъ есть нѣчто весьма пріятнаго и веселаго въ поступкахъ одного и другой? О дражайшая Люція! естьлибъ я не чувствовала, что искренное мое почтеніе равномѣрно клонится какъ къ сестрѣ такъ и къ брату; естьлибъ я не ощущала, послѣ всѣхъ моихъ размышленій, что сія любви достойная сестра толико мнѣ стала любезна по нежнымъ своимъ о мнѣ стараніямъ, колико ея братъ по щастливымъ дѣйствіемъ своей храбрости, какъ ты легко о томъ судить можешь вмѣсто всякаго страха внушаетъ къ себѣ почтеніе, словомъ, естьлибъ я не чувствовала въ себѣ, что люблю сестру и уважаю брата; то признаюсь, что ужасалась бы моей благодарности.

Мое письмо продолжительно и я чувствую изнеможеніе моихъ силъ писавши столь долгое время. О дражайшіе мои друзья! дражайшіе мои родственники! благополучное мое избавленіе отношу я къ усерднымъ вашимъ о мнѣ молитвамъ и неизреченной вашей ко мнѣ любви. Можетъ быть я того была недостойна, отважившись по неразумію идти на самое смѣха достойное изъ всѣхъ зрѣлищъ, одѣвшись какъ безумная, и добровольно подвергая себя всѣмъ слѣдствіямъ слѣпаго моего неблагоразумія! Коликократно, въ теченіе моего нещастія, и послѣ щастливаго окончанія онаго, ни обращала на себя глазъ своихъ, но всегда отводила оные со стыдомъ и отвращеніемъ, которыя были не легчайшею частію моего наказанія? И для того, любезная моя, я заклялась во всю мою жизнь не ходить въ маскерады.

Мнѣ кажется, что не должно бы никому сообщать сего печальнаго приключенія, безъ необходимости; а особливо не увѣдомлять о томъ Г. Гревиля и Г. Фенвича, поелику весьма вѣроятно, что они всячески будутъ стараться сыскатъ Сира Гарграфа, наипаче Г. Гревиль, хотябъ онъ и сдѣлалъ что нибудь, но сіе былобъ единственно для того дабы обнаружить тѣ требованія, которыя онъ надо мною имѣетъ… Я почла бы себѣ за величайшее нещастіе бытъ предметомъ какой ни есть новой распри, тѣмъ болѣе что до сего времени я весьма увѣрена, что столь трогательное приключеніе довольно еще щастливо окончилось. Да пребудетъ ненавистный тотъ человѣкъ доволенъ и спокоенъ, естьли того самъ пожелаетъ. Единое утѣшеніе, коего я желаю, состоитъ въ томъ, дабы не видать мнѣ его во вѣки.

Г. Ревсъ отошлетъ тебѣ въ моемъ конвертѣ письмо моего избавителя, которое содержитъ въ себѣ его изъясненія. Прощай, любезнѣйшая моя Люція.

Изъ Канторбери, 22 февраля.

Я получилъ въ сію минуту, Г. мой, весьма продолжительное письмо отъ вашего подлаго Вильсона, которое приписываетъ онъ болѣе мнѣ, какъ самъ говоритъ, нежели вамъ, поелику опасается, что вы никогда ему того не простите, на противъ того онъ отъ меня надѣется, ради своего раскаянія, которое ему кажется весьма оправданнымъ по произвольному и чистосердечному его признанію, что я употреблю всевозможное стараніе склонить васъ, дабы не подвергать его правосудію. Я не могу судитъ о его чистосердечіи; однако его признаніе кажется искренно, ибо онъ ни за что бы въ свѣтѣ не согласился объяснить оное письменно. Но, поелику я думаю, что вы не намѣрены приводить въ разгласку явными розысками такое преступленіе, которое осталось безъ всякаго дѣйствія; то вы по милости своей увѣдомя сестру сего мерзавца, что ея братъ внѣ опасности, можете способствовать хорошимъ его намѣреніямъ, естьли письмо его чистосердечно; и онъ можетъ быть совершенно оставитъ ту жизнь, которая не токмо приведетъ его самого къ пагубному концу, но учиняется вредною многимъ честнымъ людямъ, по слѣдствію его отчаянія.

Изъ одного его письма усмотрѣтъ можно, когда бы и никакихъ другихъ о томъ доказательствъ мы не имѣли, что онъ въ состояніи сдѣлать много зла. Онъ признается, что съ самаго своего младенчества, къ величайшему его нещастію, попалъ въ весьма худыя руки; безъ чего, естественныя его качества учинили бы его полезнымъ обществу. Онъ повѣствуетъ о разныхъ господахъ, коимъ онъ служилъ, и о мерзкихъ предпріятіяхъ, въ кои онъ вмѣшивался изъ угожденія имъ. Но нѣтъ ничего подобнаго съ тѣмъ описаніемъ, которое онъ учинилъ о нѣкоемъ Багенгалѣ живущемъ въ Ридингѣ; и о Лондонскомъ Жидѣ, называемомъ Мерцеда, двухъ примѣрныхъ злодѣяхъ, естьли въ томъ ему вѣрить, которые употребляли его въ различные безпорядки долгое время, совѣтовали Сиру Гарграфу принять его къ таковымъ же услугамъ. Онъ разсказываетъ подробно о злобномъ предпріятіи, въ коемъ онъ былъ главнымъ разпорядителемъ. Сверьхъ милости новаго своего господина онъ надѣялся сочетаться бракомъ съ молодою дѣвицею изъ Падингтона, коей мать склонилъ онъ употребить свой домъ и помощь въ пользу Сира Гарграфа, обѣщая знатную сумму денегъ, которая послужила бы приданымъ ея дочери. Но онъ присовокупляетъ, что все сіе происходило съ честными намѣреніями, и что госпожа Оберри, коей онъ надѣялся быть зятемъ, совершенно не такого свойства, чтобъ могла стерпѣть хотя малѣйшую неблагопристойность. Отъ страху ли, или отъ угрызенія совѣсти онъ говоритъ съ ужасомъ о заблужденіяхъ своей жизни. Онъ клянется, что уже ни о чемъ болѣе не помышляетъ какъ о томъ единственно, чтобъ жить честнымъ образомъ; что онъ лучше согласится умереть съ голоду, нежели вступить въ службу къ выше означеннымъ господамъ; и дабы изтребить во мнѣ всякое сумнѣніе о его чувствованіяхъ, онъ меня увѣряетъ, что при встрѣчѣ въ Гонсловѣ, онъ воспрепятствовалъ двумъ своимъ сотоварищамъ въ меня стрелять. Однако, моя жизнь, говоритъ онъ, и теперь еще находится въ великой опасности.