Теперь можно наблюдать, как увлечение Селига чтением становится более утонченным, когда он уже учится в колледже. Джойс, Пруст, Манн, Элиот, Паунд, иерархи авангарда. Французский период: Золя, Бальзак, Монтень, Селин, Рембо, Бодлер. Толстые тома Достоевского занимают половину полки. Лоуренс. Вульф. Эпоха мистиков; Августин, Аквинас, «Тао Те Чинг», «Упанишады», «Бхагават-Гита». Психологический период: Фрейд, Юнг, Адлер, Рейх, Рейк. Философский период. Марксистский. Весь Кестлер. Снова к литературе: Конрад, Форстер, Бекетт. Двигаясь дальше: Беллоу, Пинчан, Меламед, Мейлер, Бирроф, Барс. «Уловка-22» и «Политика эксперимента». О да, дамы и господа, вы находитесь в обществе начитанного человека!
Здесь его архив. Сокровища, ожидающие еще неизвестного биографа. Табели с низкими оценками за поведение. («Дэвид мало интересуется работой и часто мешает в классе».) Тщательно надписанные карандашом открытки ко дню рождения отцу и матери. Старые фотографии: неужели этот толстый веснушчатый мальчик и есть стоящий перед нами худощавый индивид? А этот человек с высоким лбом и принужденной улыбкой — Пол Селиг, отец нашего субъекта, скончавшийся 11 августа 1971 года из-за осложнений, последовавших за операцией прободной язвы. А эта седовласая женщин с выпученными из-за болезни глазами — Марта Селиг, умершая 15 марта 1973 года от загадочной болезни внутренних органов, возможно рака. Эта хмурая молодая леди с холодным, словно лезвие ножа лицом — Юдифь Ханна Селиг, приемная дочь Пола и Марты, нелюбимая сестра Дэвида. Дата на обороте фото: июль 1963 года. Здесь Юдифь 18 лет — время расцвета ее ненависти ко мне. На этой фотографии она очень похожа на Тони! Прежде я никогда не замечал их сходства, но у них одинаковый темный взгляд и одинаковые длинные черные волосы. Но глаза Тони всегда были теплыми и любящими, кроме самого конца наших отношений, а глаза Джуд никогда не несли мне ничего, кроме льда, льда Плутония.
Давайте продолжим знакомство с частной коллекцией Дэвида Селига. Это эссе и курсовые, написанные в годы его учебы в колледже. («Каро — манерный и элегантный поэт, чье творчество отражает влияние и точного классицизма Джонсона и гротесковое веселье Донна — интересный синтез. Его стихотворения точно выстроены и их язык остер: в таком стихотворении как „Не спрашивай меня, где Иов“ он великолепно повторяет гармоническую строгость Джонсона, тогда как в других — „Посредственность в любви отражена“ или „Немилосердная краса грозила“ — его насмешливость перекликается с Донном».) Какое счастье, что Дэвид Селиг сохранил всю эту литературную чушь: сейчас, в последние годы, бумаги эти стали капиталом, средством к существованию, ведь вы, конечно, знаете, как центральная фигура наших исследований зарабатывает на жизнь в наши дни. Что еще можно найти в его архивах? Неисчислимые копии писем. Некоторые из них не относятся к разряду личных. «Дорогой Президент Эйзенхауэр». «Дорогой Папа Джон». «Дорогой Генеральный Секретарь Хаммершельд». Раньше довольно часто, а в последние годы реже, он рассылал эти письма в дальние уголки земного шара. Порывистые односторонние усилия наладить контакт с глухим миром.
Посмотрим несколько таких документов. «Вы говорите, губернатор Рокфеллер, что „с увеличением количества ядерного оружия наша безопасность зависит от достоверности нашего желания сохранить ее. Как официальные лица и как граждане, мы отвечаем за сохранение наших жизней и защиту здоровья людей. Попытку изоляции нельзя извинить утверждением, что ядерная война — это трагедия и мы всеми возможными способами должны бороться за сохранение мира“. Позвольте мне не согласиться. Ваша программа бомбоубежища, Губернатор, — проект морально истощенного разума. Направлять энергию и ресурсы от поисков длительного мира к этой схеме устрицы-в-песке, я думаю, глупая и опасная политика…» В ответ губернатор послал свою благодарность и копию той самой речи, против которой протестовал Селиг. Кто ожидал большего? «Мистер Никсон, вся ваша компания основана на теории, что Америка не слишком цвела при Президенте Эйзенхауэре, и поэтому пусть так и остается еще на несколько лет. Для меня вы похожи на Фауста, оплакивающего прошедший момент. (Я для вас слишком безграмотен, господин вице-президент?) Пожалуйста, имейте в виду, что когда Фауст произносит эти слова, Мефистофель готовится забрать его душу. Вам, правда, кажется, что это постоянство в истории так приятно, что нужно навсегда остановить часы? Прислушайтесь к боли земли. Прислушайтесь к голосам негров с Миссисипи, плачу голодных детей фабричных рабочих, уволенных вследствие спада производства, прислушайтесь…» «Уважаемая госпожа Хемингуэй, позвольте мне, пожалуйста, присоединить мои слова к тысячам выражений скорби по поводу смерти вашего мужа. Храбрость, показанная им перед лицом жизненной ситуации, которая стала невыносимой и нестерпимой, является примером для тех, кто…» Уважаемый доктор Бубер… Уважаемый профессор Тойнби… Уважаемый президент Неру… Уважаемый господин Паунд, Весь цивилизованный мир радуется вместе с вами вашему освобождению от жестокого и неестественного заключения, которое… Уважаемый лорд Рассел… Уважаемый Председатель Хрущев… Уважаемый Малро… уважаемый… уважаемый…»
Замечательная коллекция переписки, вы должны согласиться с этим. Со столь же замечательными ответами. Смотрите, в этом ответе говорится: «Возможно, вы правы», а в этом: «Конечно, недостаток времени не позволяет отвечать отдельно на каждое полученное письмо, но тем не менее будьте уверены, что ваши мысли будут внимательно рассмотрены», а это: «Отошлите этому ублюдку его письмо».
К сожалению здесь нет воображаемых писем, которые он постоянно диктует себе, но никогда не отправляет. «Уважаемый господин Кьеркегор: я полностью согласен с вашим знаменитым высказыванием, уравнивающим „абсурд“ и „тот факт, что с Богом возможно все“ и провозглашающим „Абсурд — не один из факторов, которыми можно пренебречь для правильного понимания; он не идентичен невероятному, неожидаемому, непредвиденному“. В моих собственных опытах с абсурдом…» «Уважаемый господин Шекспир, как вы удачно сказали: „Любовь не есть любовь, которая меняется, когда растет изменение или согнется без подпорки“. И все же ваш сонет вопрошает: если любовь — не любовь, то что тогда это чувство близости, которое может так нелепо и неожиданно разрушиться из-за пустяка? Если бы вы могли предложить некую альтернативную модель отношений, то…» Поскольку они мимолетны и являются продуктом бродячих импульсов и часто непонятны, мы не можем удовлетворительно относится к такому способу общения. Такие письма производятся Селигом подчас сотнями в час. «Уважаемый господин Джастис Холмс: в вашем издании 1917 года вы установили: „Без колебания признаю, что судьи могут и должны издавать законы, но могут делать это лишь постепенно, переходя от молярного к молекулярному движению“. Эта великолепная метафора, должен признаться, не совсем понятна мне, и…»
Уважаемый господин Селиг,
Настоящее состояние мира и жизни в целом — болезненно. Если бы я был врачом и потребовался бы мой совет, я бы ответил: «Создавайте тишину».
Искренне ваш, Серен Кьеркегор (1813–1855)
А вот три папки из толстого бежевого картона. Они не выставлены для публики, поскольку содержат письма более личного характера. При условии, что вы согласны с правилами Дэвида Селига, я берусь процитировать некоторые из них, хотя возможно и не совсем точно. Это его письма к девушкам и частично от девушек, которых он любил или хотел любить. Самое ранее датировано 1959 годом и несет на конверте надпись крупными красными буквами: НЕ ОТПРАВЛЯТЬ. «Дорогая Беверли», начинается оно. Это письмо заполнено неловкими графическими сексуальными представлениями. Селиг, что ты можешь сказать нам об этой Беверли? Ну, она была маленькая, хорошенькая и веснушчатая, с ясной головой и веселым нравом, она сидела передо мной в кабинете биологии. Ее сестра-близнец подлиза Эстел, которая вечно хмурилась и, несмотря на влияние генетики, была столь же плоской, сколь Беверли грудастой. Может поэтому она и хмурилась. Я нравился Эстел и она могла бы переспать со мной, что было бы полезно для моего 15-летнего эго, но я презирал ее. Она казалась уродливой имитацией Беверли, которую я любил. Я любил прогуляться босиком в мозгу Беверли, пока учительница, мисс Мюллер, распиналась о мутациях и хромосомах. Она почти кричала о своем влечении к Виктору Шлицу, крупному костистому рыжему парню с зелеными глазами, который сидел рядом с ней. Я немало узнавал от нее о сексе с двенадцатичасовым отставанием, поскольку каждое утро она прямо излучала свои ночные приключения с Виктором. Я не ревновал к нему. Он был красив, самоуверен и достоин ее, а я все равно был слишком застенчив и вряд ли смог бы кого-нибудь уложить. Поэтому я тайно следил за их любовью и в мыслях проделывал с ней то, что делал Виктор, но я знал, что для нее я лишь забавный ребенок, странный шут. Как мне было рассчитаться? Я написал это письмо, живо описав все подробности того, что она вытворяла с Виктором и спросил: тебе интересно, откуда я все это знаю, ха, ха, ха? Я пытался убедить, что я супермен, своей силой проникающей в интимный мир женщины. Я считал, что это приведет ее прямо в мои объятия, но затем я подумал, что она может посчитать меня сумасшедшим или решит, что я подглядывал, и в этом случае она совсем уж отвернется от меня, поэтому я оставил письмо неотправленным. Однажды его обнаружила моя мама, но ничего мне не сказала, потрясенная его откровенной сексуальностью; она просто положила его в мою тетрадку. Той ночью я поймал ее мысли и открыл, что она подсматривает за мной. Была ли она шокирована или расстроена? Да, была, но она также была и горда, что ее мальчик стал наконец мужчиной и пишет хорошеньким девушкам такую похабщину. Мой сын — любитель порнографии.
