На следующий день и саванна осталась позади. Земля приобрела еще более апокалиптический вид. Он вступил в термальную зону: били струи гейзеров, клокотали теплые источники и большинство земли ошпарено во влажную коричневую наготу. Он исследовал меловые террасы, ванны, наполненные водой, — красные, зеленые, синие. Он остановился, чтобы посмотреть на столб черного пара, вздымающийся на сотни футов из похожего на кошелек дымохода. Он пересек мертвое плато, покрытое стекловидными отложениями, идя зигзагами, чтобы не попасть в отдушины, испускающие гнилостный газ. Здесь он снова приобрел маленьких проводников.

— Это тропинка к Колодцу? — спросил он у похожей на сову птицы, прицепившейся к ветке засохшего дерева, и она подтвердила его предположение. Многоногий розовый выползок милостиво проводил его через запутанную есть термальных бассейнов, которые клокотали, бурлили, стонали и норовили ошпарить его кипящей жидкостью. Серо-голубое здешнее небо даже в полдень было подернуто дымовой завесой. Воздух имел химический привкус. Скоро кожа Клея покрылась темным налетом.

— Здесь можно искупаться? — спросил он у дружелюбного прыгающего зверька, указывая пальцем на бассейн, из которого не поднимался пар.

— Не мудро, — ответил попрыгунчик. — Не мудро, не мудро.

И словно подтверждая его слова, жидкость в пруде вдруг вспыхнула опасно красным цветом, словно откуда-то из глубины излилась кислота.

Землю гейзеров огораживала стена из камня, простирающаяся с юга на север. Чтобы взобраться на нее, требовалось умение, ибо она поднималась почти вертикально и в ней не хватало многих камней, но ему удалось вскарабкаться на нее, предпочтя подъем бесконечному блужданию вдоль стены. Достигнув верхушки, он с облегчением отметил, что противоположный склон более пологий. Спускаясь, он осматривал лежащие впереди места и увидел нечто столь экстраординарное, что сразу понял, что пришел к месту назначения. Солнечный свет словно приглушали фильтры и в этом свете он увидел совсем голую равнину: ни куста, ни дерева, ни камня, только ровный слой зелени, простирающийся слева направо и изгибающийся к линии горизонта. Почва была красно-кирпичного цвета. Прямо перед ним, по крайней мере, в нескольких днях пути по равнине, из земли вырывалась колонна света, которая поднималась с совершенной прямизной, словно огромный мраморный теллар, и ее верхний конец терялся в атмосфере. Клей предположил, что в ширину колонна должна быть с полмили. Она блестела, как полированный камень, хотя он был уверен, что это не материальная субстанция, а поток чистой энергии. В его глубинах явно виделось движение; огромные участки крутились, путались, сталкивались. Менялись цвета. Доминировал то красный, то голубой, то зеленый, то коричневый. Некоторые зоны колонны казались более плотными. Искры сталкивались и погибали. Неопределенная вершина колонны затенялась облаками. Клей услышал свист и треск, словно звук электрических разрядов. Этот одинокий могущественный сияющий стержень посреди пустынной равнины ошеломил его. Он казался спектром могущества, фокусом перемен и творений, осью вращения всей планеты. Прищурив глаза, он созерцал это великолепие.

— Колодец Первозданного?

Но проводника уже не было, и он должен был ответить сам — да, да, да — и еще раз — да. То самое место. Он пошел вперед. Он покорился. Он все принял. Он отдаст себя Колодцу.

Он стоит перед Колодцем. Широкий ободок, белый, словно кость, гладкий, как фарфор: в нескольких ярдах от него из неизмеримой бездны поднимается колонна света. Здесь, вблизи от нее, его удивляет отсутствие более величественных эффектов. В теплом воздухе чувствуется некоторая электрическая сухость и, может быть, озоновый привкус, но он ожидал более ярких ощущений. Колона кажется простой, как луч мощнейшего прожектора. Он делает еще шаг. Его движения медленны, но не от страха или колебания, ибо его путь теперь определен. Прежде чем войти, он хочет как можно больше понять. Ободок пропускает его, опускаясь вниз. Он еще стоит на плоскости, но пальцем выставленной вперед ноги уже касается начала изгиба. Ничто не гонит его, он желает этого сам. Я — жертва. Я — жертвенный козел. Я — выкуп. Он пойдет. Вот он начинает наклоняться, широко распахивает руки, раскрывает ладони к свету. Оболочка колонны кажется серебристой, зеркальной: он видит свое приближающееся лицо, темные глаза, плотно сжатые губы. Кончик носа касается колонны. Он падает в нее и чувствует себя невесомым и восторженным. Его спуск длится всего лишь мгновение. Как частичку золы, подхваченную восходящим потоком, его несет, кружит к верху колонны. Он свободно парит. Его физическое тело растворяется. Остается лишь сеть электрических импульсов. Теперь он не знает, поднимается он или падает. Внутри колонны он лишь ощущает чередование зон различной плотности и знает лишь то, что он кружится, вращается в сверкающем стоке Колодца Первозданного.

В колонне мелькают тени.

Некоторые странные. Многие знакомы. Он различает очертания котов, собак, змей, оленей, коров, свиней, бизонов, медведей, верблюдов и других созданий далекого прошлого. Они исчезли, здесь сохранились лишь их тени, отголоски. Вот он видит фигуры зверей настоящего времени, всех тех, кого он встретил в саванне и в других местах, пройденных во время путешествия сюда. Вперемешку с ними мелькают некие таинственные образы. Они стремительно проносятся и исчезают, оставив его наедине с его вопросами. Может это формы жизни, которые еще будут? Или это животные, существовавшие между его эпохой и настоящим? А может, это фауна миоцена, олигоцена и эоцена, забытая даже в его дни? Он погружен с фантасмагорию пастей, клыков, рогов. Фонтан изобретений. Источник жизни. Как отличить сон от реальности? Кто эти химеры, сфинксы, горгоны, василиски, грифоны, вся эта орда отчаянных чудес? Из минувшего времени? Из времени еще не наступившего? Вихри снов, ничто больше, Фонтан Жизни?

— Человечество, — шепчет Клей. — Что же человечество?

Он видит все. Из тумана появляются темные фигуры. Неужели эта коричневая обезьяна хозяин яванского черепа? А эти клоуны — австралопитеки? Кто ты, массивный гигант, — человек Гейдельберга? Хотел бы он знать больше. Рядом с ним некто с плоской головой; встречаясь с ним взглядом, он чувствует лишь отдаленное родство. Затем светловолосый и оборванный проходит неандерталец, хватает его, заглядывает в глаза и обдает такой ужасной аурой, что Клей превращается в поток горячих слез, льющихся в бездну. А кто же другие? Художники в пещерах. Грызущие кости в Пекине. Первобытные лемуры. Терпеливые пахари плодородных земель Палестины. Строители стен. Охотники на мамонтов. Писцы. Фараоны. Астрономы. Бездна выплескивает представителей человечества так быстро, что он не успевает разобраться, что он видит. Каждый вид, каждая неудачная попытка.

— Я — человек, — говорит неандерталец.

— Я — человек, — настаивает питекантроп.

И одетый в меха пещерный человек кричит:

— Я — человек.

— Я — человек, — объявляет австралопитек.

— Я — человек, — говорит на троне король.

— Я — человек, — это священник в монастыре.

— Я — человек, — астронавт в ракете.

— Я — человек, — кричат они Клею и теряются в стволе сияющего света, а он шепчет им вслед:

— Я — человек.

А кто же идет теперь?

Сфероиды в своих клетках, козлолюди, существа с жабрами и существа, сплошь состоящие из глаз, и многие другие. И это тоже человечество?

— Мы те, что изменились, мы те, что подчинились судьбе. Кто будет для нас свидетелем? Кто примет ответственность?

— Я, — отвечает Клей.

Они льются нескончаемым потоком, миллион миллионов форм, все объявляют себя людьми. Что ему делать? Он плачет. Он протягивает к ним руки и благословляет их. Как может быть такое невообразимое многообразие в одной расе? Зачем все эти преображения?

— Прости нас за нашу изменчивость, — кричат ему.

Он прощает их, и легион измененных проплывает мимо.